– Не за что.

– Так и будешь?

– Что тебя не устраивает?

Она выключила воду и посмотрела в его лживые глубоко посаженные карие глаза, которые обступали сеточки мимических морщин. Правда, они не старили его. Придавали шарму его внешнему статному виду: густые волосы цвета вороного крыла зачесанные слева направо, высокий лоб с морщинами, длинный мужественный нос, расплющенный на конце, тонкая линия губ.

– Что ни разговор, то междоусобная перепалка, которая ясно, чем закончится.

– Хоть что-то ты знаешь.

– Настя? – Почти без эмоций. Спокоен, как удав.

– Может, лучше любимая?

– Любимая.

– Ты говоришь, что мои отношения с братом странные …

– Я не это имел…

– Не перебивай.

– Не буду. – Он жадно откусил кусок черничного пирога. – Вкусно.

– Спасибо. – У Анастасии было острое желание разбить фарфоровую кружку об его эгоистичную физиономию. Пришлось подавить желание. Бить мужей нехорошо. Скоро будет шаблонно. – Странно, другое. Ты пришел. Снова. Снова домой, как ни в чем не бывало. Пришел. Ешь ужин. Говоришь. Обсуждаешь и осуждаешь моего брата.

– Я не… – ЕЕ взгляд – разгневанной кошки. – Прости, продолжай.

– Пытаешься спорить со мной. Бла. Бла. А ты помнишь, что изменил? Уже забыл?

– Я не забыл.

– Хорошо, не забыл. Наверное, было приятно.

– О, Боже!

– Бог тут не причем, кобель.

– Чего ты добиваешься?

– Ты правда такой тупой, что не понимаешь?

Ответа не последовало.

– Раз молчишь, муженек, значит задела за живое. Обидела, мальчика.

– Мне это надоело, – злобно ответил он, вставая из-за стола.

– Сядь! – прикрикнула Анастасия. – Сядь. – Уже спокойно, потому что подчинился. – Я не закончила. Свой член воткнул какой-то шлюхе и еще на меня злишься? Как по-мужски.

Молчание.

– Потом пришел с повинной в дом, где спят его дети, и вывалил все на жену. Извини, мол, любимая. Я так больше не буду. В первый и последний раз. Ты же знаешь, я не из этих, кто бегает за каждой юбкой. Я примерный семьянин и ты должна простить меня.

– Если бы я мог, я вернул бы время вспять.

– Изобрети машину времени. Или сотри мне память. Потому что ты не представляешь себе, что я чувствую. Как мне больно смотреть. Я смотрю на тебя и вижу, что ты делаешь с ней. В каких позах. – Анастасия не в силах сдержать слезы. – Как она кричит. Стонет. А ты продолжаешь ублажать ее, потому что дома некому ублажить. Все высохло и давно не встает. Так?

– Прости меня.

– Что мне твое прости!?

– Дорогая.

Он хотел обнять ее, но рыдающая Анастасия только вздрогнула как от электрического разряда и зарычала:

– Не трогай меня!

– Что мне сделать? Ты только скажи.

– Почему я всегда должна думать? За тебя? Не хочу. Я не знаю, как это исправить. Я просто не понимаю. Как снова посмотреть на тебя и полюбить. И твое «извини», «я не хотел», только унижают меня.

– Я..

– А теперь замолкни. Оставь меня в покое.

И он ушёл.

***

После собеседования Антон зашел в магазин за хлебом. Прикупил еще две бутылки пива.

Дома в тесной кухоньке гремел пришедший после ночной смены отец – Геннадий Петрович. Невысокий, метр шестьдесят семь, с покатыми плечами и пивным животиком. Суетливый. На широком беззлобном лице в уголках карих глаз выпячивались уродливые шрамы, густая поседевшая бородка скрывала другие увечья, полученные после несчастного случая на производстве. Но не шрамы портили впечатления от его внешности, а покрасневшие щеки от злоупотребления алкоголем. Но надо отдать должное Геннадию Петровичу, когда Антон вышел из тюрьмы, он взял в себя в руки, перестал напиваться до потери сознания. Появился смысл, отцовская забота, долг помочь сыну приспособиться в новом мире.

– Привет.

– Привет.

Отец и сын пожали друг другу руки.

– Что готовишь? И почему не спишь?

