Орленок, орленок — могучая птица,
К востоку стреми свой полет,
Взлети над Москвою, над красной столицей,
Где Ленин любимый живёт!
Орленок, орленок, ему расскажи ты
Про наших врагов, про тюрьму;
Скажи, что в плену мы, но мы не разбиты
И нас не сломить никому.
Перевод песни Марка Даниэля с идиш [1] .
У Павлика Морозова заболел зуб. Естественно, у Романа Шереметьева тоже заболел зуб и нахлынули ужасные воспоминания детства, когда его водили к частному врачу Абрам Павловичу, который сверлил зуб страшной машинкой, которую, как швейную, качая педаль со шкивом к сверлильному бору правой ногой. Боль была адская, изо рта шел дым. Потом в просверленную дыру положили мышьяк и прикрыли это безобразие временной пломбой, посоветовав пару часов не есть. От яда, который должен был убить только нерв, заболела вся правая сторона и есть не хотелось двое суток, пока боль не начала слегка спадать… Еда и визиты к Абрам Палычу с его домашней бормашиной, приводимой в движение ножным приводом, как наша швейная машинка «Зингер», стали перемежающимися кошмарами Ромкиного детства. Будучи взрослым, многократно раненым, битым-перебитым и мужественно залечивавшим эти физические невзгоды, в чем-то даже почти равнодушны к боли физической, Шереметьев во время визитов к зубному сжимался в комок, мертвел лицом, давил застарелый ужас.
Верхний клык заболел - да так остро, когда он решил пососать сосульку. Сосульки свисали с крыши беседки в ЦПКиО или Центрального парка имени писателя Горького, куда Павлик направлялся покататься на коньках.
По зиме в Парке заливали и площади, и стадионы, и аллеи, и набережную. Территория была празднично освещена, здесь постоянно звучала танцевальная музыка, и в необустроенной коммунальной Москве 1936 не только детям, но и взрослым все это напоминало добрую зимнюю сказку. За день на каток приходили по 15-20 тысяч человек – огромное количество посетителей даже по будущим меркам Шереметьева.
Но зуб болел и юноша пошел в больничку. Благо, стараниями Надежды Константиновны он и поныне был закреплен за Кремлевской больничкой. В самом Московском Кремле на случай срочной медицинской помощи остался так называемый Врачебный пункт, или амбулатория, располагавшийся в Кавалерском корпусе на Коммунистической улице (до революции Дворцовая), который курировал опытный врач Владислав Болеславович Кульвановский, а в дальнейшем им заведовала терапевт Мария Моисеевна Хавкина. Был там и зубодер – Самуил Яковлевич. Время было такое, что правительственные стоматологи давали подписку соблюдать строгую секретность. Например, когда врача везли к Сталину, он не должен был нигде предъявлять свои документы, называть себя - сидел скромно и тихо в глубине автомобиля, не спрашивая, куда везут. О своем визите и о том, что там происходило, врач не должен был рассказывать даже самым близким родственникам, особенно женам. Врачей настоятельно просили не злоупотреблять оказанным доверием тем более, что за работу платили по высшему разряду, часто дарили ценные подарки. Так, Ворошилов подарил на юбилей зубному врачу, который помимо него лечил и Сталина, дорогие часы марки "Мозер".
И вот Шереметьев погрузился в забытую и ни с чем не сравнимую атмосферу стоматологического кабинета. Отвратительный характерный запах, неудобное жесткое кресло с подголовником и подставкой для ног, наводящие ужас инструменты в металлических лотках, плевательницы с окровавленными ватными тампонами.
Шереметьев был достаточно смелым человеком, но и у него подкашивались ноги и начинало бешено колотиться сердце.
- Острая боль, - повторил за Романом доктор, - ничего страшного. Сейчас разберемся.
И ткнул чем-то острым в больной зуб, заставив пациента взвиться над пыточным креслом.
