Молодые люди замялись, не желая сдавать брата. Несмотря на свое отношение к образу жизни Маркуса, отдавать парня на растерзание тетке они не хотели. Впрочем, тетушка и сама догадалась.

– Опять он там, в этом ужасном пабе! – визгливо воскликнула женщина, нервно дернувшись. Раздражал ее, конечно, не паб, а трата денег, пускай и не ее.

– Это его право, – неожиданно вступилась за брата Анналинн.

– Его право? В нашем положении это неразумно,– фыркнул Джозеф.

– Не забывай, что он единственный в этом доме не только тратит, но и зарабатывает деньги! – вспылила Анналинн, недовольно мотнув белыми локонами, что было для нее крайне нетипично. С детства Анни слыла тихоней себе на уме, к близнецу особой приязни не питала, а все их с Маркусом общение носило название "грызня", в которой Анналинн занимала глухую оборону, с братом не споря, но и продолжая делать все по-своему.

В детстве Маркус ревностно оберегал свои игрушки, не желая делиться с сестрой, а Анни – молча пропускала мимо ушей все его недовольные комментарии и брала те игрушки, которые ей приглянулись, пользуясь своей привилегией – вбитым в голову ее братьев правилом, что девчонок не обижают. В подростковом возрасте Маркуса бесило, когда трогали его книги, – и Анналинн прицельно выбирала для тренировки осанки именно учебники по биологии и ботанике.

С приближающимся совершеннолетием грызня поутихла, но о братско-сестринской любви речи так и не шло, потому Джозеф настолько удивился, что даже помедлил с ответом.

В последние несколько дней все они были на взводе, и Джозеф рассудил, что у девушки просто сдали нервы.

– И где мне прикажешь работать? В этой дыре?

– А что, – встрепенулась тетушка, – у меня на примете есть отличное место банковского клерка, – с гордостью напомнила Розетта об унизительном для Джозефа предложении ее старого знакомого.

– Проблема в том, что я юрист. И выгоднее всего работать в Лондоне, а не в этой деревне, где все друг друга знают и помощь адвоката нужна раз в столетие, когда кто-нибудь окочурится от старости, – мужчина чувствовал, что разговор пошел по уже протоптанной и заезженной колее, не выводящей из этого замкнутого круга.

– Дети, прекратите ссориться! – повысила голос Розетта, плюнув на то, что племянники уже давно не являются детьми. Да и ссорились эти «дети» отнюдь не между собой.

– Да, тетушка, – почти хором ответили Анни и Джозеф, понимая, что лучше заткнуться сейчас, чем слушать весь вечер очередное нравоучение.

Такая легкая победа заметно приободрила Розетту: она светилась от неприкрытой радости. Ей нравилось подчинять, а племянники, пусть и взрослые, были идеальной для этого публикой.

Джозеф и Анналинн отчетливо почувствовали укол зависти к собственному братцу, наверняка проводившему вечер в куда более приятной компании.

В конце концов, более неприятную компанию – еще поискать надо.

Доктор Ричардс, местный врач, чуть полноватый мужчина лет сорока, тоскливо прислушался к голосам в гостиной, грузно переступив с ноги на ногу на площадке между маршами лестницы. Спускаться совершенно не хотелось: слушать чужой семейный скандал забесплатно – не слишком привлекательная перспектива.

Он уже давно жил в особняке за сущие гроши, хотя когда-то Розетта и платила ему неплохое жалование, а последние пару месяцев – вообще за спасибо от племянников, которые едва переносили тетку… У доктора хоть опыт общения с истеричными больными был, да и вести практику в окрестных деревнях, проживая в особняке Бентов оказалось весьма удобно.

Мужчина преодолел оставшиеся семь ступенек, подошел к двери в гостиную. Доктору всегда претило подслушивать, но здесь это вошло в привычку всех обитателей: о настроении тётушки стоило знать заранее и входить в комнату с подходящим выражением лица.

Мистер Ричардс вздохнул, протягивая руку к дверной ручке. Порой общение с Розеттой изрядно тяготило его и все минусы текущего положения начинали перевешивать весьма сомнительные плюсы, но жалость к молодым людям в нем пока что пересиливала.

Тучи над Бент Хаус сгущались. Напряжение, парившее в воздухе, ощущалось всё сильнее, как ноющая боль в колене, предвещавшая скорые ливни, и доктор чувствовал: что-то вот-вот произойдет.

