— Что вы тут делаете, ребята?

Я забираю бумагу и карандаш, пока Шон отвечает за нас обоих.

— Кит нужно записать музыку.

— Старые песни, — поправляю я, и ясность наконец возвращается в мою затуманенную голову. Мы с Шоном не наедине, а значит, я наконец-то снова могу думать, наконец-то снова могу дышать. — Если я запишу свои партии, выучу их наизусть, так легче запомнить…

— Вот, — перебивает Адам, протягивая мне пиво, прежде чем поставить еще одно на стол для Шона и рухнуть в кресло напротив него.

Хорошо. Шон и я плюс еще два человека. Группа. Я могу иметь дело с группой. Группы — это хорошо.

— О, — отвечает Роуэн, оглядываясь вокруг, как будто она только начала выходить из ступора, вызванного домашним заданием. Ее светлые волосы собраны в беспорядочный пучок, и хотя я не помню, чтобы в последний раз, когда я ее видела, она носила очки, сегодня они сползают с ее носа. — Эй, а где Джоэль? Разве его не было на репетиции?

Адам и Шон объясняют, что он умчался куда-то, как только мы вернулись, но я отключаюсь, зачарованно наблюдая, как пальцы Шона продолжают творить свою магию. Я никогда раньше не восхищалась его руками так близко, поэтому, хотя и знаю, что не должна, теряюсь в том, как они двигаются, как настраивают гитару, как будто это продолжение его собственного тела. Они вкручивают заклинание в колки, возвращая древний инструмент к жизни.

— Ты готова? — спрашивает он, и я тычу кончиком карандаша в бумагу, притворяясь, что очень сосредоточена. На бумаге. Не на его руках. Определенно не на его руках.

Я киваю.

Шон играет достаточно медленно, чтобы я могла следить за его струнами и услышать каждую из них, записывая аккорды, когда он их играет, и, в конце концов, Роуэн и Адам оставляют нас одних в гостиной. Но я слишком отвлечена звуками, доносящимися из прекрасного Фендера, нотами, рожденными тренированными пальцами Шона, чтобы думать.

— Не будешь возражать, если я внесу некоторые изменения? — спрашиваю я, когда мы переходим к песне, которая звучит не так волшебно, как другие.

— Тебе не нравится? — спрашивает он.

— Я бы не сказала, что это плохо… — Я не решаюсь сказать больше, но Шон только улыбается.

— Это Коди написал. Для меня тоже звучит дерьмово. Что ты хочешь изменить?

— Пока не уверена. — Я постукиваю карандашом по губам. В моей голове проносятся ноты, но я не могу выбрать нужную, пока не услышу ее. Мне нужна моя гитара, и я встаю, чтобы взять ее, но не успеваю отойти и на полшага от дивана, как Шон снимает ремень своего Фендера с шеи…

— Ты позволишь мне играть на твоей гитаре?.. — удивленно спрашиваю я.

Его пальцы танцуют на ремне, как будто он не уверен, и они все еще танцуют, когда он кивает.

— Возможно. Я еще не решил.

Я протягиваю руку и осторожно забираю ее у него, пока он не передумал, откидываюсь на спинку дивана и делаю глубокий вдох. Шон смотрит на меня так, словно я баюкаю его первенца, так же трепетно я дорожу его гитарой. Я держу её мягко и осторожно беру свою первую ноту. А потом, с зелеными глазами, прикованными ко мне, закрываю глаза и просто играю. Я позволяю музыке поглотить меня, унести куда-то за пределы квартиры Шона, за пределы самой себя. Я пробую рифф за риффом, подправляя ноты, пока не нахожу что-то, что кажется правильным, что-то, что кажется идеальным.

— Вот, — говорю я, возвращая гитару Шона. Я бросаюсь за своей и говорю ему играть главную партию. Он играет свою партию, я — свою, и вместе мы безупречны. Звук потрясающий, и к тому времени, когда я перестаю играть, на моем лице появляется улыбка от уха до уха.

— Магия.

— Потрясающе, — соглашается он, глядя на меня так, словно это я волшебница, а не наоборот.

Этот взгляд заставляет меня нервничать, поэтому я делаю то, что всегда делаю, когда мне неловко — забываю, как быть девушкой, и вместо этого становлюсь одним из парней.

— Все еще думаешь, что ты талантливый? — бросаю я вызов.

