– Его величество пригласил желающих…
– На публичное вскрытие.
Парижанин открыл было рот, чтобы возразить, но вовремя передумал и с поклоном отступил на шаг.
– Вы правы, офицер, – поспешно согласился он, – его величество пригласил желающих на публичное вскрытие. Его величество покажет живую русалку, когда соблаговолит.
– Может быть, когда ее приручат, – сказал мушкетер.
Мари-Жозеф бросила в бассейн рыбу. Русалка метнулась вперед, стремясь ухватить ее на лету, подняв брызги, зарычав и щелкнув зубами. Мари-Жозеф стало немного жаль рыбку. Тщетно выискивая взглядом Ива, она вместе с Шартром поднялась по ступеням из клетки, закрыв ее за собой на засов.
Она сделала реверанс королевской семье, поцеловала край роброна мадам и обняла Лотту; та наклонилась и в свою очередь поцеловала Мари-Жозеф в щеку и губы. При этом Лотта старалась не опрокинуть свой фонтанж, множеством оборок вздымавшийся над ее затейливой прической и низвергавший целый каскад лент и кружев по ее спине.
– Доброе утро, душенька, – сказала мадам. – А мы все дивились во время мессы, где же вы.
– Вдруг она все это время пребывала в обществе месье де Кретьена? – весело засмеялась Лотта.
– Тише, дочь моя! – предостерегла ее мадам.
– Пожалуйста, простите меня, – протянула Мари-Жозеф, пытаясь понять, что же так развеселило Лотту.
– Простить вас за то, что вы были избавлены от необходимости слушать самую скучную за последние недели проповедь этого несчастного священника? Дитя, да я просто завидую вам!
Жалобы мадам на версальских священнослужителей всегда расстраивали Мари-Жозеф. Она-то знала: Господь поймет, что мадам не имела в виду ничего кощунственного или еретического, но не была уверена, что мадам правильно поймут другие придворные, в особенности мадам де Ментенон и в особенности потому, что мадам до замужества исповедовала протестантизм. Хотя сама мадам де Ментенон тоже перешла в католичество, отвергнув протестантизм.
– Вам нравится моя прическа? Ваша Оделетт – просто прелесть! – восторгалась Лотта. – Она же окторонка, правда? И где она до сих пор пряталась, почему мы ее не видели?
– Прошу прощения, мадемуазель, она турчанка и присоединилась ко мне, недавно прибыв с Мартиники.
– Она чудесно убрала мне волосы, а еще одним прикосновением совершенно преобразила мои старенькие фонтанжи.
– Я не могу покупать вам новые всякий раз, когда меняются моды, – сухо подытожила мадам, – а меняются они каждый день.
Тут к ним подошел месье, как всегда сопровождаемый Лорреном. Мари-Жозеф присела в реверансе, а когда Лоррен взял ее руку в свои, поднес к губам, поцеловал и задержал чуть долее, чем это полагалось по правилам этикета, сердце у нее учащенно забилось. Она отступила на шаг, удивленная, шокированная и взволнованная его вызывающим прикосновением, а он с улыбкой взглянул на нее из-под полуприкрытых век. У него были очень красивые длинные черные ресницы.
Месье холодно поклонился Мари-Жозеф и повел свое семейство и Лоррена к полагающимся им местам. Месье сел, тщательно расправив полы сюртука.
Шартр развязно опустился на стул рядом с сестрой.
– Мадемуазель де ла Круа, – спросил он, – правда ли, что русалки – людоеды?
– О да, – ответила Мари-Жозеф со всей серьезностью, на какую только была способна, – я уверена, что это так.
– А люди, – вставил Лоррен, – платят им той же монетой.
Заскрипев, залязгав и застонав, ожили фонтанные механизмы. Где-то вдалеке с шумом хлынула вода.
– Значит, его величество близко, – отметила мадам.
«Где же Ив? – в панике подумала Мари-Жозеф. – Если его величество здесь, то вскрытие во что бы то ни стало должно идти своим чередом… А что, если его величество разгневался и явился изгнать меня? Что за вздор, перестань немедля, – принялась она утешать себя. – Кто ты такая, чтобы король лично обрушивал на тебя кару? В крайнем случае он послал бы графа Люсьена, а то и ограничился простым лакеем».