В пабе царила духота: больше тридцати человек на сорок пять квадратных ярдов уже многовато, даже если это дети, что уж говорить про взрослых мужчин с пинтой, а то и двумя.

Впрочем, сейчас в пабе было сравнительно пусто; остальные гуляки и работяги подойдут позже, когда на сцену выйдет местная достопримечательность – юная Лиззи, второсортная певичка со средним голосом и очаровательным личиком, компенсировавшим вокальные данные, – и тогда тут будет не протолкнуться.

Точной биографии Лиззи никто не знал, да посетители "Птенца Орла" в ней и не нуждались: поет смазливая девчонка сносно, чего ж еще от нее надо?

Сегодня Лиззи пришла необыкновенно рано, игриво поздоровалась с парочкой завсегдатаев, брезгливо поморщилась, наткнувшись на презрительный взгляд блондина, сидящего в самом углу, и упорхнула в гримерку.

Мистер Родлинг безразлично кивнул проскользнувшей мимо девушке, мол, все готово, начинай, раз пришла. Двое музыкантов оторвались от стойки бара, тот, что повыше, залпом осушил бокал. Лиззи выскочила из гримерки спустя пару минут: косметики на ее лице больше не стало (куда уж больше, право!), только плащ стащила, оставшись в одном легкомысленном платье.

Маркус безразлично осмотрел открывшиеся плечи и грудь Лиззи. Никаких чувств, кроме легкого презрения, он к ней не питал, но почему бы не полюбоваться, раз дают?

Маркус сделал небольшой глоток пива, скучающе оглядел зал. Здесь ему было невыносимо скучно, но в пабе его хотя бы не трогает дражайшая тетушка. Серьезное преимущество перед особняком Бентов, когда-то давно еще бывшем ему домом.

Лиззи начала петь. Хрипловатый, надтреснутый и уже не детский голос мало напоминал голос оригинальной исполнительницы. Джо Стаффорд пела куда мягче и приятнее.

"Дрянное пиво, дрянной день, дрянная жизнь," – скучающе заключил Маркус.

Принято говорить, что пустота внутри ощущается неуютной дырой где-нибудь в груди или в душе, тут уж кому как угодно, но Маркус предпочитал считать: если с ним что-то и было не так, то только с мешаниной мыслей в голове. Его мысленный бардак отчаянно нуждался в пространстве, где можно развернуться, и имейся у него хоть какая-нибудь поэтичная дыра в груди – мысли бы немедленно заняли бесхозное местечко. Но увы – Маркусу на хватало свободы. Свежего воздуха.

Только крохотная лаборатория спасала его.

Химические опыты и изучение различных растений были отдушиной Маркуса последние два года. Особенно его увлекали яды, парня поражало их разнообразие и удивительное свойство лекарств при слишком большой дозе превращаться в отраву.

Увлечением племянника тетушка была почему-то недовольна, хотя Маркус услужливо предлагал ей прекрасное лекарство от бессонницы. Возможно, во всем виновата плутоватая улыбка племянника – а может, тетушка совершенно не нуждалась в реальном решении проблемы, ведь оно бы лишило ее возможности жаловаться.

Горячо любимые брат с сестрой лишь фыркали при виде увлеченного блеска глаз Маркуса, словно он смешивал мыло с водой и пускал мыльные пузыри, выдавая это за научные опыты, а не осваивал азы серьезной и непростой, но крайне интересной науки.

Маркус взаимно не питал к увлечениям брата с сестрой особой приязни. Джозеф казался ему слишком наивным для адвоката, Анни… Анни, по его мнению, была актрисой от рождения и порой путала, где стоит играть, а где говорить правду. Но, по крайней мере, делала это куда талантливее тетушки.

Впрочем, жаловаться Маркус не собирался: его способности довольно быстро нашли отклик вне семьи: приготовленные под присмотром деревенского аптекаря лекарства продавались, потому Маркус заслуженно считал себя единственным нормальным человеком в кучке бездельников. В Бент Хаус, кроме него, что-то делала только мисс Грейд – в прошлом няня, а сейчас кухарка на полставки и приходящая прислуга в одном лице. Бенты по привычке называли ее няней Грейд: старушка провела с ними все их детство.