После того, как очередное заседание Синедриона заканчивается, Петр сам подходит ко мне. С претензиями…

— Зачем ты им уступил, Марк?! Они бы признали Иоанна пророком Илией, если бы ты нажал на них сильнее!

— И что дальше? По каждому такому случаю выкручивать им руки, давя своим авторитетом Примаса и Юлия? Это не выход, Шимон! Нам необходимо добиться канонизации Иоанна, как первого святого великомученика нашей новой веры, а ты мне предлагаешь начать диалог с Синедрионом с конфликта.

— Ты не иудей, поэтому ничего не понимаешь в наших Законах!

Ну, вот мы и дошли до главного моего греха — я не иудей. Матфей возмущенно дергает Петра за рукав, пытаясь остановить его, но тот лишь отмахивается. Похоже, обижен на меня за то, что я безоговорочно не встал в этом споре на его сторону. Что ж, видно пора остудить чью-то горячую голову

— Да Петр, я не иудей — спокойно соглашаюсь с ним, но внутри уже тихо закипаю — и даже не вхожу в число ближайших учеников Мессии. Скажу тебе больше: я даже не считаю себя достойным войти в число этих двенадцати избранных, и уж точно не собираюсь оспаривать твое главенство над ними. Но почему тогда за прошедшие три дня я сделал больше, чем ты?

Упрямец пренебрежительно фыркает и похоже готов обвинить меня в следующих «грехах», но тут уже я, разозлившись хорошенько, наношу запрещенный удар, заставляя замолчать гордеца

— Разве Я отрекся от Учителя прежде, чем петух прокричал трижды? И разве Я трусливо прятался, когда он умирал на кресте?

Петр несколько секунд хватает ртом воздух, словно я его ударил под дых. А потом он горестно опускает плечи и закрывает глаза, вмиг постарев на десяток лет. В этот момент вдруг чувствую себя последней сволочью — будто я ударил со всей дури беззащитного калеку.

— Прости меня! — бросаюсь к нему и крепко обнимаю за опущенные плечи — Прости, Шимон. Я поддался гневу, но не имел права говорить тебе такие вещи!

— Нет, Марк… ты во всем прав. Я и сам не могу себя простить. Иосиф не убоялся, а я струсил. И другим не дал пойти туда.

Он поднимает на меня глаза, и я вижу в них такую боль, что готов сам вырвать свой злой язык.

— Это ты прости меня, Марк, за то, что я накинулся на тебя. Я ненавижу фарисеев за то, что они обрекли Учителя на казнь, ненавижу! И, наверное, никогда не прощу ни их, ни себя.

— Учитель завещал прощать! — тут я решаюсь процитировать одну из заповедей — “А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

Апостолы дружно кивают.

— Ты больше меня достоин стать главой нашей общины — тяжело вздыхает Петр — Оставайся с нами, и я без споров уступлю тебе свое место, обещаю.

— Нет, Шимон, я ничего не сделал, чтобы удостоиться такой чести. Искушение остаться здесь, с вами, очень велико, но нет. Мой путь лежит в Кесарию, а потом в Рим — таково мое служение, и таков мой долг. Но у меня к тебе будет большая личная просьба.

Петр удивленно смотрит на меня, а я продолжаю:

— Приходите все вечером во дворец. Легионеры, уверовавшие в Христа, хотят узнать о его земной жизни и принять крещение. Пусть бассейн во дворце — это не совсем иудейская «миква», зато вода в нем чистейшая и проточная — чем тебе не Иордан?

— Что же ты сам их не крестил? — тихо улыбается Петр

— А кто я такой, чтобы взять на себя такую ответственность? — пожимаю плечами — Я даже не ученик Мессии и не вхожу в число первых призванных им.

Петр дает обещание прийти, и мы прощаемся до вечера. У меня еще есть несколько дел в городе, и первое из них — встретиться с архитектором, нанятым Иосифом. Все золото мы вчера благополучно вывезли из оврага, а пустые сундуки сожгли, уничтожив все следы. Моя часть золота превращена в шесть векселей, выданных разными торговыми домами, а деньги, предназначенные для строительства двух храмов, перекочевали в личные закрома Иосифа и Никодима. Так будет надежнее — я им обоим всецело доверяю и знаю, что они ни аса не положат в свой карман.

