– Ну, не знаю, другой какой-то. Случилось чего?

– А, нет. То есть да. То есть, нет, ничего.

Лора хмыкнула и снова повернулась к подруге.

Он так и провел все лекции в полной рассеянности, глядя в окно или в чистый лист своей тетради, при этом под столом прокручивая в пальцах оранжевое растение. А с окончанием занятий, не дожидаясь вечернего времени, когда главные офисы закроются, и кабинеты освободятся для канцелярских работников, направился на свою подработку.

Он давно не бывал здесь в дневное время и даже удивился толчее в коридорах фирмы и постоянным трещащим звукам факсов, копировальных машин и сканеров. «Вот кто создает столько работы на вечер», – успел подумать про себя Аран, как тут же услышал свое имя:

– Рудберг! Не ожидал, что ты так рано появишься! Но ты вовремя, – к нему подскочил мужчина с тонкими усиками, юрист по гражданским делам. – Помнишь то дело Крански? Мы должны были еще утром отправить ей официальное подтверждение и договор ее заверить, но сегодня только всплыли недоработки. Оказывается, у нее еще племянница есть, поэтому на раздел вся ситуация меняется, и мы не можем подписаться под таким. Ты должен сейчас…

– О, господин Дводжик, я вас как раз ищу. Я увольняюсь.

Мужчина на секунду замер с чрезмерно внимательным выражением лица, будто ожидал услышать чего-то еще, отказываясь вникнуть в уже сказанные слова.

– Я увольняюсь, – повторил Аран.

– В каком смысле? Это как? Почему?

– Это сложно объяснить…

– Другую работу нашел? Где? – он говорил в своей обычной манере: очень быстро и отрывисто, но сейчас в его голосе не было слышно его обычной уверенности.

– Нет, дело не в этом.

– Ничего не понимаю. Как это увольняешься? Я думал, тебе хотелось тут работать. Твой отец так просил…

– Да. Работать здесь мне нравилось, я такой большой опыт получил, спасибо вам, но… я просто ухожу. Простите.

– Как же так… ну… и когда ты…?

– Прямо сейчас. Я увольняюсь прямо сейчас, – Аран замолчал на секунду, ощутив прилив незнакомого раньше чувства облегчения, и закончил. – До свидания.

Он тут же развернулся и направился к выходу, чтобы не дать возможности начальнику отреагировать. Меньше всего ему сейчас хотелось объяснять чужим людям свое внезапное решение. Он оказался на улице и вобрал полные легкие холодного влажного воздуха и осмотрелся. Город в эти три часа дня жил на пике своей активности: машины, люди, открытые магазины и кафе – все бурлило. Аран улыбнулся: он мог делать все, что захочет. Пойти куда глаза глядят. Посидеть в парке, пока не начнется дождь. Покидать камни в реку с моста. Пойти домой спать. Это был его день.

Чем он занимался в тот день, даже сам Аран толком сказать не мог. Он так растерялся от неожиданной свободы действий, что не заметил, как день пролетел слишком быстро. Вдвой не быстрее предыдущих дней его жизни. Все, что было в его списке потенциальных занятий, выполнилось от силы на десятую часть. Оказывается, так много можно всего делать, что дневного времени не хватает. Уже пару часов спустя галереи, многие магазины и кафушки стали закрываться, город как-то незаметно погрузился в вечернюю темноту, лишая желания гулять в своих парках и по улицам, и список на порядок сократился.

Он вернулся домой около восьми. Овид уже ждал его за приготовлением ужина.

– Аран, пойди-ка сюда.

Он стянул ботинки, бросил куда-то куртку и, чувствуя холод на своих щеках и пальцах, растирая руки, прошел на кухню.

– Ну и? Рассказывай, – произнес Овид, и Аран уловил нотки либо только начинающейся, либо уже стихающей бури.

– Чего? – настороженно спросил он, берясь рукой за спинку стула, будто он мог в чем-то его приободрить.

– Что случилось, спрашиваю. Папа звонил часа три назад.

– А что у него случилось?

