После того случая еврейство в семье Рудберг уже никогда не навязывалось. Дети по желанию могли сопровождать дедушку в синагогу, и по желанию могли пойти с матерью в католическую церковь. И даже никто не обмолвливался ни словом, если вместо и того, и другого, они просто бегали по двору с соседской ребятней. Должно быть, и отец и дедушка ждали такого же взрослого решения и от Арана по наступлении его тринадцатилетия, вот только к тому времени отношения Арана с родителями были настолько натянутыми, что вопрос о церемонии празднования его совершеннолетия звучал бы как насмешка над смыслом бармицвы: возраст принятия ответственности за свои поступки.

За обедом он старался быть тихим, лишь время от времени отвечая на вопросы родителей о его учебе или работе.

– Ты закрыл свои прошлые долги? – спрашивал отец.

– Какие долги? – непонимающе нахмурился Аран, водя ложкой в краплахе.

– Те, которые успел насобирать по учебе. Овид нам рассказывал, так что не делай вид, что не знаешь, о чем я.

Аран кинул на брата быстрый взгляд исподлобья.

– Да пап, это когда было-то, – с усмешкой вступил в разговор Овид. – Он уж с теми делами давно покончил, ведь так, Аран? Ты ведь сдал вроде юриспруденцию?

– Сдал, – угрюмо пробормотал он, снова перебирая ложкой пельмени в тарелке.

– Дорогой, как вообще твоя учеба? – негромко и ласково спрашивала мама, чуть подаваясь вперед к столу.

– Нормально, – не отрывая глаз от тарелки, равнодушно отвечал он ей.

– Я надеюсь, ты прилагаешь хоть малейшие старания, Аран, – сурово произнес отец, – так не бывает, чтобы все хорошее падало с небес. Если ты не будешь учиться, знания сами по себе к тебе не придут. Это не какое-нибудь божественное откровение. Хорошим адвокатом тебе нужно стать, а не случиться по воле случая.

Аран машинально открыл рот, чтобы поправить отцовскую тавтологию, но вовремя среагировал на свою ненамеренную дерзость и промолчал.

– Ты хоть осознаешь, как тебе повезло, что смог поступить в такой университет?

– Филип, ну не надо сейчас…, – заговорила мама Арана, сжав руку мужа своей правой рукой. Аран предпочитал молчать, уткнувшись носом в тарелку и подперев щеку кулаком.

– Я понимаю, что ты не хочешь ссориться за столом, но я просто хочу напомнить Арану, как ему все это досталось. Многие семьи не могут позволить своим детям того, что есть у тебя, Аран. Ты никогда не был голодным, раздетым, и теперь у тебя такая возможность получить отличную профессию, а до меня доходят слухи, что ты совершенно не хочешь учиться.

Отец немного разгорячился, и чтобы успокоить себя, набрал воздуха и помолчал. Затем он снова вернулся к обеду, негромко и уже спокойнее сказав:

– Сын, передай, пожалуйста, перец.

Аран поймал себя на мысли, что в этот момент сразу догадался, что отец обращался к Овиду, и подумал, преувеличивает ли он, полагая, что в свой адрес он слышит всегда только «Аран» и почти никогда «сын».

Воспользовавшись тем, что про него на некоторое время снова забыли, Аран отодвинул тарелку с недоеденными пельменями и встал из-за стола, чтобы наложить себе рагу на второе.

– Ты что, больше не будешь? – похоже, Руви спросила это пока еще без упрека и беззлобно.

– Я же не очень краплах люблю, все ведь знают…, – монотонно ответил Аран, доставая чистую тарелку из навесного шкафа.

– Ну и зачем надо было столько тогда накладывать? – а вот сейчас упрек послышался в ее тоне.

– Руви, всем накладывала я, – остудила ее мама, но при этом повернулась к Арану. – Дорогой, может, все-таки еще немного поешь? Ведь так вкусно. Так только дома можно попробовать. Руви сама вчера вечером их делала специально к вашему приезду…

Обычно Руви вместе с мамой часто лепили краплах, заворачивая в особое тесто кусочки мяса, чтобы потом выставить выложенные в ряды на противнях пельмени на улицу на подоконник. Так они, замерзая, затвердевали, и их можно было собрать в пакет и переложить в холодильник, чтобы приготовить на следующий день в специальном бульоне.

