– Воистину непростительной, – любезно подтвердил его величество. – Но на сей раз я прощу вас – при условии, что вы явитесь на церемонию моего пробуждения завтра утром.

Ив поклонился, и король улыбнулся ему. Мари-Жозеф вздохнула с облегчением, но от сознания собственной вины ее не переставала бить дрожь.

Внезапно мадам де Ментенон громко постучала в окно своего портшеза.

– Я также ожидаю увидеть вас на мессе.

– Нет нужды упоминать об этом, ваше величество.

С глубокой благодарностью Ив склонился перед монархом.

Граф Люсьен тихо произнес на ухо Мари-Жозеф:

– Вы должны убедить своего брата в необходимости…

– Он знает, сударь. Это всецело моя вина, – перебила его Мари-Жозеф.

– Но спрашивать будут с него.

– Вы тоже не присутствовали на мессе, – вставила Мари-Жозеф, уязвленная критикой в адрес брата. – Может быть, его величество пожурит и вас.

– Не пожурит.

Граф Люсьен прохромал по полу шатра и встал на полагающемся ему месте подле монарха.

Все это время музыканты исполняли какую-то ненавязчивую мелодию. Русалка защебетала в такт, ее трели влились в их мотив, производя странное, волшебное впечатление.

– Мари-Жозеф! – позвал ее Ив. – Мне нужна твоя помощь.

Она поспешила на его зов меж рядами кресел и заняла свое место у секционного стола.

– Хорошо, – сказал он. – Ты готова?

– Я готова.

Хотя ее задел его властный тон, она ответила спокойно, признавая всю справедливость такого обращения. Она торопливо направилась к ящику с принадлежностями для рисования. В нем хранилась бумага, угольные и пастельные карандаши. Сухой уголь зашелестел у нее под пальцами. В монастырской школе на Мартинике ей не дозволялось рисовать; в Сен-Сире у нее не было времени упражняться. Она надеялась, что окажется на высоте и не посрамит исследований брата.

– Уберите лед! – велел Ив.

Два лакея ковшами стали счищать лед и слой абсорбирующих опилок с секционного стола, открыв взорам окутанное саваном тело. Другие лакеи стояли рядом, держа большие зеркала под таким углом, чтобы его величество мог видеть всю процедуру, не вытягивая шею. В анатомическом театре Парижского хирургического коллежа с большим удобством разместилось бы большее число зрителей, но здесь, в Версале, комфорт его величества затмевал любые соображения.

В конце первого ряда Шартр не сводил взгляда с Ива и Мари-Жозеф, подавшись вперед и боясь пропустить хоть одно слово из уст Ива, хоть одну деталь процедуры, хоть одну подробность зрелища. Он встретился глазами с Мари-Жозеф, словно бы в задумчивости говоря: «А ведь это я мог счистить лед. Это я мог бы держать зеркало».

Мари-Жозеф с трудом подавила смешок, представив себе, как удивил бы Шартр придворных, если бы взялся за лакейскую работу.

– Щедрость и великодушие его величества, предоставившего средства для моей экспедиции, позволили мне обнаружить место, где ежегодно собираются последние русалки, – начал Ив, – и изловить двух. Создание мужеского пола сопротивлялось до последнего и предпочло смерть. Русалка женского пола выжила, ибо лишена такой воли к свободе.

Тут участники квартета, солируя, стали вести мелодию поочередно, и вдруг, снова заиграв слаженно, воспарили на небывалую высоту, дерзко нарушив правило, согласно которому в присутствии короля обыкновенно исполнялась размеренная музыка. Мадам, сама весьма незаурядная музыкантша, шепотом ахнула, приникнув к уху Лотты; даже его величество взглянул на участников квартета. Скрипач сбился от ужаса. Музыканты никак не изменяли привычную пьесу.

Это пела русалка.

«Словно птица, – подумала восхищенная Мари-Жозеф, – пересмешник, который может подражать всему, что слышит!»

Скрипач вступил снова. Голос русалки взмыл над мелодией, а потом словно бросился под ее поверхность, в глубину. Мягкий рокот ее голоса поразил Мари-Жозеф в самое сердце, заставив ее на мгновение похолодеть.

