Спустя два с половиной года тот же Амвросий уже восславлял Императрицу Елизавету Петровну и называл Антона Ульриха и Анну Леопольдовну «сидящими в гнезде орла российского нощными совами и нетопырями, мыслящими злое государству». «Приветственное слово» было по указу Правительствующего Сената от 18 ноября 1743 г. изъято из библиотек и у частных лиц и уничтожено путем сожжения.
По совершении таинства брака прогремел пушечный салют, войска на улице открыли беглый огонь. Вечером во дворце начался бал, улицы, дома и дворцы осветились огнями иллюминации, перед палатами посла де Ботта кроме превеликой иллюминации сделано было три великих фонтана, а из них для народу белое и красное вино пущено.
Празднества продолжались неделю, все дни и вечера которой были заполнены банкетами, салютами, иллюминациями, балами, концертами, маскарадами.
Профессор Петербургской Академии наук Я. Штелин сочинил к бракосочетанию оду на немецком языке. Как и в «Приветственном слове» Амвросия, он перечислил вначале великих Вельфов, а затем воспел отвагу самого Антона Ульриха, проявленную им на полях сражений: «Он возглавляет штурм, идя по крови турок». Отдал должное поэт и Анне Леопольдовне, этому «прелестнейшему цветку на высочайшей ветви». Дабы ни у кого не осталось сомнений в том, кто там представлен в окружении купидонов, профессор изгнал Венеру совсем: «Прочь, Венера! Прочь с твоею красотою и славою! Пускай древность тобою веселится. То, что приятность принцессы Анны изъявляет, всю твою славу далеко превосходит». В последней строфе формулировалась цель брачного союза: «Светлейший дом, дай желанный росток!» Чтобы расширить круг читателей, рядом был опубликован перевод на русский язык.
Не молчали музы и в Германии. Христиан Геллерт уже в июле издал оду, в которой выражал удовлетворение тем, что «свет и тепло Брауншвейга» проникли до «заледеневшего Дона». Предпоследняя строфа напоминала Антону Ульриху о его главном деле: «От твоего брака на свет родится герой, подобный Петру…»
12 августа 1740 г. Анна Леопольдовна родила столь долгожданного сына. Было повелено служить во всех церквах России молебен с колокольным звоном (и где возможно – с пушечной пальбой). Мальчика в честь прадеда нарекли Иваном.
Казалось, все идет как нельзя лучше, но беда пришла с другой стороны. 27 сентября императрицу Анну скрутил жесткой приступ подагры. Правда, врачи утверждали, что болезнь скоро пройдет.
Почти одновременно, что-то стряслось и с Анной Леопольдовной: она неожиданно упала в обморок, и эти обмороки стали следовать один за другим почти непрерывной чередой. Главный придворный медик доложил обеспокоенной императрице, что принцесса «смертельно больна и ее надобно соборовать». Бирон не скрывал своей радости и уверенно заявил, что принцесса впала в нервное расстройство от ненависти к мужу, которую не может более утаивать
Вопреки предсказаниям врачей, состояние Анны Леопольдовны не ухудшилось, хотя она и продолжала лежать в постели.
Также вопреки их предсказаниям не поправилось и здоровье императрицы. Более того, 5 октября с нею случился такой тяжелый приступ, что она на время потеряла сознание. Очнувшись, Анна Ивановна поняла, насколько серьезно и ее собственное положение, и положение государства; оно уже который раз за последние 15 лет могло остаться без власти. Поэтому она не мешкая обратилась за советом к тому, кому в государственных делах доверяла более других – к вице-канцлеру Остерману. Тот настоятельно порекомендовал прежде всего определить законного наследника престола.
Незамедлительно был опубликован манифест, которым императрица объявила всем подданным: «Назначаем и определяем после нас в законные наследники нашего всероссийского императорского престола и империи нашего любезнейшего внука благоверного принца Иоанна… А ежели Божеским соизволением оный любезный наш внук благоверный великий князь Иоанн прежде возраста своего и не оставя по себе законнорожденных наследников преставится, то в таком случае определяем и назначаем в наследники первого по нем принца, брата его от нашей любезнейшей племянницы ея высочества благоверной государыни принцессы Анны и от светлейшего принца Антона Ульриха герцога Брауншвейг-Люнебургского рождаемого, а в случае и его преставления других законных из того же супружества рождаемых принцев…».
