– Я объективна. А ты не задумывался, что, может, этому Артуру тоже одиноко как раз потому, что все его тоже, как и ты, считают странным? Может, ему тоже хочется говорить с людьми, а не с кем?
– Это его-то считают странным? Гард – самый последний, на кого косо посмотрят. Он наша местная звезда. Вообще, по-моему, его таким, каким видел я, больше никто не знает. Но я имел в виду, что иногда я понять не могу, мне кажется, что он меня просто ненавидит, но перебарывает себя, чтобы хотя бы здороваться. Хотя… он со мной даже и не здоровается. Да я и сам не знаю, ненавижу я его или нет ли… Но он точно меня выводит из себя своим высокомерием. И грубостью. И постоянным презрением. И…
– А я тебе про симпатии или ненависть ни слова не говорила. Всем нужны слабости. Знаешь, Аран, всем до единого на этой планете не хватает слов. Слишком мало стало настоящего общения. Люди теперь пользуются словами только ради облегчения своего существования: заказать пиццу, спросить дорогу или время и тому подобное. Серьезно, не сторонись своего ненавистного ангела-хранителя, ему наверняка тоже не с кем говорить. Если будет возможность – говори.
Аран теперь был серьезен. Он промолчал, но Кристин, похоже, и не ждала ответа.
– А сейчас пора домой спать! – подытожила она. – Завтра хоть и суббота, но она уже, между прочим, наступила!
Так у Аран впервые в жизни появилось «любимое занятие», если не брать в расчет футбол, которым он просто болел, будучи мальчишкой. Несколько раз в неделю он после работы появлялся в баре, но одиночеству с пивом за стойкой теперь он стал предпочитать компанию «хорошей музыки» в окружении раскрытых книг и разложенных по полу пластинок. В первые дни он лишь читал и прислушивался к музыке в зале. Время от времени в комнату заглядывала Кристин, чтобы кинуть отрывистое: «Это Энгельберт Хампердинг, «Тень твоей улыбки». Эстрада!» или «Фрэнк Синатра! «Когда мне было семнадцать»! Ух, обожаю его!» или что-нибудь подобное и снова скрывалась за дверью, будто ее и не было вовсе. А на день третий или четвертый ему стало настолько комфортно в этом музыкальном раю, где никогда до этого не бывал, что он стал с собой приносить бутерброды и лишь заказывать у Яна кофе. И, сидя или даже лежа прямо на полу, жуя бутерброды с кофе, он листал энциклопедии в поисках красочных картинок или интересных фотографий, слушал музыку часы напролет и чувствовал себя как дома. Даже лучше. Так он не чувствовал себя нигде.
Однажды Кристин поставила ему Эллу Фитцджеральд с ее «ушедшим мужчиной». После первого прослушивания песня ему не понравилась. И даже больше: он пребывал в смешанных чувствах, с остаточным шоком ошарашенно переживая отголоски последних аккордов. Его сознание, будто, заполнили взбитой смесью из отвращения и изумления, и оно отказывалось принять такую пищу, пытаясь отторгнуть незнакомую субстанцию. Аран не мог даже назвать песнью эти до неприличия растянутые завывания убитой горем женщины от смерти своего мужчины, бросаемые от низких до высоких нот на одном единственном дыхании. Когда Кристин заглянула к нему, он сидел с широко открытыми глазами, смотря в неопределенную точку в стене, и только вымолвил невнятное:
– Я не понял ничего.
Тогда, на удивление посетителям в зале, она поставила эту песню второй раз, специально для Арана. Он, слушая ее с закрытыми глазами, уже не разделял на ноты и не вдумывался в скелет мелодии. Он просто пропустил композицию через себя, через каждый свой нерв, через каждую клетку, и прочувствовал каждый стон отчаяния и боли старого человека, который говорит о своем неумолимом горе. После этого он мог слушать только одну эту песню Эллы Фитцджеральд «Моего мужчины не стало» снова, и снова, и снова, впадая в гипнотическое состояние под звуки скрипок и виолончели, не в состоянии наслушаться вдоволь.
Музыка отвлекла его. Захватила его сознание в той части, где не можешь разорваться между вечными трагедиями и позволением вдохновению поглотить твое существо – где нужно выбирать. Аран был неспособен одновременно и цепляться за свои мучительные самобичевания и переживания, и пытаться держаться на плаву маленьких жизненных радостей. Музыка его увлекла. Во время своих исследовательских открытий новых звуков, новых человеческих голосов, новых музыкальных построений он по-настоящему забывал про «мир за этими стенами», лучшее определение которому было бы «мир за этими звуками».
Стоя у стен университета, раскуривая сигарету, теперь в его мысли, помимо плохих предчувствий от предстоящей учебы, еще короткими вспышками вкрадывались отдельные ноты нераспознанных мелодий, и все будто немного преображалось.
