Она надула губы.
- А ты еще раз потанцуешь со мной, Тибал?
- Еще бы! И с большим изяществом. Я наступлю тебе на ногу всего один раз!
Она засмеялась.
- Вот этому пророчеству я не поверю! Ты лучший танцор из всех, кого я знаю. А так как мы уже один раз потанцевали, то разделяем приятные воспоминания, правда? Раксал, ты сидишь тут, будто бородавчатая жаба, и наводишь на всех тоску. Ты, очевидно, не хочешь участвовать в праздновании, а потому можешь выполнить одно мое небольшое поручение.
Раксал не увидел в этом выводе никакой логики и промолчал.
Гвин протянула ему корзинку.
- Бедная Джодо в своей палатке среди леса слышит музыку, песни и готова выплакать глаза от тоски. Мы хотя бы можем поделиться с ней угощением. Боюсь, только это в наших силах, но вот кое-какие лакомства для нее.
Не веря своим ушам, Раксал вцепился обеими руками в край скамьи.
- Ты хочешь, чтобы я навестил джоолгратку?
Она кокетливо подняла брови, но глаза у нее блеснули холодом.
- А что такого? Ты ведь не можешь страшиться ее, как мы все. Она не способна обнажить твои похотливые помыслы, ткнуть тебя в них - их у тебя нет. А если бы ей это и удалось, ты же не почувствуешь стыда.
- Я не хочу никуда идти. С какой стати?
- А вот с какой, - нежно сказала Гвин. - Если ты не пойдешь, я попрошу своего мужа, девятерых моих сыновей и моих тридцать с лишним внуков, не говоря уж о бесчисленных моих племянниках, выгнать тебя из долины бичами. Она наклонила голову набок и задумчиво на него посмотрела, словно взвешивая следующую угрозу. Но потом улыбнулась, превращая все в шутку. - Тебе же не нужно подходить к ней близко. Как только ты приблизишься на достаточное расстояние, чтобы она уловила твое присутствие, она поймет, кто ты и зачем пришел, а ты поймешь, что она поняла, а тогда просто поставишь корзинку и улепетнешь как заяц.
Раксал взвесил ее предложение. Оно ему не нравилось. Но вот почему? Страх перед джоолграткой? Гнев, что им командуют? Он недоступен таким слабостям. Однако позволить добраться до самых тайных мыслей - опасно, а его ум еще не утратил логичности.
Он заметил, что Тибал улыбается до ушей, но, вероятно, это просто проявление мужского голода, раздразненного близостью женщины в расцвете.
Раксал мог и не сделать того, чего хотела от него эта женщина. Он муолграт. Пальцем не пошевелив, он мог бы пробудить в ней такую страсть, что она накинется на Тибала Фрайнита и изнасилует его. Он может нагнать на нее такой ужас, что она с воплями убежит в лес. Но к чему затрудняться? Почему не сделать того, о чем она просит?
Небольшая прогулка поможет ему уснуть. Он так мало спит теперь! И ему все время снятся сны - холодные, бесстрастные картины его детства, юности, брака, Толаминской войны и людей, которых он знавал до того, как был помечен Проклятием. Сны оставляли его равнодушным, и все же он просыпался в лужицах ледяного пота. Ему это не нравилось. Он встал и неохотно взял корзинку. Прогулка по лесу не может быть скучнее этого свадебного веселья. Широким шагом он скрылся за деревьями.
Тут он вспомнил, как шуулграт предсказал, что будет обсуждать с Гвин его, Раксала, примерно в этот момент. Он поколебался, не вернуться ли и не подслушать. Но зачем? Любопытство - просто еще одно чувство. Ему все равно, что бы они ни говорили, ни думали, ни делали. Ему все - все равно. Он свернул на дорогу. Его глаза быстро свыклись с темнотой. Дорога под ногами была ровной. Авайль, хотя уже заходила, давала достаточно света, чтобы освещать ему путь. На юге ярко горел багряный глаз Муоль - Страстной, той, что пометила его Проклятием, но также и одарила благом - очистила его жизнь от мусора чувств. Ему следовало бы чувствовать к ней благодарность, если бы он был способен чувствовать хоть что-то.
Самоубийство - вот единственный важный вопрос. Зачем жить дальше? С другой стороны, к чему затруднять себя умиранием? Оглядываясь на свою былую жизнь, он видел, что она была постоянным водоворотом тревог - страхов, похоти, печалей, желаний, честолюбия. Теперь он от них свободен, слава Муоль. Бесспорно, были и радости, хотя он толком не помнил, как они ощущались; к тому же задним числом они казались очень редкими и мимолетными по сравнению с тревогами. Жизнь ведь - заведомое поражение, долгое гниение, завершающееся смертью. К чему она?
Он проводил все меньше и меньше времени с людьми. Они выглядели такими неуравновешенными и непредсказуемыми. Каким-то образом, не вполне поддающимся анализу, он отдалялся от рода людского. Один из признаков - что он бросил бриться. Скоро, если сведения, почерпнутые в библиотеке его дяди, верны, он уйдет ото всех, станет отшельником, нагим, волосатым призраком, обитателем леса. Когда его начнет одолевать голод, достаточно будет добрести до ближайшего дома и внушить жалость живущим там, так что они бросят ему что-нибудь съедобное. И он уйдет. Вот что обычно происходило, если верить старым имперским документам. Опасными для муолграта были только собаки и дикие звери. Люди причинить ему вред не способны.
Кто это?
Мелькнувшая мысль заставила его остановиться. Вопрос не исходил от него, не был обращен к нему. Он достиг границы воздействия джоолгратки.
Мужчина один? Чего ему надо? Насиловать? Смысл был странно сдвинутым.
- Я принес угощение с пира, - сказал он вслух, готовясь поставить корзину и уйти.
Зачем мужчина пришел сюда один?
Раксал озадаченно заколебался. Видимо, он слышал ее мысли, но она его мыслей не слышала. Жутковатая сдвинутость, которую он уловил, была выражением чувства - выражением страха. До чего неприятно! Ну, если подойти поближе, может быть, она сумеет прочесть его мысли или он сможет сказать, что потребуется, вслух. И он пошел вперед.
Мысли понеслись ему навстречу точно хлопья вьюги: насилие... боль... муки... нагие тела... унижение... муки... стыд...
Судьбы!
- Я принес тебе еды! - завопил он в ночную тьму. - Я не хочу причинять тебе мук! Перестань бояться.
Ненависть! Он ненавидит меня, потому что я заставляю его бояться!
"Заставляю?" Внезапно Раксал заметил, что дрожит. Да, он чувствует страх. Да, страх! Он его ЧУВСТВУЕТ!