– Прошу извинить меня. Мадам, мадемуазель…
Мари-Жозеф сделала книксен. Придерживая подол бархатной амазонки, она бросилась к выходу из шатра.
В голову ей закралась ужасное сомнение. А вдруг Ив ожидал, что она напомнит ему, на какой час назначено вскрытие? Вдруг она опять подвела его, уже второй раз за день? Ей следовало вернуться во дворец еще час тому назад. Если она побежит за Ивом сейчас, то его величеству придется ждать, а это немыслимо. Сама она не могла приступить к вскрытию: она обладала для этого достаточными знаниями и сумела бы его провести, но так выставлять себя на всеобщее обозрение было бы совершенно неуместно.
«Спрошу мушкетеров», – решила она и тут чуть было не столкнулась с графом Люсьеном, но успела вовремя остановиться и сделать ему реверанс.
– Займите свое место, мадемуазель де ла Круа, – велел он, а потом быстро, но внимательно оглядел шатер, проверяя, не предстанет ли взору его величества нечто такое, от чего он был обязан избавить монарха.
– Но я… Мой брат…
Вслед за графом Люсьеном в шатер вошел квартет; он жестом указал музыкантам, где им надлежало встать, чтобы музыка изливалась прямо на монарха. Они расположились, где было приказано, заиграли вразнобой, настраивая инструменты, нашли верный тон, и вот уже шатер наполнили стройные, гармоничные звуки.
– Отец де ла Круа явится в свое время, – объявил Люсьен.
Мушкетеры вновь развели полог шатра. Фанфара трубача громогласно возвестила о начале действа и появлении короля.
Его ввезли в трехколесном кресле-каталке двое глухонемых лакеев. Пораженная подагрой ступня его величества возлежала на подушке. Одесную монарха выступал Ив, а тотчас за ними в шатер слуги внесли портшез мадам де Ментенон.
Торжественная музыка стихла; квартет заиграл какую-то мажорную мелодию. Ив жестикулировал, говорил и смеялся, словно перед ним был не король, а сверстник, иезуит, занимающий то же положение, что и он.
Граф Люсьен с поклоном отступил в сторону. Мари-Жозеф скользнула к стенке шатра, чтобы не оказаться на пути у его величества, и присела в глубоком реверансе. Все члены королевской семьи встали. Зашуршали шелка и атласы, зазвенели портупеи, зашелестели перья на шляпах. И аристократы, и простолюдины склонились перед монархом.
Его величество принял знаки благоговения и преданности как должное. Лакеи бросились убирать из первого ряда королевское кресло, освобождая место для трехколесного кресла-каталки. Носильщики опустили наземь рядом с ним портшез мадам де Ментенон. Занавеси по бокам портшеза не шелохнулись, однако окошко слегка приоткрылось.
– Корабль лег на другой галс так быстро, – говорил Ив, – что матрос через леер кубарем полетел на верхнюю палубу и приземлился прямо на… – Ив замялся, а потом произнес, обращаясь к приоткрытому окошку мадам де Ментенон: – Прошу прощения, ваша светлость, я слишком долго пробыл среди неотесанных моряков. Я хотел сказать, что он приземлился в сидячем положении и не разлил ни капли своей порции спиртного.
Король усмехнулся. Из портшеза мадам де Ментенон не донеслось ни звука.
Король милостиво позволил дамам королевской крови сесть, улыбнулся брату и соблаговолил предложить ему кресло.
– Сегодня утром я весьма опечалился, не увидев вас, отец де ла Круа, – вновь обратился к Иву его величество. – Я бываю весьма разочарован, если мои друзья не присутствуют при моем утреннем пробуждении.
От смущения у Мари-Жозеф запылали пунцовым румянцем щеки и шея. Она невольно шагнула вперед, решив во что бы то ни стало взять вину на себя. Граф Люсьен потянулся и удержал ее за руку.
– Я должна сказать его величеству… – прошептала она.
– Сейчас не время отвлекать его величество.
– Прошу прощения, ваше величество, – сокрушенно произнес Ив. – Из-за страстного желания тщательнее подготовиться к вскрытию, чтобы провести его возможно лучше, я лишил себя счастья созерцать церемонию вашего пробуждения. С моей стороны это было непростительной бестактностью.
