Факт номер три: у неё не самые лучшие родители.
Скорее всего, он не нравился им, потому что его родители жили довольно бедно по сравнению с её семьёй. Это стандартная ситуация, в которую попадаем мы все. И в этом ничего удивительного нет. Мы полетели в космос, но так и остались в средневековье.
Финансовая дискриминация. Фашизм. Национализм.
Однако, по словам моего друга, родители этой девочки были самыми настоящими расистами, которые терпеть не могут рыжих людей, а мой друг был самым рыжим из всех рыжих. Даже самым рыжим из всех историй про рыжих. Ядовито оранжевый цвет волос и огромнейшая куча жёлто-красных веснушек выделяли его на фоне других детей.
Я не знаю, относится ли это к форме расизма, но ему доставляло огромное удовольствие называть их именно расистами, и видеть причину в нетерпимости его веснушек и оранжевых волос.
Религиозная дискриминация. Нацизм. Сексизм. Колоризм.
Любому угнетению и проявлению нетерпимости уже есть название, стоит только оглянуться и заметить разницу в людях. Где есть разница – будет и дискриминация, а у любой дискриминации есть название. Иногда даже вообразить сложно, что можно предвзято относиться за что-либо ещё, но каждый раз находится что-то новенькое, и этому новенькому уже давно дано название.
Эйджизм. Фэтшейминг. Эйблизм. Дискриминация по имени.
Факт номер четыре: она очень любит петь и даже занимается в музыкальной школе.
История моего рыжего друга – типичная история Ромео и Джульетты, переписанная сотни миллионов раз. Ничего нового не создаётся. Мы лишь переписываем, переписываем и переписываем.
Дано: друг, влюблённый в одноклассницу. Одноклассница, якобы питающая к нему взаимные чувства. Родители, которые против их «великой любви», но в то же время им слишком лень что-либо делать и решать каким-нибудь способом эту проблему.
Это произошло в самый обычный для каждого из нас день.
Рыжий худой мальчик, который мог вспомнить всех пилотов формулы-1 в алфавитном порядке, нёс свежеиспечённый горячий пирог в квартиру своей возлюбленной. На улице светило солнце, дул лёгкий ветер и пели птички. Он предвкушал её прикосновения и ожидал вновь увидеть невероятный восторг в её глазах.
Я узнал об этом по телефону от него самого.
Он забежал в подъезд и со всех ног нёсся на шестой этаж. Форма с пирогом была закутана в полотенце, но даже через него, мальчик чувствовал жар, и старался как можно скорее подняться наверх. Мой друг не мог позволить этому чудесному пирогу хоть немного остыть. Он должен был дышать паром, а начинка вытекать из отрезанного куска прямо на тарелку. Одна из причин, по его словам, в том, что горячий пирог всегда более сладкий, а аромат усиливает вкус в несколько раз. Ну и пока мама его возлюбленной будет перекладывать угощение из формы, он сможет подольше поболтать с одноклассницей, подержать её за руку, развеселить её. Мой друг позвонил в дверной звонок, ожидая увидеть восторг своей любимой, но дверь открыл её толстый отец в белой футболке со свежим ярко-красным пятном от кетчупа.
Мой друг, который знал, что большинство динозавров размером были не больше человека, говорил в трубке телефона, что совсем забыл про её занятия в музыкальной школе.
Отец девочки поблагодарил за угощение, попросил подождать, пока он освободит форму для пирога, а когда вернулся, он отдал ещё горячую форму, завёрнутую в полотенце, и сказал то, что практически убило моего друга.
– Не стоит тебе общаться с моей дочерью, – сказал он, – ты ей всё равно не нравишься, а мы к сентябрю переезжаем в соседний город, где она будет ходить в другую школу, и у неё там появятся новые друзья. Не трать время напрасно, парень, – сказал её отец и похлопал моего друга по плечу.
Это произошло в начале лета. Ничего кроме запрета эти люди с синдромом ленивого родителя не смогли придумать.
Когда мой друг, этот рыжий эксперт в вопросах исчезновения динозавров, сказал, что любит эту девочку, её отец ответил:
– Да, понимаю. Первая любовь. Я тоже когда-то любил, – он изобразил кавычки и улыбнулся.
