Надежда Макатрова: То, о чем Вы рассказываете, представляется мне скорее даже не концепцией туркомплекса, а философией отношений между людьми и территорией.
Сергей Лаковский: Примерно так оно и есть. Когда я смотрю на то, что получилось, приходит осознание, что все это выстроилось как русская усадьба, т. е. по исконным русским лекалам. Я вдруг понял, что являюсь помещиком, и люди, которые у нас живут и работают, тоже приняли на себя определенные роли. Кто-то вольный казак, а есть крестьяне, которые живут в соседних деревнях и приезжают на работу. Есть дворовые люди, которые непонятно откуда пришли, но живут здесь и работают. Есть даже прибившиеся пьяницы. Все это появилось и раскрылось. Я это понял по одному моменту, поразившему меня до глубины души.
Я ехал на машине по дороге к «Русскому берегу», а рядом с дорогой молодой двадцатилетний парень грузил сено на телегу. И вдруг, увидев меня, он снимает шапку и мне кланяется. И он сделал это настолько естественно, как будто он всю жизнь так делал. Помню, я приехал на место просто в шоке и говорю жене: «Это что такое? Еще не хватало, чтобы при встрече наши люди шапки вверх стали бросать!» А получается, что люди действительно относятся к тебе во многом так же, как относились крестьяне к своему барину. Они точно так же между собой переговариваются: «Ну что, приехал? Как у него настроение?» и т. п. И что самое интересное, всем от этого хорошо. А кому было нехорошо, те ушли на другое место. И эта структура усадьбы выстраивается сама собой. Ее надо чувствовать, не надо быть зашоренным.
Знаете, я много об этом думал и прочитал у С. Г. Кара-Мурзы о феномене чудовищной столыпинской реформы. В рамках этой реформы наиболее талантливым и продуктивным людям предлагалось выйти из общины. А у нас ведь 90 % людей не очень талантливые и сообразительные. В общине сильные тянули слабых, как в семье. А когда сильные вышли, то им, конечно, стало лучше, но 90 % крестьян просело, начались конфликты и расслоения. Помещики разделились на тех, кто стал сам вести капиталистическое хозяйство, и тех, кто стал сдавать землю в аренду малоземельным крестьянами. И оказалось, что по всей России, кроме губерний с плодородными землями, выгоднее сдавать землю в аренду, чем ее обрабатывать, причем это на порядок выгоднее. Дело ведь в том, что крестьянская община показала в наших условиях удивительную живучесть, там и дети работали, и была повышенная требовательность, и самоэксплуатация. Когда ты свой дом строишь, детей растишь и работаешь всей семьей, ты готов при необходимости затянуть пояса и потрудиться. Ты даже можешь нести временные убытки и продавать свой товар дешево, лишь бы что-то выручить, поэтому община все равно была заинтересована обрабатывать землю. А если ты нанимаешь работников, то ты все просчитываешь, а работники не соглашаются работать за низкую оплату, поэтому капиталистическое хозяйство не будет продавать свой товар по такой низкой цене, которую может себе позволить община, иначе доход не покроет издержки. Проще было вообще ничего не производить.
Вы вот, к примеру, пишете книжку, потому что Вам это интересно и Вы считаете это важным, даже если вкладываете свои собственные деньги, и неизвестно, вернутся ли они. Так и там. Результатом реформы было то, что тех помещиков, которые сдавали землю в аренду, крестьяне жгли, потому что считали мироедами, а тех, кто не сдавал в аренду, а нанимал работников, не жгли. Эти владельцы земли были в глазах крестьян легитимны, потому что они давали работу и какую-то оплату.
Вот и мой участок долгое время был общественной землей. Люди приезжали сюда отдыхать, купались, жарили шашлыки. И я понимал, что у людей сохранилось отношение к этой земле как к общественной и то, что я купил эту землю, ничего не меняет в их отношении. А легитимность владения добывается трудом. Я понял, что даже из соображений безопасности надо этой землей заниматься. Если ты на ней трудишься, если ты даешь работу, то ты легитимен, тебя не сожгут. Если люди у тебя зарабатывают, общество тебя принимает.
Надежда Макатрова: Если не ошибаюсь, у Вас ведь даже забора нет?
