– Так-так, – подтолкнул его Иван Иванович.

– А история была такая…, – отключаясь от внешней обстановки и уходя в себя, проговорил очевидец. – Мы на прошлогодний Первомай тоже сабантуй сбацали. И моя Инка с Игорем…чё-то весь вечер друг к другу липли. А Надюха тогда давай танцевать как…ну, ещё такая знаменитая испанская цыганка…

– Кармен? – подгадал Гордей.

– Угу. И меня потянула. А в танце вдруг взяла мою руку и при всех провела по себе вот так. – И Константин запястьем обозначил жест от груди до лобка. – У Надюхи…эти…заповедные места до того хваткие…У меня ажник внутри всё оборвалось! И что характерно, никто, как бы, ничего не заметил. Не иначе, чары насланные…

– Конечно-конечно, – в тон ему вкрадчиво проговорил прокурор.

– И чо обиднее всего, – закатил глаза Таранов, приобретая вид наркомана, впадающего в транс, – я решил, раз она на людях такое откалывает, то уж в тёмном-то уголке мне кайф по полной программе отковырнётся. Я ж об ней издавна мечтал втихомолку…

– Понимаем-понимаем, – ласково поддакивал Иван Иванович, не давая застаиваться «заржавшему жеребцу».

– Но после того танца Надюхе до меня и дела не было, – всё глубже погружался в воспоминания опечаленный Таранов. – А я ночами не сплю. В гараже болт с головкой «на девятнадцать» закручивал ключом «на двадцать семь». Минут пятнадцать. Об ней замечтался. Мужики надо мной ржали до усикания. А то маслёнку заместо заливного отверстия чуть завгару в штаны не вставил. Ровно чоморной. В репу мысли про неё одну лезут. Раньше ж я почти что и не квасил, а с того танца как увижу её – в обязаловку налакаюсь до поросячьего визга. И Инна со мной ничего поделать не может. Полный абзац! Сдрейфил я: как бы мне ващще не шизануться. Допетрил, что надо решать. Хоть и подлянка, не по-товарищески. А к какому-то концу приплывать надо.

– Так оно, так оно, – по-отечески возложил прокурор свою руку на голову Кости.

– Эх-ма…, – блеснула одинокая слеза в глазу почти бредившего парня. – Подловил Надю на даче. Она картошку окучивала. Игорь-то у неё ленивый. Себя бережёт. Недаром он по знаку зодиака – Дева, а родился в год Петуха, – неуместно и сально вдруг хихикнул Таранов. – …И вот Надёха заместо него окучивает. В купальничке. Я и сиганул к ней через изгородь. И как на духу открылся: мол, так и так, что хошь делай, а я тебя люблю и хочу. Скажешь – Инну бросить, пережениться – брошу, переженюсь. А она вроде застеснялась, ан долгонько так на меня поглядела и засмеялась: «Тебе одного танца хватило? Какие же вы…Ладно. Будь по-твоему. Ан не здесь же…Ступай за мной. Догонишь – я твоя. А нет – не взыщи». И пошла с участка к болоту. Там слева и справа огороды. Чунжинцы картошку окучивают. Только мы им невпрогляд. Ровно пеленой от них укрыты. Чудно…

– Так бывает, бывает…, – подтвердил Иван Иванович, пребывая «на одной волне» со слесарем.

– Хлюп…Хлюп…Чапаю за ней, – зашмыгал Таранов, и взгляд его продолжал мутнеть и советь, как у сомнамбулы в гипнотическом сне. – Наде-то хорошо. Она ж девка-лесавка. Болото что свои пять пальцев чует. А мне каково? Сдрейфил: щас затянет нафиг. Нет! Шагается легко-легко. Лечу, ровно на крыльях. И что ни шаг, то к Наденьке ближе. «Куда ж ты денешься, Дырочка моя любимая и окаянная! – весь задрожал я внутрях. – Щас свернём за первые камыши, и там я так дорвусь до тебя, так отымею! У-у-ух!…»

В этом месте повествования поражённый Гордей перевёл взгляд на Ивана Ивановича. Тот, уловив это, прижал указательный палец к губам.

– Вот и первые заросли нас спрятали, – смиренно смежил веки Константин. – До Нади – рукой подать. Да ни с того ни с сего ноги у меня затяжелели, ровно отнимаются. Скребу я ими, вроде, что есть мочи, шустрей, чем граблями на покосе, а догнать не могу. Ровно в страшенном сне, в детстве, когда от Бабя-яги убежать хочешь, а ноги ватные. Только тут наоборот: перебираю, а настигнуть невомчь. Хоть плачь. И в голове замутилось и поплыло. Ведёт она меня, ровно бычка на привязи. Петляю зайцем туда-сюда, а сам ни черта не соображаю.