– Вы не понимаете, – ответил мой друг.
– Ещё как понимаю. Прекрасно тебя понимаю, поэтому и прошу тебя, прекратить общаться сейчас, чтобы потом не страдать и не убиваться из-за глупых детских игр.
Этот толстяк с залысиной в мятой футболке. Этот ленивый родитель, изображающий из себя заботливого отца.
– Нет, – прошептал мой друг, – нет, нет, нет. Совсем не понимаете. Ничего не понимаете.
– Что ты сказал? – нахмурился её отец, этот любитель кетчупа.
– Я говорю, что вы не можете понять, что я чувствую, и как сильно. Ведь это мои чувства. Слышите? Мои. Не ваши. Похожие ситуации не означают их идентичность.
После слова «идентичность» этот её отец, имя которого я даже и не знаю, немного нахмурился, словно задумавшись, а потом посмотрел на моего рыжего друга и громко сказал:
– Короче…
Последовала пауза, словно мужик забыл, что хотел сказать. Либо он считал, что этого достаточно для моего друга, фаната команды Феррари.
– Я запрещаю тебе с ней общаться, – сказал отец девочки.
– Кто вы такой, чтобы что-то мне запрещать? – фыркнул мой друг.
Лицо толстяка налилось краской, а голос сменился на рычание.
– Разве родители не научили тебя с уважением общаться со старшими?
– Научили, – коротко ответил мой друг, – но только не с круглыми дураками.
Отец девочки сделал шаг вперёд и навис тушей над моим другом.
– Я запрещаю вам общаться, – он говорил медленно и тихо, но в то же время грозно и выговаривал каждое слово чётко и внятно. Чтобы этот рыжий тощий палеонтолог смог точно уяснить его слова.
– Я запрещаю вам видеться, – он поднял указательный палец правой руки, поучая моего друга, – и если я узнаю о том, что вы продолжаете общаться, даю тебе слово, дружок, – он наклонился поближе и прорычал, – тебя ждут большие неприятности.
По телефону мой друг говорил, что в одно мгновение всё стало для него противно. Жизнь без неё казалась ему омерзительной, и он закричал её отцу, этому толстяку, любителю бесплатных вишнёвых пирогов, что никогда её не отпустит. Он закричал, что никто не смеет вставать между ними. Тогда этот лысый свин накинулся на него всей тушей, начал душить и требовать от мальчика обещания. Мой друг должен был поклясться, что никогда больше не будет общаться с дочерью этого толстяка, соседкой из подъезда, напротив. Этот худой, рыжий, бедный мальчик отказался. Испугавшись, что его сейчас задушат, он замахнулся и ударил формой от пирога этого толстяка в челюсть. Раздался глухой стук, а лицо мужика стало красным от боли, злости и возмущения.
– Эй, – воскликнул голос моего друга в трубке, – если бы захотел, я бы навешал этому старику. Я просто боялся его покалечить, – уверенно сказал он мне по телефону.
Её отец вновь накинулся на моего друга. Озлобленный, красный, как пятно от кетчупа на его футболке. Он вновь начал душить этого тощего бедного мальчика. Тот выпустил из рук форму для пирога, и она со звоном покатилась по лестнице. Мальчик сопротивлялся, размахивая руками и ногами.
– Спасите, – кричал он шёпотом, краснея от напряжения и нехватки воздуха.
– Помогите, – хрипел он изо всех сил, пока этот жирный кабан, в три раза превосходивший его в размерах, душил огромными руками цыплячью шею моего друга.
Рыжий мальчик уже практически перестал сопротивляться, и думал, что его прямо здесь и задушат. Отец девочки заметил это, и, видимо, испугался последствий и поэтому оттолкнул моего друга. Тот с грохотом, словно форма для пирога, скатился на лестничную площадку.
Видимо, в это время все соседи находились на работе, или были заняты более важными делами, чем спасение беспомощного мальчика.
Толстяк с плешью на макушке крикнул, чтобы этот «бездельник» не вздумал больше тут появляться, и хлопнул дверью. Отдышавшись, весь красный в ссадинах и слезах мой друг вернулся домой.
По телефону он не говорил мне ни про слёзы, ни про ссадины, но можно прекрасно понять, что было бы с каждым из нас после такого.
