– Когда я сообразила, что случилось, побежала в сторону. Остановилась в шагах десяти от того места. Я не знала, что делать. Хотела кричать, но внутри всё дрожало, и даже не знала тогда, что кричать. И внутренний страх сковал меня. Знаете, будто это всё не со мной и не с Бауржаном случилось. Не знаю, сколько я так простояла. Потом вернулась к нему. Я думала, что он ещё жив. Наклонилась над ним, позвала его. На его лице не было крови. Но он не подавал признаков жизни. Я ещё больше испугалась и побежала в дом. Сразу даже не могла сообразить, где находится та квартира, в которой мы были. В общем, я залетела туда, сообщила, что Бауржан застрелился из пистолета. Вызвали скорую помощь, а кто-то позвонил в милицию. Все, кто там были, выбежали на улицу, а я осталась. Ноги сделались ватными и, я не смогла двигаться. Только там, в квартире, смогла рассмотреть свои руки. Одна рука была в крови. В квартире никого не было. Пошла в ванную и вымола руки и лицо. Вот и всё.
Лёвин задал ещё один вопрос:
– Скажите, поблизости, когда вы с Бауржаном находились на улице, никого не заметили? Может, кто-то спешно прошёл недалеко от вас? Может, кто-то подходил к Мусаеву прикурить сигарету или ещё за чем-либо?
– Нет, никого не видела и при мне, никто к нему не подходил. Да и поздно было, полночь. Зимний холод, темно…
– А почему вы раньше об этом говорили иначе?
Гуля молчала, будто находилась в состоянии раздумья или просто не решалась сознаться. Лёвин, делая на бумаге какие-то записи, попытался помочь ей:
– Ну, теперь-то какой смысл замалчивать об этом. Тем более, что это не самое главное.
– Мне так велели говорить и так же писать об этом.
– Кто так велел? – майор был весь во внимании.
– Подполковник Валиев.
– А как он это вам объяснил? То есть для чего нужно было скрывать истину?
– Ну, он сказал, что если я расскажу, что Бауржан хвастался пистолетом, баловался им, то и меня могут привлечь к ответственности. Он говорил, что следствие может не точно разобраться во всём и, вину за убийственный выстрел переложат на меня. Ведь я касалась пистолета. На нём могли остаться следы моих пальцев.
– Ясно! А Мусаев в те последние минуты действительно был в невменяемом состоянии от выпитого алкоголя?
– Он был, достаточно выпивши, но не настолько, чтобы вовсе не соображать, что делал.
– Так! Из показаний тех, кто в тот вечер видел Мусаева, явствует, что никто из них не видел и не подозревали о том, что при нём был пистолет. Так как же? Вы же говорите, что он не один раз вынимал оружие из-под мышки и всем демонстрировал его.
– То вы уговариваете рассказать, как всё было на самом деле, то теперь мои слова берёте под сомнение.
– Не обижайтесь! Я хочу разобраться во всём до мелочей, потому желаю уточнить некоторые детали. Пока что я вижу, что в случившемся вашей вины нет, – Лёвин успокоил собеседницу.
– Он всем показывал свой пистолет. И вообще он был немного хвастливым человеком. Старался показывать себя с лучшей стороны. Ну, и в нём была некоторая завистливость к другим сослуживцам. И в тот раз он как-то хотел показать всем, что он теперь равный с бывалыми операми. И, наверное, потому он показывал, что ему уже вполне доверяют боевое оружие на постоянное его ношение при себе. Насколько я знаю и помню, он вынимал свой пистолет в квартире один раз. А когда его попросили больше не трогать оружие, он послушно выполнил это, – твёрдо ответила девушка.
– А куда делось оружие Мусаева после выстрела?
– Не знаю! Наверное, оно лежало где-то рядом с ним.
– Но вы сами лично видели пистолет рядом с трупом лейтенанта?
– Нет, не видела. Да разве мне тогда было до этого! Потом, когда все убежали на улицу, где лежал Бауржан, я то осталась в квартире. Я еле нашла силы отмыть руки. Я хотела отмыть их потому что, видя его кровь на руке, мне становилось не по себе. Это было более чем ужасно. И сейчас мне всё-то кажется каким-то не реальным. Будто я сейчас выйду отсюда и там, в коридоре я встречу Бауржана.
