ПРОЛОГ.

— Давайте оговорим точные условия! — вклинился в перепалку ректор

— Отлично! — подхватила девушка, — условия следующие: если профессор Грэг до этого Рождества не влюбится в меня, я увольняюсь, — Александр презрительно хмыкнул.

— Какие характеристики вкладываем в слово «влюбится»? — тут же продолжил тему дядя Ден.

— Обычные. Ну, там, сердце бешено стучит, колени подгибаются, эмоциональные скачки от заоблачной эйфории до чёрного отчаянья…

— И это всё, от любви к Вам? — внезапно развеселился Александр. — Мне даже неинтересно знать, что будет… хм… в противном случае…

— Прошу Вас озвучить чётко «противный случай», — с какой-то весёлой злостью вставила Мари, — Ваш друг, вон, все точные формулировки записывает. Чтоб было не подкопаться.

— Что будет, если профессор этой школы Александр Грэг ВДРУГ влюбится в самоуверенную вертихвостку с улицы — в мисс Мари?

— Да, — снова вклинился ректор, — как мы узнаем, что он нам не соврёт о своих чувствах…

— Это просто. Тогда на Рождественском обеде вышеупомянутый профессор встанет и перед всей школой объяснится мне в любви. В противном случае, я буду признана проигравшей и навсегда покину этот дом…

— Логично, — радостно закивал Денис, — Грэг, ты готов? Предвкушаю весёлое Рождество! Пожмите друг другу руки, дети мои! Пари вступает в силу!

ГЛАВА 1.

Лил проливной августовский дождь. Как будто небеса разверзлись и щедро опрокинули на землю всю ту воду, которую неделями бережно накапливали. Редкие прохожие спешили поскорее укрыться в машинах, домах, в редких в этой части города барах и кафе.

Как раз в одном из таких кафешек у самого окна сидели двое: симпатичная брюнетка лет тридцати в лёгком деловом костюмчике и строгой белой блузке, застёгнутой на все пуговицы, и её собеседник: солидный пожилой мужчина в дорогом тёмном костюме и с не погодам живыми ярко-голубыми глазами.

Они составляли странную пару, но по всему было видно, что отношения их тёплые, возможно, даже близко-родственные. Мужчина бережно держал девушку за изящную кисть руки и явно пытался на что-то уговорить.

— Ну, Мари, послушай, я же тебе объясняю: мы заинтересованы в тебе гораздо больше, чем ты в нас. Поэтому, о каком-то дипломе или специальном опыте работы не может быть и речи! У тебя дар, девочка. И мне не нужны официальные подтверждения того, что итак всем очевидно.

— Но ведь родителям наверняка небезынтересно будет узнать, что их детям преподаёт «профессор» без соответствующего опыта и образования! Это же не просто обычная школа! Это дорогой частный интернат для одарённых детей! У вас, поди, обучение за семестр стоит больше, чем моя квартира, машина и душа в придачу. Вы не боитесь родительского бунта, дядя Ден?

— Твой предмет не будет обязательным в программе, не будет никаких экзаменов и тестов. Просто факультатив со свободным посещением. Мари, детка, пойми: у нас очень специфические дети. Очень талантливые, даже, иногда, гениальные, но очень одинокие. Они восемь лет тут у нас общаются только с себе подобными и с не менее талантливыми учителями. А, когда выходят в мир, оказываются абсолютно неподготовленными к сосуществованию рядом с обычными людьми.

— Но я-то здесь причём? Как экземпляр для ознакомления: «человек среднестатистический» и пусть ко мне привыкают? Чтоб «на воле» уже точно знали, с чем именно столкнутся?

— Как же с тобой тяжело, Мари! Вылитый отец! Такая же упрямица! Ты, девочка, уникум. Просто никто тебе об этом, почему-то, не говорил. Скажи-ка мне, детка, в твоей уже почти тридцатилетней жизни хоть раз случалось, чтобы кто-то, хоть один человек, из тех, с кем ты общалась, хоть раз накричал на тебя… не знаю… выразил хоть намёк на недовольство. Я уже не говорю о банальной к тебе неприязни! Хоть кто-то?