Текст манифеста был написан самим Остерманом. Что касается права на престол будущих братьев принца Ивана, то именно это обстоятельство впоследствии сыграло трагическую роль в их судьбе, сделав их опасными для тех, кто занял трон по праву сильного.
Неизвестно, какие думы были в эти дни у цесаревны Елизаветы и примеряла ли она мысленно корону на себя. С текстом присяги Ивану Антоновичу к ней был послан генерал-прокурор Н.Ю. Трубецкой, и Елизавета его, разумеется, тут же подписала.
Положение между тем становилось критическим. Врачи, удивляясь столь жестокой подагре, не могли облегчить страдания Анны Ивановны, и во весь рост встал вопрос о том, кто же после ее кончины будет фактически править империей.
Люди, от которых зависело решение, явно разделились на две партии. Первую олицетворял Остерман, несмотря на собственную болезнь проводивший все время с утра до вечера в переносном кресле во дворце. Его давние симпатии к венскому и соответственно к брауншвейгскому дворам означали, что при обсуждении вопроса о регентстве он предложит кандидатуру Антона Ульриха.
Другая партия возглавлялась Минихом, глубоко уязвленным позицией Вены при заключении Белградского мира (1739), обесценившего его военные победы. Фельдмаршал предполагал, что в случае передачи регентства Анне Леопольдовне он сможет играть роль более значительную, чем до сих пор. Сын Миниха был женат на Авроре Менгден, сестре камер-фрейлины и подруге принцессы Юлианы Менгден. Поэтому Миних-старший мог без труда вести с Анной Леопольдовной закулисные переговоры.
Отсутствие согласия между родителями наследника престола тоже не давало надежд на спокойное начало нового царствования. Когда все кабинет-министры и Миних прибыли на совещание к Анне Леопольдовне, ее высочество не позволила присутствовать при этом принцу Антону Ульриху. Принц не имел свободного доступа к супруге даже для важных переговоров; кроме того, он давно уже не проводил ночей в ее спальне. Зато Петр Бирон часто обедал вместе с Анной Леопольдовной (которая уже целый год не обедала вместе со своим супругом).
Но вот его отец оказался в явно "подвешенном состоянии". Обер-камергер сам хорошо понимал, что со смертью императрицы его положение окажется весьма неустойчивым. Не имея поддержки в среде русской знати и не занимая никаких государственных должностей, бывший фаворит оказывался совершенно лишней фигурой.
Понимали это и кабинет-министры, и фельдмаршал Миних. Никто из них в отдельности не желал регентства Бирона. Но когда они собрались все вместе, они вручили судьбу государства и собственные судьбы/именно ему.
Многих впоследствии удивляло, что в расчет не принимались родители императора-ребенка. Однако не следует забывать, что Анна Леопольдовна тогда все еще была больна, а три недели тому назад врачи предрекали ей скорую смерть. Передача же регентства Антону Ульриху означала чрезмерное усиление влияния Остермана, весьма нежелательное для Миниха, давно находившегося в оппозиции к вице-канцлеру. Результатом явилось то, что два кабинет-министра (князь Черкасский и Бестужев-Рюмин) вместе с Минихом обратились к императрице с просьбой назначить Бирона регентом в случае ее кончины. В этом их поддержали несколько других влиятельных лиц – князь А.Б. Куракин, генерал-прокурор Трубецкой и начальник Тайной канцелярии генерал А.И.Ушаков. Осмотрительный Остерман, как всегда, постарался остаться в тени.
Умирающая Анна Ивановна согласилась не сразу, однако выбора у нее не было. Она понимала, что каким бы плохим ни было это решение, любое другое лучше не будет. Поставив подпись под уставом о регентстве Бирона, императрица умерла на следующий день – 17 октября 1740 г.