– Не у него, а у тебя, – серьезно ответил Овид. Он нахмурился, но тона не повышал. Овид обладал завидными способностями контролировать свой гнев и никогда не кричал, даже не повышал громкость своего голоса. Он провел рукой по лицу, потерев пальцами на переносице, и сел за стол, жестом показав младшему брату сесть рядом. Аран сел, но уже неохотно. – Ему днем позвонил твой начальник и сказал, что ты бросил работу. Спрашивал у отца, все ли у нас в порядке. Вот я и хочу знать: все ли у нас в порядке, Аран?

Аран, конечно, собирался рассказать об увольнении брату, но не думал делать это в тот же день. Однако он совсем не подумал, что господин Дводжик был знакомым отца, он про это совершенно забыл. Он сделал глубокий вздох и устало отвел глаза.

– Ничего не случилось у меня. Я просто уволился, вот и все.

Овид молчал и продолжал не сводить с брата глаз, ожидая дальнейших объяснений. Аран снова вздохнул.

– Я собирался тебе сказать. Только не успел. Да, я уволился, сегодня.

Овид втянул воздух носом и помолчал секунду.

– Можно узнать почему? Мало платят? Неподходящие часы работы? Учебе твоей мешает? Холокост, может? Дискриминация среди сотрудников?

– Овид, – остановил его Аран, еще не зная, что сказать. – Нормальная работа была. Нормальная.

Его рука непроизвольно вскинулась к волосам, но он передумал трепать прическу и вместо этого поднял глаза к беленому потолку и лампочке без люстры.

– Это просто не моя работа. Я не могу этим заниматься.

Он никак не мог сформулировать свою мысль и объяснить понятно, как ему было невыносимо больше находиться в постоянном окружении человеческих распрей. Как ни пытался Аран подобрать нужных слов, было почти невозможно описать то, что он чувствовал на самом деле: до тошноты выросшая внутри него неприязнь к бумагам, к обезличенности, к сведению гуманности под писаные законы, лишающие человеческого фактора, которым все внутренности Арана противятся даже на физическом уровне. Он не обладал способностями к ораторскому искусству, и, чтобы передать свое душевное опустошение и изнеможение, заполняющее его внутренности, как ядовитый туман, выедающий из всего его существа жизнерадостность и выжигающий последние лучи надежды и веры в человечность, все, что он мог подобрать, было: «Это просто не мое».

Вся эта ситуация с разговором со старшим братом напомнила ему подобный случай из его прошлого, когда ему было двенадцать, и буквально за доли секунды воспоминания пронеслись в его голове с молниеносной скоростью, заставляя Арана задаться новым вопросом: что же это за возраст такой был, двенадцать лет, который, словно магнит, притягивал к себе самые острые невзгоды и болезненные ошибки?

Тогда он вернулся домой из школы, полный обиженного гнева на преподавателя географии, старушку Хэлди, которая вот уже в третий раз растерзала в пух и прах его очередную попытку сочинения на тему Новой Зеландии. Учительница будто нарочно выискивала в его работе неудовлетворенность, нарочно тыкала в его промашки, пытаясь поставить дерзкого и невнимательного на уроках мальчишку на место, который не уважал ни ее профессии, ни ее предмета. Скрывшись с порога в своей комнате, он смог пробыть в рассерженном одиночестве совсем недолго, как в комнату влетела Руви. Конечно, он сорвался на сестренке, у которой сперва затряслась выпяченная нижняя губа, а потом и заблестели от слез глаза, и она выскочила из комнаты братьев, едва не сбив на пороге входящего Овида. Аран заявил старшему брату, что бросает школу и больше туда не вернется, на что Овид промолчал и просто сел напротив, на свою кровать, рассматривая лицо Арана. Овиду тогда было шестнадцать, и он с кажущейся легкостью достойно справлялся с ролью настоящего мужчины. Тогда на вопрос «почему» Аран ответить не смог, и Овид задал другой вопрос, что он собирается делать, не зная всего того, чему учат в школе.

– Она мне ничего не дает, эта школа! – заявил разгоряченный Аран в попытках подыскать стоящее оправдание. – Мне не нужно ничего из всего этого знать! Ведь когда ночь, Овид, ты ведь знаешь, что солнце все равно есть? Вот и я так: я просто знаю уже то, что мне надо знать, и не нужны мне эти океаны, которые омывают ее, и сколько рек в ней плавает, и сколько там народу живет! Дурацкая страна!