Когда Шон смеется, я слишком наслаждаюсь этим звуком, чтобы обращать внимание на то, как горят мои щеки или как колотится сердце под ребрами. Мы продолжаем работать, песня за песней, а потом Шон просто играет, а я слушаю. Я хочу закрыть глаза, но не могу — отчасти потому, что Шон может подумать, что это странно, а отчасти потому, что я не могу перестать смотреть на него. Такое чувство, что он даже не знает, что я здесь, и все же каким-то образом играет только для меня. Эти песни становятся моими песнями, моими серенадами. Я смотрю на него без смущения, бумаги на моих коленях давно забыты нами обоими, и даже когда его глаза периодически находят мои, я не отворачиваюсь.

Мои пальцы жаждут прикоснуться к чему-нибудь — может быть, к его гитаре… может быть, к его руке… может быть, к его губам.

— Я все еще работаю над этим, — говорит он о песне, которую сейчас играет, его слова замедляются, когда мы оба понимаем, что я смотрю, как они выходят из его рта.

— Потрясающе, — торопливо говорю я, вставая так быстро, что половина бумаг, лежащих у меня на коленях, рассыпается по полу. — Черт.

Мы с Шоном стукаемся коленями, наклоняясь, чтобы поднять их, чувствуем себя неловко, когда встречаемся взглядами на полу, и почти выпрыгиваем из кожи, когда Роуэн появляется из ниоткуда, чтобы спросить, не хочу ли я остаться на ужин.

— Я, э-э-э… — Пытаюсь заставить свои дрожащие колени работать и запинаюсь как идиотка, пока Шон стоит рядом со мной, наблюдая, как я сгораю в огне. Я знаю, почему, черт возьми, роняю бумаги и бьюсь коленями, но какое, черт возьми, у него оправдание?

— Мило, — говорит Роуэн с ослепительной улыбкой. — Я приготовлю, гм… Адам!

— Что? — кричит он откуда-то из коридора.

Рука Шона находит мою, чтобы отдать мне остальные бумаги, которые я уронила, и я почти роняю их снова. Я не благодарю его, потому что мой голос не работает. Я даже не могу смотреть ему в глаза.

— Что ты хочешь на ужин? — кричит Роуэн.

— Закажи что-нибудь!

— Мне пора, — бормочу я, отступая на шаг и ударяясь тыльной стороной предательских ног о кофейный столик.

Я решаю перестать двигаться, чтобы не упасть ничком и не попросить Шона нести меня всю дорогу до больницы.

Ага, потому что в моей стране фантазий сейчас нет машин скорой помощи, и Шон, очевидно, единственный врач, который мне нужен.

Черт возьми!

Я не такая неуклюжая девчонка. У меня были бойфренды в старших классах и бойфренды в колледже. Секс на одну ночь, полудолгие отношения, случайные свидания и недельные интрижки. Но ни один из этих парней никогда не брал мой номер и не звонил мне. И не заставлял меня хотеть ударить его электрошокером или спотыкаться о столы. Не заставлял мое сердце колотиться в груди, как это происходит каждый раз, когда я встречаюсь глазами с Шоном Скарлеттом.

Роуэн только качает головой.

— Нет. Мы закажем что-нибудь, чтобы отпраздновать твое вступление в группу, так что ты просто обязана остаться. Что ты хочешь съесть?

Когда Адам выскакивает из спальни и предлагает пиццу, Роуэн предлагает ему и себе пойти забрать ее, твердо решив, что мы с Шоном должны остаться, чтобы закончить работу.

— Мы уже закончили, — настаиваю я, но она просто поднимает руку, улыбается и закрывает дверь между нами.

Снова оставшись в гостиной наедине с Шоном, я задерживаюсь на минуту, прежде чем обернуться. И что же мне теперь делать, черт возьми? Нам с Шоном нечего делать, нечего сказать, и Роуэн буквально заперла нас здесь вместе и улыбалась, делая это. Я делаю глубокий вдох и наконец поворачиваюсь к Шону.

— Она сильно рассердится, если я уйду до ее возвращения?

Он проводит рукой по волосам, его винтажная футболка с изображением рок-группы туго натягивается на груди.

— Зачем тебе уходить?

— Я не знаю…

— Тогда оставайся.

Мне надо бежать. Я должна сказать ему «нет» и бежать без оглядки далеко-далеко.

Мне не стоило флиртовать с ним, пялиться на его руки, глаза и губы. Я должна помнить, как он заставил меня чувствовать себя, когда сказал, что позвонит, а потом так и не позвонил.