– Так-так-так, – погладил его по светлой шевелюре прокурор.

– И что характерно, – оживлённо принялся двигать яблоками глаз рассказчик, не поднимая век. – Ведь по тому болоту пройти можно лишь по бережку. Лишний шаг влево, вправо – капец ослу! А мы с Надей исколесили его ровно посуху. Вот как оно было.

Прокурор убрал руку со лба Константина, легонько похлопал его по плечу и внятно проговорил ему в ухо: «И чем дело кончилось?»

– Короче, очухался я у себя на огороде, – повёл шалые глаза очевидец на прокурора и следователя, точно видя их впервые, и взор его мало-помалу обретал прежнюю осмысленность – Ноги сухущие. Надюшка, как ни в чём ни бывало, тяпает на своей меже. Распрямилась, повернулась в мою сторону и хохочет: «Как дела? Отпустило?» А у меня и впрямь запал исчез. От приворота осталась одна печаль по ней. Кручина. Я прежде и словом-то таким не выражался, а отныне знаю – кручина.

Таранов умолк. Прокурор и следователь переглянулись. Полунин сделал большие и значительные глаза, а шеф снисходительно и критически ухмыльнулся.

– Ладно, – встряхнулся и сам Иван Иванович, словно отгоняя видение. – Мы, Константин Борисович, за лесом, как говорится, не увидели деревьев, а за болотом – здравого смысла. Какова связь между вашим увлечением и исчезновением Алякиной?

– Такова, – с несомненной искренностью ответил тот, – что если бы я не нагваздался в ту ночь, то ни за что не отпустил бы Надю одну. Пусть бы мне опосля Инка рожу всмятку изнахрачила, а не отпустил бы. Я виноват.

– И таки ругались Алякины, хоть и не в вашем присутствии?

– При моём отрубоне, – спокойно и с горьким достоинством уточнил Таранов. – Без вранья. Вот вы, небось, считаете, гражданин прокурор, что наехали, набуровили на меня, так я и спёкся? Не-а. То половина правды. Главное же то, что я перед Надюшкой свою вину чую. С того и каюсь. Дальше можете меня пластать на зельц и окорочка.

– Быть посему, – как бы поверил ему Иван Иванович, включая магнитофон. – Одиннадцать часов тридцать две минуты. После перерыва допрос продолжен. Скажите, свидетель, какие вещи были при Алякиной, когда она уходила?

– Я ж не видал. Спал пьяный. А пришла с сумочкой. Вроде, при документах и деньгах. Она как бы невзначай их выказала, когда про парня издалёка помянула.

– Имя нездешнего парня вспомнили?

– Не-а. Вспомню – скажу. Издалёка он откуда-то. Петруха…Пётр Поморцев чего-то про него говорил. Он знает.

– Могла Алякина с тем парнем уехать?

– Надюшка на всё была способна. Но не на плохое. С первым встречным-поперечным не стала бы…

– Говорят, взбалмошная она была? Ветреная?

– Не-а. Не ветреная. Она – милый порыв весеннего ветерка, – с несвойственной поэтичностью вдруг отозвался слесарь-ремонтник. – Была!…

Оформление допроса в письменном виде затянулось. Возникла необходимость прерваться. И пока милиционер водил неординарного свидетеля в туалет, Иван Иванович, обмахиваясь из-за жары как веером папкой для бумаг, распорядился:

– Милый порыв весеннего ветерка…Ишь, как разнесло слесаря-ремонтника на лирику. Вы, Гордей Михайлович, не вздумайте в протокол заносить его ахинею про болото. А то нас заодно с ним на судебно-психиатрическую экспертизу отправят – гайки ключом «на двадцать семь» вкрутят…Наколются, травки накурятся, «колёс» наглотаются – и давай «глюков» ловить. – И помедлив, шеф самокритично дополнил: – Раскрутили, называется…

Они обменялись понимающими взглядами и сдержанно захохотали, оглядываясь на приёмную. Гордей смеялся, но скорее из подражания шефу. Болотная легенда не представлялась ему столь уж невероятной. А к Надежде Алякиной у него впервые проснулся чисто человеческий интерес. Безотносительно к расследованию дела.

4

Чусовой в архитектурном плане – компактный населённый пункт. И для доблестной милиции «телепортировать» Инну Таранову с правого берега реки Чусовой на левый, из Старого города – в Новый, из железнодорожного предприятия – в прокуратуру, было проблемой получаса.