– Ну, вот еще, не ходить! Зря я, что ли, с Райкой Саватеевой сменами поменялась? У нее мужик из командировки вернулся, а ей в ночную идти! Говорит, если ее дома не будет, он обязательно по бабам побежит! А то и домой какую-нибудь приведет. Так что как раз удачно вышло, успеем мы к тете Ане зайти!

– Какая она нам тетя? – фыркнула Мария. – Мы ей не родня, это дядя Коля покойный родственником считался.

– Считался? – Татьяна провела неудачную линию, чертыхнулась и бросила карандаш. – Да какая он нам родня! Как в деревне баба Катя говорила – наш плетень горел, а ихний дед задницу грел! Тоже мне, осчастливил, облагодетельствовал, взял мать в прислуги. Лет пятнадцать мать на него горбатилась, все придирки его жены сносила, а что получила взамен?

– Ну, деньги он ей платил по тем временам хорошие, жила на всем готовом, на еду не тратилась, хозяйка хоть и вредная, а кой-какую одежду нам отдавала.

– Ага, обноски всякие!

– Ну, Танька, ты даешь! Сама за шмотки импортные готова была в ножки ей кланяться! А помнишь, как мы с тобой из-за кофточки подрались?

– Помню, и кофту изорвали, никому она не досталась, – хмуро ответила Татьяна.

– И зря ты на дядьку покойного злишься, все-таки вытащил он нас из деревни. Там бы мы как жили? Папаша вечно пьяный, он и дом-то по пьянке поджег, заснул с папиросой. И Жулька сгорела…

– Вечно ты эту пустолайку вспоминаешь! Тьфу на нее!

– А я знаю, отчего ты из деревни уезжать не хотела, – после некоторого молчания сказала Мария, – все Вовку Шушлякова забыть не могла. Видела я, как ты к нему ночами на сеновал лазала. А потом к бабке Алене бегала, чтобы выкидыш вызвать.

– Ну да, дала бабка травки какой-то, все и вышло… – неохотно призналась Татьяна. – А с Вовкой у нас любовь была с четырнадцати лет, я, может, если бы в деревне осталась, замуж бы за него вышла! Другую бы жизнь прожила!

– Да ладно, его в армию забрали, он с тех пор и глаз в деревню не казал! В городе все же лучше, чем в деревне в навозе ковыряться, коровам хвосты вертеть.

– Да чем лучше? – Татьяна снова схватила карандаш. – Как мы жили? Сначала в общежитии при фабрике шесть девок в комнате. Потом, когда хозяева смотались, маманьку чуть не на улицу выбросили!

– А вот не ври! Дом сгорел, и оказалось, что дядя Коля маме квартиру однокомнатную выбил перед отъездом.

– Ага, халупу эту несчастную, где мы сейчас живем? – Татьяна снова в сердцах бросила карандаш. – Как мать парализовало, так мы сюда переехали. Ты вспомни еще, когда мы втроем тут помещались! Друг у друга на голове! Мать стонет, запах от нее жуткий, окна открыть нельзя – ей сквозняки вредны… А потом, как мать похоронили, ну что это за жизнь в однушке-то. Мужика не приведешь…

– Тебе лишь бы мужика привести! – Мария наконец потеряла терпение. – Как начала в четырнадцать лет – так остановиться не можешь, маманька, может, из-за этого и в могилу раньше времени сошла! Сколько ей крови попортили жены твоих хахалей!

– Да где же я неженатых-то возьму? – искренне удивилась Татьяна. – Как кто поприличнее – так обязательно с хомутом на шее! Ладно, идем к хозяйке бывшей! Может, она раздобрится и кой-какое жилье нам отпишет! У нее, говорят, денег – куры не клюют. А куда ей? Оставить некому, а с собой в могилу не унесешь…

– Ну не знаю… – Мария с сомнением поджала губы. – С чего это ей вдруг нам такие подарки делать? Мы ей никто, и маманьку она всегда не любила…

Эльвира вошла в большую комнату, которая в этом номере исполняла роль гостиной, и быстро, незаметно огляделась. Ей показалось, что номер шикарный: в глаза так и бьет позолота и дорогая обивка на мебели. Да, вот если бы в таком номере они встречались с… нельзя произносить его имя даже в мыслях, он строго запретил. Шифруется, и приходится встречаться с ним не в приличной гостинице, а в какой-то задрипанной квартирке. Там пыльно, душно и вечно воняет бензином от соседней заправки. Словом, тот еще клоповник, который она же еще и оплачивает.

