— Только до тех пор, пока ты не думаешь о том, чтобы вывезти его за пределы города.

  «Мой турагент рекомендует Бали».

  «Экономьте деньги. Есть еще небольшой вопрос о покушении на убийство.

  — Я полагаю, ты еще не разговаривал с Джейсоном? Сообразительный ребенок. Знает, с какой стороны его хлеб намазан маслом.

  С улыбкой на лице Резник опустил руку на одеяло и сжал ногу Валентайна. Валентин задохнулся от боли.

  «Господи, человек! Это моя больная нога.

  — Подлый и противный, помни, — сказал Резник и сжал сильнее. Валентин закричал.

  В дверях появилась медсестра с обеспокоенным видом. — Не о чем беспокоиться, — любезно сказал Резник. «Кажется, я положил руку не на ту часть кровати. Нет причин для беспокойства.

  Медсестра взглянула на Валентина и вспомнила, как он называл ее раньше. — Очень хорошо, — сказала она и позволила двери захлопнуться за ней.

  Резник ослабил давление его руки, но не слишком сильно. — Я здесь, чтобы кое-что тебе сказать. Так или иначе, и я не знаю, как, пока нет, вы смогли избежать закона и продолжать торговать прямо через город.

  «Я не…»

  Меняя угол наклона руки, Резник постоянно нажимал вниз. «Машина, одежда, драгоценности: вы ходите по этому городу, имея на спине больше денег, чем большинство обычных людей зарабатывают за год. До сих пор вам это сошло с рук. Уже нет."

  Он на прощание дружески похлопал Валентину по ноге и поднялся на ноги. — О, еще одно, — сказал он у двери. — Тот пистолет, который ты применил к Джейсону, а потом бросил в Лес. Мы не просто найдем на нем ваши отпечатки; мы собираемся отследить его до поставщика. Принц, Гэри. Звонить в звонок?"

  Это было всего лишь мгновение, но вспышка тревоги в глазах Валентина была яркой, безошибочной.

  На улице, когда Резник шел от больницы к Старому Лентону, он шел более упруго и легко. Он не мог вспомнить, когда в последний раз наносил удар вне самообороны; не мог вспомнить, когда он в последний раз применял какую-либо силу. И хотя он знал, что позже его совесть будет давать ему взбучку, сейчас же он чувствовал себя на все сто процентов лучше, словно сбросил с души много мёртвого груза.

  Двадцать шесть

  Первое, что сделал Престон после того, как они приехали к Морин, — выпил две большие чашки чая с добавлением бренди; другой — раздеться догола прямо на кухне: двенадцать лет тюремных помоев и тюремных душевых не оставляли места для смущения. — Сожгите их, — сказал он, указывая на кучу грязной одежды.

  Морин беспомощно посмотрела на него. "Что?"

  — Я сказал, сожги их.

  «Есть только газовая плита, естественный эффект».

  — А что с мусорным ведром?

  «Пластик».

  Престон выругался. «Мусорные мешки. Вы можете отнести их на свалку позже.

  Неохотно Морин наклонилась, чтобы подобрать одежду, ее голова оказалась на уровне его промежности; Престон наблюдает за ней, улыбка играет в уголках его рта.

  "Что ж?" он сказал.

  Морин встала, краснея, не в силах смотреть ему в глаза.

  Престон рассмеялся и отвернулся, зная, что она смотрит на него, пока он поднимается по лестнице, на длинный изгиб его спины, его яйца, едва заметные между ног, на эту тугую задницу.

  Первое, что сделала Морин, переехав в свой тридцатилетний дом в Брэмкот-Хиллз, — убрала с пола несколько акров зеленоватого ковра, а оригинальные доски отшлифовали, покрыли лаком и отполировали до тех пор, пока они не засияли таким глубоким оттенком, какой придавала ее уборщица. много работал, чтобы сохранить. Со стен сняли слои цветной бумаги, а весь нижний этаж выкрасили в кремово-белый цвет. Помимо кухни, которая напоминала вытянутую внутреннюю часть капсулы космического корабля, Морин стремилась смешать старое и новое, современное с предметами, которые создавали атмосферу тридцатых годов. В гостиной коричневый кожаный диван делил пространство с парой вертикальных кресел Waring и Gillow; три довоенных вазы ручной работы стояли на формованном пластиковом журнальном столике из ИКЕА.