Вот и школа: низенький заборчик, большие–светлые окна, добротная крыша под железом, но постройки, судя по всему, старые. «Может, та самая?» — тихо шепчет Лешка, внимательно осматривая школьный двор.

Скажем прямо, мы не очень надеемся на успех. Как–никак, а шестьдесят лет — срок нешуточный. Помнят ли здесь о тех далёких и бурных событиях? Не забылись ли они? И сохранились ли очевидцы, которые были их свидетелями?

Директор школы Клавдия Антоновна Леснянская, к сожалению, ничем не могла нам помочь. Она работала в школе не так давно и ничего не знала об интересующих нас событиях.

— А школа та? — спрашиваем мы.

— Нет, та от пожара сгорела. А эта уже после выстроена… Да вам лучше обо всем этом с нашими стариками поговорить. Ну, например, с Александрой Трифоновной Клопковой: она во время революции активисткой была, в комбед входила — или с Антоном Михайловичем Куликовым. Он тут неподалёку сторожем на каланче работает. Вот уж они наверняка эти события помнят.

Александру Трифоновну мы не застали дома. А вот с дедом Антоном нам повезло. Он оказался словоохотливым и, несмотря на свои восемьдесят лет, ещё довольно бодрым стариком.

Когда мы зачитали ему выдержки из доноса бельского старосты, он неторопливо снял картуз, почесал затылок, словно вспоминая что–то, и так же неторопливо сказал:

— Осип Петрушкин? Ну как же, помню–помню. Да и Лаврентия Шебаева тоже. Правильные были мужики, работящие.

Потом помолчал немного, вынул кисет и начал крутить самокрутку.

— Значит, донёс–таки, подлец, — это о старосте, — ну да от него и нечего было ждать другого.

И на наших глазах начали оживать, обрастать новыми фактами и деталями скупые строчки предательского доноса.

События, о которых рассказал нам Антон Михайлович, относились к концу 1905 года, когда по всей России прокатилась мощная волна крестьянских восстании. Не миновала она и Рязанской губернии. Крестьяне отказывались признавать власть земских начальников, силой захватывали и делили между собой помещичьи земли, поджигали дворянские усадьбы. Под мощными ударами крестьянских выступлений трещала по швам самодержавно–помещичья Российская империя.

В декабре 1905 года, крайне обеспокоенный нарастанием крестьянских волнений в Рязанской губернии, начальник губернского жандармского управления доносит департаменту полиции: «…Озлобленность в Рязанской губернии против земских начальников громадная. К ним не идут за разрешением своих сомнений. Кроме открытых насильственных действий, в течение ноября произведены в разных местах губернии тайные поджоги помещичьих усадеб…»

Мещерская сторона, в которой сельское хозяйство не играло такой важной роли, как на юге Рязанской губернии, также оказалась вовлечённой в бурные вихри первой русской революции. Сельский сход крестьян села Аграфенина Пустынь приговорил: «земля должна быть не чьею, а общей». В Спасском уезде крестьяне решили явочным порядком уравнительно разверстать между собою луговую площадь и приступить к укосу трав. Какой–то неведомый нам Дмитрий Филиппов Прошкин из деревни Тальново Касимовского уезда, увидев на стене портрет царя, стал призывать к бунту против «Николашки». А когда ему сказали, чтобы он побоялся бога, «богохульно» ответил: «А мне нечего бога бояться, ведь нет ни бога, ни государя».

В Кидусове борьбу крестьян за свои права возглавил молодой учитель местной школы Кочетков. Человек передовых, демократических взглядов, он организовал в селе революционный кружок, который посещали многие местные крестьяне. В кружке изучали революционную литературу, читали книги, спорили о будущем России. Среди самых близких друзей Кочеткова были крестьяне Осип Петрушкин и Лаврентий Шебаев, фамилии которых упоминались в доносе. Особенно большим уважением среди односельчан пользовался Петрушкин. Он был на редкость умным и способным человеком. Сам научился читать, писать, был хорошим оратором. Дома у него было много книг, газеты. Мужики любили заглянуть на огонёк к Осипу и послушать его умные беседы. А беседы эти были явно крамольного характера. Петрушкин говорил, что земля Должна быть не помещичьей, а крестьянской, и что ею должны распоряжаться не царь и помещики, а сами крестьяне, призывал к неповиновению местным властям.

