А ещё нас бомбили. Я узнала новое слово – бомбоубежище. Так теперь назывался наш подвал. Когда звучал сигнал – воздушная тревога – нужно было быстро собраться, взять с собой сумку с документами и водой и спускаться в подвал. Там уже стояли девушки-дежурные, которые отвечали за противовоздушную оборону – они говорили всем людям поторопиться и идти быстрее. Там, в подвале, мы сидели иногда по несколько часов, а потом нам разрешали вернуться домой. Сначала было страшно и непонятно. А потом все уже перестали бояться. Иногда, когда мы выходили из подвала, мы видели, что рядом разрушен дом. И там уже работают спасательные бригады – расчищают завалы и пытаются найти живых людей.

Дома у нас окна всегда были завешены. А в один мамин выходной я помогала ей оклеивать их ленточками бумаги. Крест-накрест. Это нужно было сделать для того, чтобы стекла не разбились во время обстрела.

Несмотря на голод, холод и бомбёжки наша школа продолжала работать. Хоть и ребят в ней стало намного меньше. Многие уехали, а кто-то умер от голода или во время обстрела.

Скоро я узнала ещё одно новое слово – эвакуация.

Нас с классом посадили на поезд, с нами поехала одна учительница и нас повезли в эвакуацию. Мама осталась в Ленинграде – работать в больнице. По дороге нам несколько раз приходилось выбегать из поезда, ложиться на землю и закрывать голову руками – потому что прилетали фашистские самолёты и бомбили всё вокруг. Но учительница говорила, что скоро враг будет побеждён, и мы сможем вернуться домой. А пока самое лучшее, что мы можем сделать, чтобы помочь взрослым – это хорошо учиться в школе.

Наш класс привезли в маленькую деревню. Сначала нас поселили в школе. И первое что сделали – покормили. Жители деревни принесли варёную картошку, лук, хлеб, кто что мог. Вскипятили большой самовар чая. И можно было есть сколько хочешь. Правда, взрослые не разрешили нам это сделать – чтобы не заболел живот. Мы ведь уже отвыкли нормально питаться. Все дети были очень худые. Люди смотрели, как мы ели, и многие плакали.

Потом нас всех забрали жить в разные семьи. Я писала маме письма. Писала, что у меня всё хорошо, я хорошо учусь, стараюсь помогать по дому тёте Зине (это женщина, которая взяла к себе в дом меня и ещё одну девочку из нашего класса).

Так прошло несколько лет. И вот к нам в школу пришла незнакомая женщина в военной форме и сказала, что блокада Ленинграда полностью снята. Мы теперь можем возвращаться домой.

Нас опять посадили на поезд. Почти все жители деревни пришли нас провожать. За эти несколько лет мы все очень изменились, вытянулись и повзрослели.

И вот – мы в Ленинграде.

На вокзале нас встречают родственники. Встречают не всех. Вдруг на меня кидается со слезами, прижимает меня к себе какая-то незнакомая, очень худая женщина с провалившимися глазами – мама.

Мы едем домой. Едем на трамвае. Ленинградский трамвай опять пошел. Вокруг очень много разрушенных зданий. Наш дом на улице Чайковского уцелел.

Вот, что я знаю о блокаде, Кира».

Бабушка закончила свой рассказ.

Вот и сессия позади. Прощайте до самой осени, учебники и конспекты. За плечами ни много, ни мало – целый первый курс. А за окном – июнь. Двадцать первое число. Теперь уже второкурсница Катя вздохнула с облегчением. Впереди заслуженные каникулы. Только что позвонила лучшая подруга Соня, и девочки договорились провести весь следующий день в прогулках по родному городу.

А сейчас пора ложиться спать – в предвкушении завтрашнего дня. Едва лишь донеся голову до подушки, Катя погрузилась в сладкий, крепкий сон.

И вот с самого утра они с Соней уже гуляют по шумному и вечно куда-то спешащему Невскому. Ярко светит солнце, обнимая и согревая своими лучами всё, что попадётся ему на пути, щедро даря своё тепло, радость и празднично-приподнятое настроение улицам, домам, скверам и паркам и, конечно же, людям. А людей вокруг много. Жизнь бурлит и переполняется через край мироздания. Улыбки, смех, нарядно одетые прохожие. Затейливо украшенные витрины магазинов, многочисленные уютные кафе и шикарные рестораны; мимо проносятся машины, неспешно и вальяжно, строго по своему маршруту подобно важным неторопливым жукам, следуют серьёзные рогатые троллейбусы, автобус неторопливо распахивает двери, чтобы выпустить из своего бездонного чрева доехавших до места назначения и забрать новых пассажиров. Выходной. Обычная суета.