Архитектором оказывается пожилой полный еврей по имени Саул. Узнав от Иосифа, с кем ему предстоит обсуждать проекты храмов, Саул преисполнился почтения. Оказывается, в далекой юности, еще обучаясь ремеслу в Антиохии, он имел счастье видеть «моего» деда Марка Випсания Агриппу, и сейчас восторгался тем, что я на него очень похож. Умилялся он этим чуть ли не до слез. Мне же было смешно потому, что лично я к этому известному семейству не имел ровно никакого отношения. Но для вида, конечно, покивал — зачем обижать растроганного старика? Главное, что он оказался очень толковым и опытным строителем, а мои идеи понимал с полуслова.

Храм Креста Спасителя я попросил спроектировать в виде базилики, имеющей форму креста и ориентированной строго с востока на запад и с юга на север. Идея новаторская для этого времени, но согласитесь, здесь она просто сама собой напрашивается. Крыши двухскатные, кровля черепичная, стропила из ливанского кедра. Внутри строгие ряды колонн, поддерживающие перекрытия, и возвышение в апсиде, где собственно и будет установлен сам крест — его, кстати, уже сняли с Голгофы и пока поместили в Храм.

Все строго и лаконично. Никакой позолоты или яркой краски, стены внутри Храма я попросил отделать светлым мрамором двух оттенков — белым и чуть зеленоватым. Цену Саул сразу примерно прикинул — вроде бы два таланта должно нам с лихвой хватить. Что останется — пойдет на обустройство хорошей дороги к Храму и ее мощение.

А вот Храм Гроба Христова я предложил выполнить в виде круглой ротонды, окруженной колоннами и увенчанной куполом. Все равно этот Храм будет иметь чисто эстетическую функцию, как красивый мавзолей над гробницей, вырубленной в скале. Святая Елена в моей истории тоже выбрала для Храма Гроба Господня форму ротонды, так что не будем лишний раз нарушать традиции, просто сделаем ее чуть поизящнее. И сад перед Храмом я велел разбить — надеюсь, что его когда-нибудь назовут садом Иосифа Аримафейского.

Простившись с архитектором, я по дороге во дворец успел еще заскочить в лавку, где продаются различные шкатулки, сундуки и всевозможные декоративные ящики. Да, мне срочно нужен ковчег для «моей» скрижали, которую я собирался забрать с собой в Рим. На мое счастье у торговца был почти готовый крепкий «ящик» нужного мне размера, изготовленный из ливанского кедра и украшенный искусной резьбой. Мастеру оставалось только закрепить накладки из золота, чтобы ковчег выглядел «боГато». Ну, от золотой отделки я естественно отказался, зато попросил усилить низ ковчега, поскольку сама скрижаль по весу все-таки тяжелая. Мне пообещали, что к завтрашнему вечеру ковчег должен быть готов, так что, оставив торговцу задаток, я уже собрался уходить, как новая идея осенила меня.

— А не могли бы вы сделать для меня несколько серебряных… медальонов? Они совсем простые, в форме креста и со скромной гравировкой латинскими буквами.

— Если господин точно знает, что он хочет, и сможет нарисовать это, то почему же нет?

Ну… «господин» как раз хорошо знает, что ему нужно! Он таких крестиков в прошлой жизни тысячи перевидал. Смело беру в руки предложенный торговцем стилос и восковую табличку. Крестик рисую самый простой — «латинской» формы, сантиметра три длиной и с аббревиатурой латинскими буквами «ІС» и «ХС» на краях перекладины креста на лицевой его части. И еще заветные слова «Спаси и Сохрани» тоже на латыни — «Salvare et Conservare» — но это уже на обратной стороне крестика.

Можно еще было бы нанести на верхнюю часть крестика аббревиатуру I.N.R.I. — Иисус Назарянин, Царь Иудейский — как на той издевательской табличке, что Пилат велел прибить над головой распятого Христа, но боюсь, что префекта нашего кондрашка хватит, если он это увидит. Так что нет, не стоит. И самой фигуры распятого Христа, естественно, тоже не будет — этого не поймут уже иудеи. Изо всей остальной религиозной атрибутики сюда хорошо подошел бы еще знак принадлежности Иисуса к дому Давида — та самая «звезда Давида» или «печать царя Соломона», как ее еще называют. Но эта гексаграмма пока здесь не особо в ходу, по крайней мере, она еще не имеет важного мистического значения, как это будет в Иудее через две тысячи лет.