Вот и Таранова не могли миновать людские досужие пересуды про нравы сурового надзирателя за исполнением законов. И слесарь-ремонтник Костя сник.

– Прочитали? – забирая кодекс, пронзил Иван Иванович противника стального цвета глазами, словно лучами лазера.

– П-прочитал.

– Оценили?

– О-оценил.

– А теперь скажите: что вам известно о ссоре между Алякиными в ту ночь?

– Про какую ссору? – всё же попытался прикинуться дурачком Таранов.

– Да вот про какую! – гневно грохнул по столу кулаком прокурор так, что из графина вылетела стеклянная пробка-рюмочка и, пролетев по замысловатой параболе, плюхнулась точнёхонько свидетелю на колени.

Тот аж подпрыгнул! Иван Иванович забрал у него летающую принадлежность и с остервенением буквально втёр в руки мелкопакостного лгунишки протокол допроса его жены:

– Читайте, читайте…, – шипел он. – Здесь…И здесь…А почерк её знаете?… А роспись ещё не забыли?

– Ах это!…– натянуто разыграл просветление Константин, воровато шныряя по кабинету глазёнками, подобно крысе в поисках норы-лазейки в плинтусе. – Ах это…Дык…Об этом же мне Инна опосля рассказала. Сам я свару промежду Алякиными не слыхал. Я ж к той поре…того…начирикался до отрубона.

– Хорошо, поутру, – напирал и напирал прокурор. – Но знали же, знали!

– Знал, – скуксился Таранов, и отпущенное им ухо «прыгнуло» на место.

– Подведём промежуточный итог, – почти весело проговорил шеф, обращаясь не то к свидетелю, не то к Гордею. – Что мы имеем? Мы имеем сегодняшний протокол допроса и объяснение за май текущего года, в которых многоуважаемый господин Таранов скрыл факт ссоры. Но сейчас у нас появилось его свежее признание в утаивании информации о склоке. А магнитофончик-то пишет, пишет…

И Иван Иванович, точно вождь мирового пролетариата с броневика, протянул руку к кассете аудиоаппарата. Гордей разинул рот. Костантин в очередной раз оттянул мочку бедного уха модельной резинкой чуть ли не до промежности. А диктатор следственного действия с умыслом продлил гнетущую паузу, по-сталински пройдясь по кабинету. Жаль, что знаменитой курительной трубки, попыхивающей табаком “Герцеговина Флор”, не хватало.

– Был у меня один лжесвидетель, – уставившись в потолок, повёл «диктатор» диалог «сам с собой». – Преданья старины глубокой. Вывели его от меня под белы рученьки два конвоира. И доставили по назначению – в тюрьму. Н-да… Ну да не пристало нам байки травить. Хватит! – вдруг резво подскочил прокурор к Таранову, вонзив безжалостный холодный взгляд светлых глаз в того. – Отвечайте мне: был у вас вчера разговор с женой о том, как она сходила в прокуратуру?

Гордей видел, что шеф капитально “завёлся”. Лет десять назад тот работал следователем, и сейчас “следственная жилка” в нём пробудилась и раскачивала маховик оборотов. Иван Иванович уже сполна вошёл в образ. Полунин накануне ночью читал книгу о Германии времён третьего рейха, и прокурор невольно напомнил ему разведчика гитлеровского абвера, зацепившего «на крючок» диверсанта.

– Бы-был, – пропыхтел капитулирующий врунишка.

– Поучала она вас, что нужно говорить так-то и так-то? – хищно почти впился Иван Иванович в Константина и тут же, не давая тому опомниться, ещё наддал «жару». – Я покамест не спрашиваю «что» она велела говорить. Я покамест спрашиваю отвлечённо: была проработка?

– Бы-была, – отдувался Таранов, откидываясь и сползая по спинке стула.

– О чём же?

– Чтобы не болтал лишнего.

– Какого лишнего?

– Про ссору и…и про одного парня.

– Про какого парня?

– Забыл, как его зовут. Он не чусовской. Нездешний. Его из наших мало кто видел. Его, как бы, Надя видела…ну Алякина. И Петруха…, то есть Пётр Поморцев. Поморцев про него точно знает. А Надюха нездешнего как-то чудно называла. Это…Нет, на языке вертится, а ухватить не могу.

– И это всё?

– Теперь, зуб даю, всё! – клятвенно едва не перекрестился Константин.

И он облегчённо вдохнул и выдохнул воздух. Так выдыхают грешники, отходящие в мир иной. Однако рано он собрался в рай. Прокурор придерживался противоположного мнения.