- Спокойно, спокойно, юноша. Что ж вы так прыгаете – ничего особенного, кариес запущенный. Сейчас посверлим и мышьяк положим, через пару дней нерв удалим и пломбочку поставим. У нас хорошие бормашины, отечественные, выпускаются Казанским…
Так называемое убийство нерва мышьяком даже в поздний период СССР производилось по технологиям XIX века. Умерщвление нерва выполнялось крайне ядовитой мышьяковистой пастой, и это была чрезвычайно болезненная процедура. Если приходил пациент с острой болью, зуб сверлили, добираясь до нерва, что уже само по себе было невероятно больно. Затем в отверстие закладывали мышьяк или какое-то его соединение, заделывали отверстие временной пломбой и отпускали пациента дня на три-четыре. Мышьяк постепенно убивал нерв, и на 3 или 4 день боль стихала. Пациент опять шел к стоматологу, чтобы поставить уже постоянную пломбу.
Что самое интересное — в начале века в России пломбы выполнялись из драгоценных металлов и прочного фарфора, а в СССР стали замазывать дырки говнянным цементом. Для того, чтобы поставить пломбу даже на маленький кариес, нужно было сделать в зубе большую полость. Пломбы выпадали, зубы разваливались
Особенно хорошо советские пломбы доставала ириска «Кис-кис» — при жевании пломба вылетала со звуком и тут же крошилась.
В моде у продавщиц и спекулянтов были золотые коронки на зубах. Воры низкого пошиба ставили рандоль. В состав сплава рандоль входит медь и бериллий, это основные компоненты, которые определяют состав бронзы – «цыганское золото». Люди, могущие бывать за границей СССР, ставили нормальный микропротез, покрывающий коронковую часть зуба или отдельно взятую часть поверхности, из прочного материала под цвет зуба.
Шереметьев невольно вспомнил, как ему ставили пломбу в стоматологии Германии году где-то 2005. Врач комментировал все свои действия, анестезию вообще провел прежде, чем начать осматривать зуб. То, что он говорил, звучало песней для затурканного зубами с детства Романа:
- Сейчас я немного посверлю и будем ставить пломбу. Мгновенную пломбу. Материалом для изготовления светоотверждаемой пломбы служит композит из смолы и неорганического наполнителя — алмазной пыли. Чтобы смесь компонентов не застыла раньше времени, ее выпускают вот в таких специальных шприцах (и он показал мне эти шприцы).
Вот и все, теперь я выдавливаю порцию материала в полость зуба и моделирую из него пломбу. Затем засвечиваю зуб фотолампой — пломба практически моментально затвердевает. Все, вы свободны. Потрогайте языком – не беспокоит. Гладко. Так и должно быть. Кстати, пломба совершенно идентична по цвету с зубом… Почему не кушать, кушайте на здоровье – пломба прочней зуба.
Подумав о том, что надо поскорей становится «выездным», чтоб зубы сохранить у нормальных стоматологов, Роман рявкнуд:
- Нет, сверлить не будем. Будем рвать! И рвать будем под новокаином!
Выйдя на трясущихся ногах из пыточного кабинета Шереметьев испытал ликование, которое обычно испытывал после удачно выполненной ликвидации. И сразу захотелось, как и в прошлой жизни, отметить успех вкусным обедом с односолодовым скотчем. С виски, наверное, в это время удачи не будет, но почему бы не попробовать в только открывшемся кабаке при новой гостинице «Москва». Говорили, что очень модный ресторан там, вмещающий полтыщи едоков. И меню толщиной с Библию, или, как метко пошутил старший опер Сундуков – с «Капитал» Маркса.
На входе и в гостиницу и в ресторан юного Шереметьева попытались тормознуть толстые швейцары, но корочки НКВД обладали магической способностью открывать любые двери. «Ну что ж, - подумал Роман, не бывавший в прошлой жизни в этом заведении, - помпезно и огромно. - Тем более, что к тому времени, когда офицер Шереметьев смог часто и свободно бывать в Первопрестольной, оригинальное здание и гостиницы, и ресторана уже было утрачено, когда проводили реконструкцию сооружения. Почему-то решили, что лучшим вариантом будет снести гостиницу, а на её месте построить новую, внешне похожую.