– Не спится. Два часа подремал – а потом голодный котяра хороводы заводил, епта. Потом любимая соседка активизировалась и давай расхаживать по паркету, сам знаешь, как у нее пол скрипит. Обычная история. Убил бы её! – Геннадий Петрович посмотрел на брошенный сыном пакет. – Не рано для пива? Час дня!

– Всего по одной, пап.

– И мне купил?

– Что б ни ворчал.

– Ладно, не буду. Но сын… не злоупотребляй.

– Ты тоже.

– Обнаглел.

– Что готовишь? Вкусно пахнет.

– Конечно, вкусно. Доставай вилки, тарелки, кружки. И садись. Ща попробуешь. Пальчики оближешь, епта.

– Другого я и не жду, па.

Суп с квашеной капустой, тушеная в сметане куриная печень с отварным рисом, жареный хлеб на сковороде под хмельное пиво – удовольствие для гурмана. Антон уплетал за обе щеки. Геннадий Петрович был не только кудесником в сталеплавильном деле, но и еще и поваренном. По сути, только он и готовил дома, работа по железнодорожному графику обязывала. Мама Антона, Антонина Игоревна, работала педиатром на две ставки, с понедельника по пятницу, приходила домой поздним вечером, уставшая, с красными от напряжения глазами, валилась с ног. Она вставала за плиту только в двух случаях, когда отец болел (что редкость) или был в затяжном запое (что было не редкостью).

– Вкусно. – Антон добивал себе кипяточку. Отец закурил. За столом. После смерти матери он устанавливал правила. – Спасибо, я нажрался.

– Свиньи жрут.

– Я специально так сказать, если что.

– Знаю, паршивец.

– Спасибо, па.

– На здоровье. Как собеседование?

– Ты помнишь…

– А ты молчишь. Так плохо или хорошо?

– Боюсь говорить.

– Заявление написал?

– Да.

Геннадий Петрович просиял в улыбке. По-отечески похлопал по плечу.

– Начальник визу поставил?

– Я уже отнес заявление в заводоуправление.

– Тогда можешь расслабиться.

– А служба безопасности?

– Не думай об этих козлах. У меня в бригаде каждый второй с синевой на теле. Ничего. Пропускают. Работают. И ты будешь работать.

– Нет у меня такой уверенности, па, после стольких отказов.

– Тебе не отказывали.

– Мне недавно предложили работать уборщиком производственных помещений. За копейки. Это равносильно отказу.

– Я говорил тебе, можно три месяца и уборщиком поработать. Главное залезть. А там – разберешься. Не послушал.

– Мне хватило за других убирать дерьмо.

– Выражения выбирай, – осадил Геннадий Петрович сына, – я тебе не друг.

– Извини.

– Когда позвонят?

– В течение трех дней.

– Ясно. Хорошая новость. Хорошая. Я посуду мыть, у тебя какие планы?

– В гараж к дядьке. Потом хочу в кино сходить.

– С Вовкой?

– Нет. Один.

– А куда Вовка пропал?

– Был у него две недели назад. Попили чаю на кухне. Шепотом. Семья. Работа, ипотека. Матриархат, короче.

– Епта, мужики пошли. Ну, молодежь. Сколько детей?

– Один ребенок. Девочка. Его копия. Глаза такие же голубые, как магниты. Красивая. Но мне не дали поводиться. Его жена была не рада мне. Глаза выдали ее.

– Ничего, успокоится.

– Наверное. Хочешь, пойдем со мной?

Отец засмеялся.

– Не шути так. Никогда не ходил туда. И не пойду. А вот если бы мама была сейчас жива-здорова, она попросила бы с тобой. Она любила кино.

– Надело бы лучшее платье. Вообще, выглядела бы сногсшибательно.

– Ох, и не говори, сынок.

На этом разговор был закончен. Отец и сын погрузились в дорогие и в тоже время раздирающие сердца воспоминания.

Антон ушел в свою комнату.

Он пропустил мамины похороны. Ни спасибо не сказал, не простился, не стал тем, кем она хотела его видеть. Антонина Игоревна не раз заикалась во время семейных застолий на тему будущего её Антошки:

– Механик цеха, а то и завода, – на полном серьезе говорила она.

Не оправдал маминых надежд. Продавал наркоту малолеткам в клубе, чтобы жить на широкую ногу. Чтобы не ждать больших честных денег. Жить – сейчас. И покупать, и покупать, и покупать. Ни в чем себе не отказывать. Мечта…