Аран без особой причины на мгновение закрыл глаза и ткнулся лбом в шкаф, слушая окончание маминого обращения:

– …и она ведь так старалась.

Он отставил в сторону чистую посуду, снова сел за стол и придвинул к себе тарелку с краплахом. Овид начал рассказывать о своем повышении на работе, которое лично Аран рассматривал просто как рост обязанностей при прежней зарплате. Но брат гордился тем, что начальник отдела стал больше доверять новому работнику и добавлять новые задания. Овид и правда был очень трудолюбивым, и его в компании ценили, хотя начал он там работать относительно недавно. Он был помощником бухгалтера в компании, где раньше проходил практику во время своей учебы, и было вполне ожидаемо, что с получением диплома уже зарекомендованный и проверенный на деле работник без труда найдет себе занятие при этой же фирме.

Всё в сегодняшнем семейном обеде подтвердило ожидания Арана, кроме того, что последовало после рассказа старшего брата о его работе. Еще до приезда домой к родителям, он знал, что будут расспросы о его учебе, будут упреки о его провалах в прошлых экзаменах, возможно, будет напутствие касательно подработки в нотариальной конторе, куда смог пристроить его отец через работающего там своего знакомого. И он уже решил, что на сегодня все самое неприятное закончилось, пока Овид вдруг не сменил тему с работы на некую Мари, «с которой он хочет всех познакомить».

– Давно пора! – воскликнул отец.

– О, я испеку цукер-леках! – обрадовалась мама.

– Наконец, ее увидим. Она красивая? – спросила Руви.

– Что за Мари? – произнес Аран, пережевывая краплах.

В воздухе повисла тишина, и все взоры неожиданно обратились к нему. Он едва не подавился краплахом и тут же понял, что сказал что-то не то.

– Ты это серьезно? – вскинула брови Руви. – Нет, ну правда, серьезно? Аран, ну ты вообще даешь.

Он методично, будто секундные стрелки часов, перевел непонимающий взгляд по цепочке с сестры к Овиду, затем к матери и остановил его на отце.

– Ты спрашиваешь, кто такая Мари? – со строгим удивлением произнес отец.

– Ну, я не знаю, кто такая Мари, – оправдательно и немного резко ответил Аран, не понимая, почему обычный вопрос вызвал столько негодования.

– Аран, ты совсем что ли? – снова возмутилась Руви, но ее остановила мать.

– Следи за языком, ребенок, – она посмотрела на сына, но уже без той ласки, с которой смотрела на него еще несколько минут назад. В ее глазах читалась усталость и легкое разочарование. – Мари – это та самая девушка Овида, о которой он все время только и говорил. Как же ты не помнишь этого? Они познакомились с ней в библиотеке на последнем курсе.

– А-а, – потянул Аран. – Эта Мари. Я имя забыл просто.

Он соврал. Он не забывал ее имени. Он слышал о ней впервые, только сейчас, за этим самым столом.

– Ну хватит вам, – вступился Овид. – У Арана было много дел в университете, голова была забита учебой. Да и с работы он приходит все время поздно. Просто забыл имя…

Но Аран окончательно потерял аппетит к и без того уже нежеланному краплаху и отложил ложку в сторону. Слышал он о ней раньше или нет? Как же так могло получиться, что он стал так невнимателен к жизни родного брата? И как все-таки так получилось, что два брата дома совсем перестали разговаривать?

Всю обратную дорогу они оба молчали, глядя в окно из автобуса. Аран видел, что Овид был огорчен, пусть за все время ни разу и не упрекнул младшего брата, но, даже чувствуя себя виноватым, попросить прощения он не решился. Возможно, потому, что не совсем понимал, за что именно должен просить прощения. А, возможно, и потому, что настолько привык к постоянному чувству вины, что уже не слишком об этом беспокоился.

Он стоял с зажженной сигаретой в зубах у металлического ограждения перед университетом и держался обеими руками за кованые прутья, будто хотел их погнуть или боялся потерять равновесие, а вероятнее всего, просто заставляя себя решиться физически пройти внутрь здания до аудитории на лекцию государства и права. Вокруг толпы студентов, как пчелиный рой, лишенные отдельных лиц и тел, хаотично проплывали мимо, оставляя после себя шлейф голосовой какофонии. Пальцы Арана почти закоченели от холода металла, но он не двигался.