Кочетков и его друзья смело пропагандировали свои взгляды, используя для этого многолюдные сельские сходы. 6 декабря они явились в Бельское на сельский сход и начали агитировать за вступление крестьян в недавно созданный Всероссийский крестьянский союз Как ни пытался староста успокоить крестьян, сход вышел из повиновения и пошёл за «крамольниками» и «бунтарями». Было принято решение не подчиняться местным властям, не платить никаких податей, не отправлять рекрутов в армию. Антон Михайлович сам был среди этих рекрутов и помнит, что они долго ещё после этого не могли выехать на сборные пункты–то ли местные власти были напуганы бунтом крестьян, то ли не работала железная дорога, парализованная забастовкой железнодорожников.

Недовольство крестьян явно перерастало в бунт.

Видимо, для того чтобы утихомирить мужиков, а заодно и расправиться с местными агитаторами, в Кидусово прибыл пристав. Но его миссия закончилась полным провалом. Разъярённые крестьяне (и среди них Данила–отец Лаврентия Шебаева) избили пристава, и тот еле–еле спасся бегством.

Донос бельского старосты заканчивался любопытными словами: «Объяснив о сём, имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство принять оное во внимание и объяснить мне, как мне действовать в служебном отношении и со сбором повинностей».

Это донесение, видимо, всерьёз встревожило земского начальника. Из Спасска было срочно вызвано подкрепление, бунт подавлен, а его главари арестованы. Среди них были учитель Кидусовской школы Кочетков, Осип Петрушкин и Лаврентий Шебаев.

Как сложилась дальнейшая судьба Кочеткова, неизвестно. В село он больше не вернулся. Петрушкин как будто был сослан в Сибирь, и с тех пор о нем ничего не слышали.

— А Шебаев? — спросили мы.

— А Шебаев ещё долго жил после этого в нашем селе, работал в колхозе и не так давно умер… Ну да о нем вам лучше расскажет его жена, Матрёна Лаврентьевна. Вон её изба на Нагорной стороне.

И вот мы снова идём по пыльной улице. Нагорная сторона — это и есть та самая деревня Нагорная, которая упоминается в доносе. На карте Менде она чётко обозначена маленьким прямоугольником на довольно–таки почтительном расстоянии от Кидусова. Теперь деревня окончательно сомкнулась с Кидусовым, превратившись в одну из его улиц.

Матрёна Лаврентьевна только руками всплеснула, узнав о цели нашего прихода. Но, к сожалению, смогла прибавить к рассказу Антона Михайловича очень немного. Ей было уже за восемьдесят, и многие события стёрлись из памяти. Она помнила только, что деревня долго бунтовала, шумели на сходках мужики, а после подавления бунта её мужа, как одного из главных бунтовщиков, увезли в Спасск. Там он некоторое время сидел в тюрьме, а потом местные власти, боясь дальнейших волнений, вынуждены были выпустить его под надзор полиции.

Вот, собственно, и все, что мы узнали о событиях, которые упоминались в предательском доносе. Как будто не было в них ничего особенного — просто маленький эпизод из революционного прошлого Мещерского края. Но из таких эпизодов и складывается история народа.

Мы снова идём по той же улице мимо школы, нового клуба, аптеки, больничного городка, но, странное дело, теперь мы смотрим на них как–то совсем по–другому, более серьёзно и внимательно, и только сейчас по–настоящему начинаем понимать, сколько сил, труда, пота и крови, сколько жизней пришлось отдать этим простым мещерским мужикам, чтобы их дети, внуки и правнуки могли пользоваться и этой больницей, и этим новым клубом, и этим недавно построенным магазином, чтобы по улицам села буднично тарахтели полуторки и тракторы и чтобы мимо нас лихо пронеслась на мотоцикле молоденькая девушка в ярком сарафане, весело помахавшая нам на прощание своим красным, как флажок, платочком.