Сергей Лаковский: Нет ни забора, ни охраны. А где они нужны? Там, где что-то сделано неправдой. А здесь правда, и все хорошо, и прибыль идет.
Надежда Макатрова: То есть никакого вредительства со стороны жителей соседних деревень не было?
Сергей Лаковский: Нет, они приняли все это.
Надежда Макатрова: А работают у Вас в основном местные?
Сергей Лаковский: Есть несколько человек из города, но в основном это люди из соседних деревень. На строительство мы старались по максимуму привлекать местных жителей, и я совершенно не беру на работу гастарбайтеров, потому что это неправильно. Пусть это будет дороже, но работать должны местные люди. Ведь это проект, развивающий территорию вокруг себя. Он вбирает людей и окультуривает эту местность. Раз люди обслуживают туристов, значит, они должны по-другому одеваться, по-другому разговаривать. Они начинают рассказывать об этом своим родным и знакомым. На мой взгляд, подобные проекты – это некое средство от одичания на территории. Такие места, к счастью, есть, и, создавая такое место, ты очищаешь пространство вокруг. Поэтому не надо везти людей из Средней Азии. Пусть местный работник – пьяница, но в этом-то и твоя миссия – ругать его. Те, кто у нас работают, перестали пить, перестали матом ругаться, по крайне мере, при нас, начали в храм ходить. Я беседую с ними и говорю: «Это же как зубы почистить – раз в неделю сходить в храм. Неужели это трудно?» Смотрю, стали потихоньку ходить, слушают батюшку. Мы не делаем искусственно общину для православных. Наша задача – сделать людей вокруг православными, чтобы местные люди к этому пришли.
Надежда Макатрова: Ваше фермерское хозяйство по-прежнему существует наряду с приемом туристов?
Сергей Лаковский: Не просто существует, а развивается и окупается. Появились и куры, и кролики, и свиньи, люди же не только молоко пьют. Мы производим и продаем органические продукты в город, развозим мясные изделия, молоко. Мы и гостей кормим нашими свежими продуктами. Сами гости побудили нас организовать продажу продуктов с доставкой на заказ, поскольку, пожив у нас и попробовав натуральное молоко и мясо, многие спрашивали, можно ли наши продукты где-то в городе купить. Так что ферма приносит доход и одновременно является отдельной достопримечательностью для гостей «Русского берега».
Надежда Макатрова: А с поиском работников на ферму не было проблем?
Сергей Лаковский: Были, но все проблемы решаются.
Надежда Макатрова: В межсезонье у Вас тоже хорошая загрузка?
Сергей Лаковский: Нет, в межсезонье все падает, но это как раз хорошо компенсируется сельскохозяйственным правлением. Осенью люди переходят на мясо и молоко. Наш туристический сезон начинается в апреле и продолжается до сентября-октября. Мертвые месяцы – это вторая половина октября и ноябрь, а также апрель и март.
Надежда Макатрова: А зима?
Сергей Лаковский: Зима очень востребована. К нам приезжают кататься на лыжах, на санках, на снегоходах. Зимой здесь красота, а коттеджи теплые, комфортные, так что проблем с загрузкой нет. И получается, что фактически у нас мертвый сезон длится всего 4 месяца, а 8 месяцев в году мы плотно работаем. Это даже больше, чем на море, где сезон обычно 5–6 месяцев продолжается.
Надежда Макатрова: Вам приходится активно заниматься продвижением, или «сарафанное радио» уже вовсю работает?
Сергей Лаковский: Мы не пользуемся массовой рекламой. Все равно это клубный формат отдыха. Я, к примеру, до сих пор не сделал причал для яхт, потому что мне неинтересно обслуживать богатеньких яхтсменов, которые ездят куражиться с громкой музыкой и девицами. Они нам на «Русском берегу» не нужны. Здесь вообще не нужна массовость, а если мы даем массовую рекламу, то получается, что мы приглашаем всех и всем рады. А я могу честно сказать: я не всем рад. Я рад тем, кто понимает нашу идею, кто именно для этого и приезжает – быть частью этой идеи. Ведь очень большое число людей просто одичали. Конечно, любой человек может к нам приехать, но он должен подписать бумагу об условиях пребывания у нас, т. е. люди должны понимать, куда они едут.