Она, немного помолчав, спросила:
– А что, пистолет потерялся?
– Нет, не потерялся, но его не сразу нашли. Об этом…
Разговор был прерван широко распахнувшейся дверью кабинета и вошедшим в него полковником милиции. Энергично направляясь к Левину, он шутливо говорил:
– А-а, вот куда спрятали столичного гостя! Ну, здравствуйте, здравствуйте! – вытянув для приветствия руку, он приближался к майору.
– Старший оперуполномоченный по особо важным делам отдела внутренней безопасности МВД майор милиции Лёвин, – представился полковнику.
– Знаем, знаем, уважаемый! А я начальник городской милиции Асокин Владимир Константинович! – начальник казался человеком весёлым, дружелюбным. Улыбаясь, он продолжал говорить:
– Как устроились? Есть ли жалобы? Моментом устраним, а виновных накажем! Может, есть какие-либо пожелания? Исполним!
– Спасибо! Устроили меня очень хорошо, жалоб нет, никого наказывать не надо. Да и пожеланий у меня пока что нет, – настороженно ответил Лёвин.
– А-а, Гуля, здравствуйте! – как бы только сейчас заметил он девушку.
– Здравствуйте, Владимир Константинович! – поздоровалась она с начальником.
– Доченька, пожалуйста, побудь немножко в коридоре, нам с майором надо поговорить.
Балтабаева послушно последовала на выход. У дверей она обернулась и виновато посмотрела на майора. Как только она покинула кабинет, полковник, приглашая Лёвина присесть, занял её место. Майор был уверен, что полковник желает поговорить с ним о случае с Мусаевым. И он не ошибся.
– Да а, служба у нас с вами не из лёгких. Одно дело, когда воюешь с бандитами и хулиганами и совсем другое, когда приходится переживать потерю офицера. С утра до ночи, как белка в колесе, крутишься. Суток не хватает, чтобы всё хорошенько охватить. Жена ругается, что больше внимания уделяю своим сотрудникам, нежели собственным детям. И надо же, этот Мусаев казался дисциплинированным, воспитанным офицером. Не то чтобы выпившим, но даже и с запахом спиртного он на работе не появлялся. А на проверку оказался невменяемым алкоголиком. Надо же, так напиться, чтобы не помнить, что делает. Невыдержанная молодёжь, обиделся на девушку и давай сразу стрелять в себя. Любовь! Ничего не попишешь. А в старину, сколько молодых людей кончили себя из-за любви! О-о, не перечесть таких историй. Сколько будет жить на земле любовь, столько и будет от неё несчастии. Себя не пожалел, так подумал бы он о родителях, о своих товарищах, о нас – его начальниках. Вот так вот, учишь их, готовишь их молодых к новым ступеням службы, а он вот, взял, да и застрелился.
– А я бы не стал, всё трагическое списывать на людскую любовь. А дело с лейтенантом Мусаевым, возможно никак не связано с любовью. Надо с этим делом внимательно разбираться, – возразил Лёвин. Владимир Константинович тут же поддержал своего собеседника:
– Вполне согласен, но вот только данный случай, как нельзя подходит к подобным ситуациям.
– Не буду спорить, что к чему больше подходит, но на сто процентов уверен в том, что мы должны внести в случившееся чрезвычайное происшествие полную ясность. Меня направили сюда разобраться с этим ЧП и доложить министру мотивы, причины, всё то, что могло способствовать гибели офицера. Это хотя бы ради того, чтобы впредь подобное не случилось.
– Естественно! Я тоже с этим согласен. И как вы уже поняли, в этой истории всё ясно до предела. Остаётся только написать заключение и наказать тех непосредственных начальников, из-за бесконтрольности которых могло такое случиться. Правильно, Сергей Васильевич?
– Правильно! Но в этой истории ещё не всё находится на своих местах.
– А что именно?
Лёвин, собираясь с мыслями, вновь закурил. Полковник последовал его примеру и тоже задымил сигаретой. Желая получить ответ на свой вопрос, Асокин повторил его. Майор не стал больше испытывать терпение Владимира Константиновича:
– Нет отстреленной гильзы, не найдена пуля, убившая лейтенанта и, почему-то пистолет Мусаева был найден на месте происшествия только под утро, а не сразу.
