Направляясь к дому Джейкобов, Резник взглянул на ухоженные кусты и бордюры и задумался, что здесь было раньше. Другие дома, поменьше, может быть, ряд террас, примыкающих друг к другу, так называемые рабочие дома? Или все это было открытым пространством, растянувшимся к северу от типографии и пекарни, возможно, наделами? Приз кабачки, георгины, стручковая фасоль.

  Несколько лет, а может и больше, его отец делил надел с другой семьей из польской общины. Резник вспомнил, как наблюдал, как он надевает кепку на голову, прежде чем отправиться в путь ранним утром выходного дня, катя свою тачку по полупустынным улицам, гремя вилкой и лопатой по ободу. В счастливые дни отец вез в мешке навоз, который быстро забирали из дома, когда мимо проезжала тряпичная телега; желто-коричневые куски дерьма, которые дымились на гладкой поверхности дороги и рассыпались от первого прикосновения лопаты.

  Иногда Резник шел с ним, помогал рыть неглубокие траншеи, копал вилами хрупкую землю, смотрел, как его отец нагибался, тыкал и тыкал. Через час ему становилось скучно, и он брел прочь, строя замысловатые мечты о том, как он убежит и куда: приключения, которые будут с ним, если и когда он уйдет, смахнет городскую пыль с его ног. Тридцать или около того лет спустя оно все еще закупоривало его поры, застилало глаза, цеплялось за кожу.

  И он сожалел, оглядываясь назад, обо всех тех временах, когда он пренебрегал обществом своего отца, избегал его присутствия, о временах, которые уже нельзя было восстановить или заменить.

  Когда Резник толкнул ворота дома номер двадцать четыре, он взглянул вверх и увидел, на мгновение появившуюся в одном из окон верхнего этажа, женщину с темными волосами, убранными назад на бледном овале лица, которая смотрела вниз.

  На Лоррейн были черные брюки и вылинявшая голубая рубашка, свободно ниспадавшая на бедра; бледно-коричневые мокасины на ногах. На ее лице нет следов макияжа. Кожа вокруг ее глаз была одутловатой и темной, крошечные морщинки в уголках глаз глубоко врезались. Она предложила Резнику кофе, и он проследовал за ней мимо лестницы в первую из двух приемных, как он предположил, в столовую; смежные двери частично открывались в гостиную — кожаный диван, глубокие кресла, срезанные цветы в высокой стеклянной вазе. Все пахло полиролью, воском, спреем для блеска.

  — Почему бы тебе не пройти дальше? она сказала. — Я ненадолго.

  Там, где он ожидал враждебности, не зная точно почему, она приветствовала его достаточно мило, сердечно, как будто ждала его. Что ж, подумал Резник, она кого-то ждала.

  На журнальном столике лежал альбом для фотографий, на мягкой передней части которого был узор из красных и серых ромбов, а сбоку свисала декоративная кисточка. Наклонившись вперед, Резник заглянул внутрь: младенцы в колясках, младенцы на руках, малыши на берегу моря, в парке, на качелях. Дни рождения и Рождество, воскресные угощения. Пара темноволосых ребят в футболках и шортах, клетчатых рубашках и джинсах. Майкл... или это была Лоррейн? — держит рыбу, летучую мышь, серебряную чашку. Пять, шесть, семь, восемь. Неразлучны, или так казалось.

  — Это мамина, — сказала Лоррейн с порога. «Фото безумие». Она несла поднос с чашками, кувшин с молоком, сахаром, кофе в буфете. — Убери его с дороги, ладно? Тогда я смогу положить эту партию.

  Она поставила поднос на стол, жестом пригласила Резника сесть на диван и села напротив него в одно из кресел.

  «Смешно, не правда ли? Все эти снимки меня и Майкла в детстве — я полагаю, вы не думаете об этом в то время, слишком заняты весельем — но они, должно быть, вечно тыкали этой камерой нам в лица. Мама и папа. Улыбка. Скажи сыр. Но тогда, Дерек и я, я полагаю, мы такие же, как и наши двое. Если не считать Дерека, это его видеокамера. Она одарила Резника быстрой, неуверенной улыбкой. «Вы должны видеть, сколько кассет он припрятал».

  Резник кивнул; ничего не ответил.

  — Осмелюсь сказать, у вас есть собственные дети.

  Он покачал головой. "Нет."

  Она посмотрела на него. — Значит, не женат?

  "Уже нет."

  Оно висело там, как пылинки, неподвижно освещенные полуденным светом.

  — У двери, — сказала Лоррейн, — вы сказали, что нет никаких новостей о Майкле.

  "Верно."

  — Вы еще не представляете…

  "Не на самом деле нет."

  Было тихо: тиканье часов из столовой, слабое жужжание чьей-то косилки дальше по улице, глухой шум машин.

  — Думаю, это уже готово, — сказала Лоррейн, указывая на кафетерий. Потянувшись вперед, она медленно опустила поршень на дно банки.

  Привыкнув к тому, что ему предлагали кофе, который мало походил на настоящий, бледно-водянистые чашки с пресной коричневой жидкостью, приготовленной из гранул растворимого кофе, еще хуже, из порошка, Резник был приятно удивлен тем, что кофе выглядел темным и крепким.