Глава 2
– Никак огород полила? Это к дождю, Ленка, ты, не подумавши, сделала, – прервала ее мысли мать. – Чего это кобель от тебя так поздно ушел? Ты его еще, небось, и кормила, от дитя кусок оторвала для своего кобеля? Ох, Ленка, Ленка! – Она покачала головой.
– Никого я не кормила, – покосившись на мать, бросила Лена. Настроение что-нибудь сделать в саду исчезло. Она направилась к дому.
– Молоко-то чего не взяла? – спросила вслед мать.
– Принесешь, не переломишься, – со злостью ответила дочь.
Надо успеть до прихода матери убрать в комнате и замочить белье. Сейчас начнет совать свой нос во все кастрюли и щели. Сколько они уже живут отдельно, а она не может привыкнуть, что у дочери своя жизнь,. и ей вовсе не хочется, чтобы в нее вмешивались. Включив колонку, она набрала в пластмассовую, еще Данилкину, ванну воды. Налила туда отбеливатель, опустила постельное белье.
«Все! Теперь даже духа подонка не осталось». Окинув комнату придирчивым взглядом, точно ли не осталось чего от ночного гостя, она опять прошла в комнату сына. Конструктор лежал в коробке под кроватью. Взбив зачем-то подушку, она прижала ее к груди, ей казалось, что от всех вещей в комнате исходит запах чистоты и детства, как от этой подушки, которую она прижимает к себе. Закрыв ею лицо, она постояла так несколько минут: «Как же жить дальше? У нее нет и никогда не будет средств, чтобы выучить сына. Все говорят, что он умный мальчик. Ей и говорить об этом не надо, сама видит. Данил постоянно решает Сашкины задачи и уравнения – и в кого он такой?»
Хлопнула дверь. Лена, аккуратно поставив подушки на место, вышла из комнаты, плотно прикрыв дверь. В царство сына никто не имел права входить.
– Лен, у тебя соль есть? – на кухне стояла Тамара, соседка, мать Саши, замученная жизнью и заботами женщина. Ее глаза смотрели на мир с испугом и тоской. Тамара работала в совхозе, как и ее муж, только вот последний год у нее сильно болела спина, и она больше находилась на больничном, чем работала за бесплатно в поле. Лена всегда удивлялась, глядя на нее, зачем идти на каторжный труд, если за него не платят? Но они уж так устроены, Тамара и Гриша, что надо обязательно где-то работать, и детей, а их было трое, учили тому же. Саша был старшим.
– Гриша кукурузу отварил, сейчас хлопцам на пляж отнесет, кинулась, а соли нет. – Лена молча достала соль, подала соседке.
– Мой вчера зарплату на машине привез, – вздохнула Тамара, в глазах блеснули слезы. Дети есть просят, а он пятьдесят ящиков вина в дом вместо продуктов притащил. Если б не Сашка, хлеба не видели бы.
– А в магазин разве не принимают? – пожалела соседку Лена.
– Выгоды нет, они, гады, за полцены берут, а это значит, что Гриша почти задаром всю весну пахал, да… – она махнула рукой, – пойду, а то сейчас разревусь. – На ее глазах и впрямь появились слезы.
Лена однажды видела, как ее сосед торгует на рынке. Григорий, здоровый работящий мужик, виновато достал из сетки бутылку вина и тихо стоял возле торгующих зеленью и громко кричащих бабуль. Ему было стыдно стоять, предлагая людям свою зарплату, не будешь же каждому объяснять, что на это вино он должен кормить семью, что совхоз не дает ему денег на жизнь, а рассчитывается своей продукцией. На лице Гриши была виноватая улыбка, он не смотрел на людей, поэтому Лена и смогла спокойно понаблюдать за ним. Да, торгаш он никакой.
– Чего это Томка к тебе прибегала? Опять просила чего-то? – мать поставила на стол литровую банку козьего молока. – Поди опять просила вино реализовать? Нашла дуру. Они тебе хоть бы десять копеек с бутылки платили. О! – она постучала пальцем по голове, – никогда у тебя ума не было.
–Что ж такую рожала? – Покосилась Лена на мать.
–Что рожала, что рожала! Ты, вроде, и не глупая была, дурная, правда. – Лена усмехнулась. – Ничего смешного нет. Данилка-то где?
– На пляж ушел.
– Вот, а я ему молочка тепленького, худой он больно, может, болезнь у него какая, ты бы проверила, потом поздно будет.
– Поздно это уже сейчас, – Лена поставила молоко в холодильник. – Нет у меня денег на обследование, – она повернулась к матери. – Нет! – Лена вывернула карманы у халата, показывая, какие они пустые. – И здоров он, не лезь к нему.