Всё это поглощает, захватывает, завораживает. И ты с головой погружаешься в этот поток солнца, света, радости, причудливого терпкого смешения запахов, красивых старинных зданий, разноцветной, разношёрстной толпы и беззаботности. Время, казалось, остановилось. Девушки полностью слились с происходящим вокруг них. Но вот, пора перекусить. Катя и Соня увидели небольшое симпатичное кафе. Оно располагалось в милом подвальчике огромного дома, скорее всего, построенного ещё в веке девятнадцатом, с живописным фасадом, украшенным лепниной и барельефами. Над входом – вывеска с изображением аппетитных разносолов, которые, по всей видимости, предлагается отведать всем, кто решит зайти на огонёк. Аж слюнки текут. Несколько ступенек вниз – и подруги у цели.

Катя открыла дверь и по инерции сделала несколько шагов вперёд, Соня последовала за ней. Дверь захлопнулась.

Что это? Вдруг стало очень холодно, мороз обжёг лицо, руки, ноги, всё тело. Что происходит? Где мы? Девушки огляделись. Вокруг снег, много снега, он везде – полностью покрывает собой улицу, превращая её в белое поле. Нет, не совсем поле, тут есть и дома. Фасады старинных, до боли знакомых зданий теперь выглядят зловеще и устрашающе. И ещё руины – несколько домов – от них остались только стены, сквозь которые видны небо, воздух, бесконечность. А ведь это же Невский.

Но что с ним не так? Всего пару минут назад он переливался, играл буйством красок, а сейчас здесь только два цвета – тёмный и белый.

Машин нет. Где тротуар, где проезжая часть – непонятно. Один большой путь. В снегу виднеются многочисленные протоптанные дорожки.

Окна домов большей частью заколочены, там, где остались стекла, на них крест-накрест наклеены длинные ленты – во всю длину и ширину. И очень много тёмных дыр, зияющих в оконных просветах.

И самое главное – люди. Медленно, погрузившись в себя, пошатываясь, но одновременно уверенно и целенаправленно двигаются они в разных направлениях. И эту уверенность не сможет поколебать никто и ничто на этой земле и за её пределами. Закутанные и замотанные во всё, что только существует из одежды, чтобы хоть немного согреться, обвязанные тёплыми платками, шарфами, в валенках. Многие везут саночки. Фонтанка всего в квартале отсюда. На саночках стоят бидоны, чайники. Люди спускаются по обледенелой дорожке к реке. Это очень тяжело – наледь, и достаточно высоко. Многие падают, обессиленные от голода, но вновь поднимаются и продолжают свой путь.

В Фонтанке выдолблена прорубь. Женщины наклоняются и ковшами с длинными ручками черпают оттуда воду. Лёд очень толстый, наклоняться нужно низко, чтобы достать до воды. И обратно с бидонами, наполненными водой, отправляются пешком к своим домам. Там надо растопить печку буржуйку, вскипятить воду, возможно. В буфете даже осталось совсем немного хлеба. Это даст силы, согреет, поможет продержаться. Истощённые лица. Светлые глаза.

Весь путь теперь нужно проделать в обратном направлении. Прошло несколько женщин тоже с саночками, на которых лежало что-то большое завёрнутое в простыню.

Неторопливость и безмолвие.

Вдруг из множества репродукторов оглушительно и страшно заревела сирена, пронзая своим воем тишину вокруг. Артобстрел. Самолёты со свастикой над городом. Страха и паники нет. Кто-то немедленно торопится на крыши тушить «зажигалки» – их жужжащих и шипящих сбрасывают с самолётов, чтобы спалить дома горожан – дежурящие на крышах женщины забрасывают их песком. Кидают его сверху лопатами – и изворачивающееся, огнедышащее естество испускает дух. Орудия противовоздушной обороны направляют свои цели на самолёты, пытающиеся принести ужас и смерть. Город будет жить.