Эльвира мысленно вздохнула и придала лицу радостно-озабоченное выражение. Точнее, ей так казалось.

В углу все еще стояли несколько нераспакованных чемоданов, при виде которых Эльвира ощутила самую настоящую зависть. Вот зачем этой старухе, которая, считай, уже одной ногой в могиле, такое богатство?

Старуха смотрела на нее выжидательно.

– Тетя Аня, – проговорила Эльвира прочувствованно, – я пришла, чтобы сказать вам – мы с Михаилом так рады вашему возвращению… так рады… на свете нет ничего важнее семейных уз!

– А где же Михаил? – Старуха демонстративно огляделась. – Что-то я его не вижу!

– Ну, Михаил… он всегда занят. Ну и вообще, вы же знаете этих мужчин. Они совсем, совсем не ценят семейные узы. Это мы, женщины, хранительницы домашнего очага… вот я и подумала, что мы с вами, две женщины, лучше найдем общий язык. Мы больше дорожим семейными ценностями…

– Ах, ценностями! Вот ты о чем! – оживилась Анна Ильинична.

– Но я не в том смысле…

– А в каком же?

– Вот, кстати, я испекла для вас пирог с лимоном. К чаю. Это мой фирменный, семейный рецепт. Он хранится в моей семье уже несколько поколений… передается от матери дочери или даже от бабушки внучке… – С этими словами Эльвира положила на стол пакет в шуршащей бумаге, развернула его.

– Несколько поколений? Надо же! Так он, должно быть, уже давно зачерствел!

– Ах, вы неправильно меня поняли. Я имела в виду не сам пирог, а рецепт…

– Ах, рецепт! А не такой ли точно пирог я видела в пекарне на углу? Кажется, он называется «Большие надежды»…

– Ах, что вы! – Эльвира покраснела. – Ничего общего! Я же говорю – это мой фирменный рецепт.

– Впрочем, это неважно. Давай выпьем чаю, раз уж ты принесла пирог. Ты ведь не откажешься от чашки чаю со старухой?

– Конечно! Я очень рада!

Анна Ильинична поставила на круглый столик две синие фарфоровые чашки с золотыми узорами, нажала кнопку на электрическом чайнике и искоса взглянула на гостью:

– Кстати, о семейных ценностях… я тут разбирала свои вещи и нашла кое-что очень интересное. Ты ведь натуральная блондинка?

– Да, конечно… – Эльвира снова вспыхнула.

– Так вот, я думаю, что это тебе должно подойти…

С этими словами Анна выдвинула ящик туалетного столика и достала оттуда бархатную коробку.

Глаза Эльвиры загорелись, как тормозные огни автомобиля, она не смогла с собой совладать.

– Ты посмотри, посмотри! – усмехнулась Анна Ильинична.

Эльвира осторожно открыла коробку, при этом руки ее дрожали.

И сердце у нее взволнованно забилось.

В коробке на черном, как осенняя ночь, бархате лежали брызги южного моря… капли лазурной, оглушительной синевы…

– Это малая парюра, – проскрипела старуха, наслаждаясь впечатлением, которое произвело на Эльвиру содержимое коробки. – Сапфиры и бриллианты. Как видишь, серьги, браслет и перстень. Бриллианты, правда, небольшие, но сапфиры очень даже ничего. Те, что в серьгах, по четыре карата. Другие поменьше.

– Это… это мне? – пролепетала Эльвира, с трудом справившись с дыханием.

– Тебе, тебе, милочка! – проговорила тетка снисходительно. – Ведь ты ко мне пришла, проведала одинокую старуху… хотя ты мне, в общем, не родня, но все же парюра в семье останется…

Она быстро и внимательно взглянула на Эльвиру:

– Ведь она останется в семье? Ты ее не продашь? Не пустишь по ветру? Я могу на тебя надеяться?

– Ну что вы, тетенька… конечно, тетенька… как вы могли такое подумать!

– Смотри у меня!

Едва Эльвира покинула гостиничный номер, прижимая к груди коробку, в дверь снова негромко постучали.

– Ну, кто там еще… – недовольно пробормотала Анна Ильинична и повторила громче: – Кто там? Горничная? Я никого не вызывала! Я вообще просила сегодня меня не беспокоить!

Она прекрасно помнила, что просила вчера всех этих, с позволения сказать, родственничков нанести ей визиты, но решила притвориться беспамятной старухой, так проще.