Прям там, не лезь! Мать хочет, как лучше, добра хочу, – крикнула она.
– Ты за своим присмотри, а к моему не лезь, – еще раз повторила Лена.
– Ой, Ленка, – голос матери стал плаксивым. – Опять вчера Серега с дружками что-то притащил, спрятали на летней кухне, я туда и заходить-то боюсь. У него глазищи вчера мутные были, что твой самогон. Дышал или кололся, ума не приложу. Вот уж детки у меня! Говорила старику, не надо нам детей, давай для себя поживем, так он, дурак: «Нет, что за жизнь без детей». Она вытянула губу и постаралась передать речь своего мужа. – Теперь вот он сдох, а мне мучайся с вами.
– Господи, что ты такое говоришь? – Лена испуганно смотрела на мать.
– Правду и говорю.
– Побойся Бога говорить так о мертвом, о них только хорошее надо говорить.
– Это неужто ты, проститутка, о Боге вспомнила? Грехи, случаем, не бегаешь замаливать?
– Все! Хватит! – разозлилась Лена. – Иди коз паси, это как раз по тебе, в лесу ты ядом никого не отравишь.
– Это ты о ком? – остановилась мать в дверях.
– Иди! Ни о ком, – махнула рукой дочь, не желая больше разговаривать с ней. Мать зло зыркнула на дочь, но промолчала и вышла из дома. «Что же это такое? За что я так наказана? Кажется все против меня, весь мир против меня». Лена подошла к трюмо. «Сколько я еще смогу работать, год, два? Сейчас есть такие молоденькие девочки, глядя на которых можно и стриптиз не смотреть. Лена провела рукой по лицу, уставшая, помятая, вон и морщинки, пока еще легкие, но уже есть. «Еще год, два, а потом?» Она села возле зеркала. «Я и пожила-то совсем мало, что видела? Истеричная мать, пьянки отца, братец тоже не подарок, воровать начал лет с десяти. Мать все время его защищала: «Не Сереженька это, Ленка, та могла, сучка». Может, оттого она и уехала с первым, предложившим ей это, и неизвестно, как бы они жили, может даже и хорошо, только где ей, симпатичной, невинной глупышке было знать, кто ее будущий муж. Только позже она узнала из газет – грабитель. Тогда это казалось страшным. Ей думалось, что на ней как-то это отметилось, точно клеймо. Мать, обозвав ее последними словами, хотела вышвырнуть, но вступился отец. «Беременная она, не бери грех на душу», – строго сказал он. Как мать ни бушевала, и Сергей ни кривился, Лена осталась в доме. Вскоре после рождения Данила ей выделили комнату. Отец помог построиться. Работая водителем в совхозе, вез домой все, что плохо лежало, только благодаря нему они теперь имели отдельное жилье. Он даже пить на некоторое время бросил, только ненадолго. Лена вздохнула. «И почему милиция не вышла на ее братца? Вот уж правду говорят, дуракам везет. Но ничего, ничего. Сколько веревочка ни вьется, конец будет. Не возьмут за воровство – попадется на наркотиках. Это надо же! У человека нет будущего. Впрочем, у кого оно сегодня есть? У меня? Или у моего сына?» При воспоминании о Даниле ей стало тоскливо. Он все понимает, жалеет ее, хочет помочь, но что он может, ребенок, если она уже опустила руки и пустила все на самотек, говоря себе: «Будь что будет!»
Окончив с отличием хореографическое училище, Лена поступила работать в клуб строителей. Это, пожалуй, самый чистый и светлый промежуток в ее жизни. Преподаватель танцев! Ей нравилось, когда на урок приходили дети, смеясь и толкаясь. Она вела себя с ними очень строго. Сама подтянутая, стройная, требовала от своих воспитанников того же. Все были одеты в одинаковые темно-синие трико и белые носочки, волосы подобраны, нигде ничего не висит. Дети чувствовали порядок и старались подражать своей молодой учительнице. Ей выделили самый большой зал клуба. Две стены его покрыли зеркала в тоненьких дубовых рамках. Паркетный пол всегда сверкал, она сама его натирала. Зал имел три больших окна, на которых любили сидеть дети во время отдыха. Урок начинался со станка. Красиво поднятые головки, вытянутые носочки, они любовались своим отражением в зеркалах, а она любовалась ими. Да, она была счастлива, когда ее танцевальные пары спустя год брали призы на сценах города. Они были сильными конкурентами многих танцевальных коллективов, даже тех, что имели звания «народных». Ее девочки двигались легко, чувствовали ритм, она заставляла их заниматься музыкой, что много значило для их развития.