– Нет не всё! – отрубил он. – Для меня ясно, как дважды два, – пуще прежнего возвысившись над полуоткинувшимся раскаявшимся грешником, негромко, но гипнотизирующе вещал шеф, – что интрига замешана на отношениях между мужчиной и женщиной. Не обошлось без эротического фактора, так сказать. Вот вы, Константин Борисович, лично как относились к Надежде Алякиной?

Гордей, сидя за приставным столиком, поодаль от Таранова, тотчас заметил, что Иван Иванович, ведомый наитием, попал «в точку». В ту или не в ту – вопрос. Но в слабую точку. Потому что извечно бледную физиономию курильщика наконец-то залила изнутри кровь чрезмерной натуги. Создалось впечатление, что слесарь-ремонтник в одиночку и без домкрата поднимает «Камаз» для замены продырявленного колеса.

– Чё мне до неё? – прохрипел Константин, глядя в пол. – У меня есть жена. Инна. Красивая. Она же была у вас.

Прокурор, не встречавшийся с Тарановой, мимолётно, взглядом и поднятием бровей, спросил у Полунина: «Ну и как она?». Следователь столь же неприметно скривился: «Так себе, серединка на половинку».

– Хорошо, – проявил гибкость Иван Иванович, пробираясь вслепую по своеобразному лабиринту хитросплетений. – Зададим задачку иначе: Надежда была интересной женщиной?

– П-почему была? – вскинулся Таранов. – М-может она…есть?

– Увы, была, была, – умело сыграла скорбную роль допрашивающая сторона. – Уж поверьте, нам виднее. Просто так уголовные дела не возбуждаются!

– Да-а…Была-а…, – поверив прокурору, обречённо проговорил Костя, превращаясь из затурканного очевидца в убитого горем простоватого парня. – Надюха была очень интересной девушкой

– Чем же? – вцепился в него шеф, подобно оголодавшему клещу в расслабленную подмышечную мякоть грибника.

И Иван Иванович, объявив в микрофон перерыв в допросе, манерно выключил магнитофон, что нельзя было расценить иначе, нежели как жест громадного доверия.

– По такому случаю попустимся взаимным недоверием, – примирительно положил прокурор руку на плечо допрашиваемого.

– Ну, она была такой…необычной, – собирался с мыслями Таранов, не готовый к замысловатому виражу психологического противостояния. Порывая с запирательством, он нащупывал ту меру откровенности, с которой ещё и сам не определился. – Она на праздники могла нарядиться в старинные одежды. Или пела такие…дикарские…ли чо ли…песни и плясала под бубен. А то волосы чудно заплетала. Они у неё были длинные, красивые. Она их заплетала в тоненькие косички. С ленточками. Много узеньких ленточек.

– Зачем? – не стерпел и впервые с прорвавшимся любопытством влез в диалог Гордей.

– Она считала себя этой…вогулкой, – подыскивая замысловатое для него слово, забывшись, поковырял Костя в носу. – Ну, как бы не сама вогулка…У неё, бутька бы, дальние-предальние родичи вогулы были. А этот…как его…родоначальник был шаманом. И когда мы собирались на даче, Надя то в шапочку чудную с длинными шнурками и меховыми помпошками обрядится…То нацепит старинные бусы из настоящих зубов и когтей зверей…Ещё у неё была такая…, – засопел от нетерпения свидетель, – древняя фигурка…Соболь? Да, соболь! Железячка такая. Игорь, муж её, говорил, что это, как его…, – озабоченно и с шумом втянул свидетель слюни. – А-а-а! «Пермский звериный стиль». Надюха и сама иногда дикой становилась. По повадкам – натуральная колдунья! Рысь! Красивая рысь!

– Ну да! – не столько недоверчиво, сколько восхищённо, точно слушал сказку, проронил Полунин. Он задвинул протокол на край столика и сидел, подперев подбородок руками.

– Кха…Кха…, – назидательно прокашлялся прокурор, перекладывая руку с плеча рассказчика на шею. – Давайте-ка поближе к делу. Или к телу. Ведь что-то интимное меж вами было?

– Было?…Было! – с прорвавшейся элегической грустью вздохнул туповатого вида парень, будто прощаясь с чем-то чистым. – Надя была такая…Заманчивая и неприступная. Она даже смотреть на себя нахально не позволяла, а не то ли чё ещё. А разбалуется – не остановишь. Игривая. Неуловимый рысёнок. И бесёнок. Игорь про неё говорил, что у неё…это…как его…от обаяния застенчивости до обаяния озорства – один шаг…