От парусины, немедля наполнив шатер, распространился едкий запах противогнилостного раствора и жуткий сладковатый смрад разлагающейся плоти. Месье поднес к лицу ароматический шарик, понюхал его, а затем, подавшись вперед, протянул начиненный гвоздикой апельсин своему августейшему брату. Его величество принял средство от вредоносных испарений, кивнул в знак благодарности и поднес ароматический шарик к носу.

– Сначала я проведу макроскопическое вскрытие и рассеку кожу, связки и мышцы русалки.

Словно не замечая музыки и невыносимого зловония, Ив откинул парусину.

Песнь живой русалки смолкла.

Русалка мужеского пола была еще более безобразна, чем пленница фонтана, черты лица были грубее, а волосы, светло-зеленые, спутанные, неровными прядями ниспадали на плечи. Безобразие морской твари не удивило Мари-Жозеф, ей и прежде случалось ассистировать Иву при вскрытии лягушек, змей, грязных крыс, мерзких, скользких червей, акул, ощерившихся редкими острыми зубами в адской ухмылке.

Однако ее удивил нимб вокруг головы водяного, расходившийся словно солнечными лучами и сложенный из осколков стекла и обломков позолоченного металла. Она зарисовывала облик удивительного создания машинально, как будто рука повиновалась непосредственно ее взгляду. Вот на листе появились очертания головы, спутанные волосы, лучи битого стекла, чередующиеся с полосками скрученной позолоты.

Ив небрежно смел осколки стекла и фрагменты металла, как случайный мусор. Он приподнял прядь русалочьих волос. Из нее выпала позолоченная металлическая стружка. Ив отбросил ее прочь вместе с сором.

Выглядывая из-за края фонтана, меж прутьями решетки, живая русалка принялась вздыхать и посвистывать.

Мари-Жозеф просунула запечатлевший нимб русалки набросок под стопку чистых листов и приступила к следующей зарисовке.

– Господь наделил этих тварей волосами, – продолжал Ив, – дабы они могли укрыться в скоплениях водорослей. Они пугливы и любят уединение. Они ловят мелкую рыбу, но, без сомнения, питаются по большей части бурыми водорослями.

Мари-Жозеф проворно зарисовывала сбившиеся колтунами волосы, кое-где неровные, словно их стригли, массивную челюсть, острые клыки, выступающие из-за нижней губы.

– Когда вы наконец разрежете эту тварь, стоит поджарить несколько кусочков на пробу, – изрек монсеньор.

– С вашего позволения, монсеньор, – поклонился Ив великому дофину, – это невозможно. Труп был заспиртован не для употребления в пищу, а для анатомирования.

– Без сомнения, если эту тварь замариновали, нам уже не ощутить ее истинного вкуса, – заметил Лоррен.

– Постарайтесь не потерять аппетита до пира в моих покоях, монсеньор, – сказал его величество, которого подобные шутки вовсе не забавляли.

Все замолчали и, подобно королю, постарались не отрывать взгляда от водяного или его зеркального отражения.

Ив взял скальпель и рассек тело твари от грудины до лобка.

Живая русалка пронзительно вскрикнула.

Музыканты заиграли громче, тщетно пытаясь заглушить ее крики.

– Кожа у русалки грубая, точно выдубленная, – как можно громче продолжил Ив. – Ее назначение – защищать русалку от таких хищников, как акулы, киты и гигантские спруты. Ваше величество, должно быть, заметили, что самая толстая кожа у русалки на хвосте, там она похожа на настоящие доспехи, а это, в свою очередь, доказывает, что главная защита от хищников для русалки – спасение бегством.

Живая русалка пронзительно вскрикнула, и у Мари-Жозеф дрогнула рука, оставив на бумаге неровную угольную линию. В глазах у нее неожиданно помутилось.

«Не от голода же она кричит, – подумала Мари-Жозеф. – Русалка, что случилось? Я же слышу эту печаль. Но я не могу подойти к тебе. Я должна остаться здесь и зарисовать вскрытие».

Она закончила рисунок, изображающий голову мертвой русалки. Стоявший подле нее слуга быстро забрал его и приколол к доске за ее спиной, чтобы весь двор мог его увидеть. Она протянула руку в надежде остановить слугу, но было уже поздно.

Она изобразила морскую тварь с открытыми большими темными глазами, почти лишенными белков, с расширенными зрачками. На лице русалки застыло выражение скорби и страха.