Он слушал Нэта Гоббинса только частью сознания, другой – пребывая в флегматичном состоянии, не слушая ничего вообще. И именно той, флегматичной стороной, он обратил внимания на Артура Гарда и поймал себя на мысли, что не получал никаких язвительных замечаний или пренебрежительного отношения на протяжении уже нескольких дней. Собственно говоря, Гард вообще перестал замечать Арана, как и кого-либо еще вокруг себя. Аран вытащил сигарету изо рта и сдвинулся чуть вбок, чтобы мимо Гоббинса всмотреться в направляющегося в университет Артура вместе с Лейлой. Он был полностью поглощен какими-то своими мыслями, не замечая ничего вокруг. Один из его последователей, Стефан Барич, выкрикнул его имя несколько раз, прежде чем Артур вернулся к реальности и отреагировал на звук собственного имени.
Никогда не обращавший внимания на других людей и свято следовавший своему же принципу оставаться как можно незаметнее для других, сейчас Аран стал чаще посматривать на Гарда, гадая, что стряслось на этот раз у него. В коридорах он мог просто сидеть и мрачно смотреть в одну точку, ни с кем не разговаривая, после занятий как-то отрешенно направлялся к машине – чаще с водителем в приложение, судя по всему, чтобы избегать собственного вождения. И что самое необычное, теперь Гарда часто можно было застать сидящим на бетонном ограждении в компании друзей и с сигаретой в руке, но при этом задумчиво и хмуро глядящим на небо.
Рассеянно пожав руку своему приятелю, Артур снова ушел в свои удручающие мысли, но, кажется, почувствовав на себе чей-то взгляд, уже в воротах поднял затуманенные глаза и встретился взглядом с всматривающимся в него Араном. Так же отрешенно, без привычной неприязни или высокомерия, он рассеянно спросил на ходу:
– Чего тебе, Рудберг?
Аран снова закрыл свой рот, даже если и собирался что-то сказать, и лишь отрицательно покачал головой: ничего. Нэт обернулся на Артура, удивленный этим вопросом и молчаливым ответом, и услышал в свой адрес:
– А тебе, Гоббинс, чего?
– Ч-что? Я н-не…
Артур не стал дожидаться его ответа, не замедляя свой ход, и снова опустил голову в глубоких раздумьях.
– Нэти, оставь, – слегка ударил он тыльной стороной ладони в грудь Гоббинса. – Чего к человеку пристал?
Гоббинс резко повернулся к Арану с удивленным и даже радостным видом и заявил, что наконец Аран стал прислушиваться к его советам подражать профессору Новаку, который утверждает, что дипломатия и уход от конфликтов иногда помогают не поднимать на поверхность то, что не в твою пользу. Впервые услышав от Арана совет не разжигать конфликт, как он обычно делал, а дипломатично оставить как есть, не отвечая на агрессию, Гоббинс пришел в полный восторг и отдельными слогами долго говорил о положительном влиянии Новака, пока Аран не выдержал и не перебил его:
– Нэт. Нэт. Нэ-эт, – он на секунду замолчал, наклонив голову и с сигаретой во рту просто глядя на сокурсника. – Слушай хорошую музыку, Нэт.
В любом случае, что бы ни происходило в жизни Артура Гарда, он, в отличие от Арана или в противовес убеждениям и повсеместным советам Кристин как знающего психолога, делиться своими проблемами ни с кем не собирался и предпочитал так же угрюмо и болезненно держать все в себе.
Погрузиться в мимолетное забвение посредством музыки, чтобы на время забыть о мире реальном, Арану удалось ненадолго. Как бы он ни старался претвориться, что окружающего нет, нельзя было надеяться на постоянный самообман как на спасение, даже если он своим решением отказался в один из выходных поехать с братом к родителям, только чтобы продлить свою иллюзию. Лежа в кровати и смотря в потолок, медленно вдыхая аромат кофе из стоящей на полу рядом с кроватью кружки, он ни о чем не думал и ничего не хотел делать. Все его накопившиеся дела: стирка вещей, безраздельно не принадлежащих ему, уборка в квартире, не являющейся его настоящим домом, выполнение домашних заданий по учебе, никогда не бывшей его стремлением в жизни – ни одно из его обязательств не являлось его собственным желанием. Зная, что в эту самую минуту Овид сидит в кругу его семьи, делится новостями и слушает новости Руви и родителей, Арана не испытывал даже зависти. Страшная, эгоистичная мысль пришла ему в голову: а что если и семья тоже не так уж и полноценно является его семьей? Он тут же почувствовал пронзающий укол совести и вмиг прогнал нечестивые мысли.