— Да я, как-то, не обращала внимания…

— Зато я обращал! И потому отвечу: никто и никогда! Тебе не кажется странным, что у тебя нет и никогда не было врагов, недоброжелателей, школьных завистливых «подружек», или, хотя бы, ворчливых соседей, наконец? Разве не удивительно, что тебя все всегда любят?

— Мне просто всю жизнь очень везёт на хороших людей вокруг!

— Это людям вокруг везёт на хорошую тебя! Вот я и хочу, чтоб ты на своих занятиях, если и не научила наших студентов так же, как ты, «чувствовать» других людей и понимать самого себя, то, хотя бы, подготовила их к общению с очень разными людьми в жизни. Они ж у нас, как тепличные орхидеи, которых сразу после выпуска выбрасывают на мороз…

— Но, как понимаю, они из обеспеченных и, даже, состоятельных семей! Никому из них итак не придётся в жизни толкаться в очередях, лебезить перед соцработником или общаться со скандальными соседями!

— Во первых, далеко не все. К счастью у нас в интернате к не всегда талантливым богатым детишкам прилагаются два-три по-настоящему одарённых ребёнка из обычной семьи. Думай, прежде всего, о них! В своей социальной среде эти дети уже чужие, а в более высоком обществе — ещё не свои. Помоги им, девочка! В память о твоём отце, и моём лучшем друге. Он бы точно нашёл те слова, которые бы ты готова была услышать…

— Ну, хорошо, дядя Ден. Давайте поступим так: я попробую. А если окажется, что детям мои занятия неинтересны, или, если их родители будут против, тогда я просто уволюсь и мы закроем эту тему с сомнительными школьными предметами и с, не менее сомнительными, профессорами.

— Я согласен! Но я почти уверен, что тебе самой понравится. Про детей я даже не говорю! А общаться с недовольными родителями мы, самое простое, выпустим тебя. Ты их быстро перетянешь на нашу сторону!

Мужчина радостно рассмеялся и довольный откинулся на спинку стула. Девушка же опустила задумчивый взгляд на так и нетронутое пирожное, тяжело вздохнула и, как будто, наконец, приняв какое-то решение, вскинула голову и широко улыбнулась.

ГЛАВА 2.

Паровоз в последний раз печально фыркнул, дёрнулся и полностью остановился. У единственной пассажирки последнего вагона, вышедшей на пустую платформу, создалось впечатление, что поезд остановился где-то в глухой степи. Конечно, нельзя было сказать наверняка: всё-таки уже порядком стемнело. Но была некая уверенность, что, кроме пары домишек у самого железнодорожного полотна, вероятно, принадлежавшим работникам станции, дальше на много километров простиралась голая пустая долина.

Мари подхватила свой чемоданчик и двинулась к ступенькам, выходящим прямо на грунтовую дорогу. Невдалеке был припаркован лишь один-единственный автомобиль, сиротливо прижавшийся к обочине.

Водительская дверца машины открылась и из неё вышел высокий господин в чёрном строгом сюртуке и чёрных же брюках. Цепкий пронзительный взгляд господина в чёрном выхватил из окружающих сумерек хрупкую фигурку девушки и внимательно осмотрел её с головы до пят.

Мари поёжилась. Было ощущение, что человек остался очень недоволен увиденным. Его нельзя было назвать красавцем в полном смысле этого слова, но внешность его была, поистине, эффектной: вороного крыла вьющиеся волосы были небрежно отброшены назад и только одна непослушная прядка, того и гляди, норовила упасть на лицо, крупный крючковатый нос напоминал клюв какой-то хищной птицы — орла или коршуна, высокие скулы, крупный подбородок и плотно сжатые узкие губы. Но главным «достоянием» лица, конечно, были глаза: тёмные и глубокие, как самая чёрная безлунная ночь, таящая в себе что-то страшное и необузданное. Они мерцали в темноте и было ощущение, что мужчина одним взглядом, силой мысли способен пригвоздить тебя к месту. И ты, что важно, безропотно послушаешься. Ибо, нет силы, способной противостоять этим холодным и пронзительным глазам.

Девушки снова поёжилась, будто от холода, потом взяла себя в руки и решительно шагнула к мужчине.

— Добрый вечер, — звонко произнесла она, усмехнувшись, — А Вы, наверное, и есть тот самый «замечательный Грэг»? А я Мари. Мне очень приятно.