— Это вам.

— Благодарю, сэр, — она не стала поворачиваться к Гилберту. — Но со мной все хорошо.

— Я лишь хотел позаботиться о вас.

— Благодарю, но я не нуждаюсь ни в чьей заботе.

— И все же, Мадаленна, — вступил в беседу Рочестер. — Может быть, вы подумаете?

— Я уже обо всем подумала, сэр. Это решение абсолютно взвешенное и обдуманное.

— Нет, я так не могу! — с отчаянием воскликнул Рочестер и упал в кресло. — Как раз накануне конференции в Глостере!

Профессор с таким безнадежным видом смотрел на календарь, что Мадаленна с тревогой оглянулась в поисках какого-то лекарства от давления. Она слышала, что в последнее время то у него шалило и совершенно не хотела быть причиной таких расстройств. Кто же знал, что она была так важна для университета? Если бы она знала это, то, наверное, первые три курса и вовсе тут оставалась ночевать. Профессор горестно вздохнул, и Мадаленна, не посмотрев в сторону Гилберта, взяла из его рук стакан и смочила водой носовой платок. С недавнего времени она переживала за всех мужчина в очках и с белой бородой.

— Прошу вас, сэр, не волнуйтесь так. — она вытащила из кармана склянку с глюкозой и протянула ее Рочестеру. — Вот, примете, это поможет.

— Спасибо, мисс Стоунбрук, — он похлопал ее по руке и слабо улыбнулся. — Это все погода, ничего страшного.

— С такими умениями вам стоило бы идти на медсестру, — тихо заметил мигом помрачневший Эйдин.

— Если бы это означало, что я могла никогда не встретить вас, обязательно пошла бы.

Он побледнел и отошел к окну; Мадаленна наблюдала за тем, как Рочестер выпивает стакан воды и молилась только об одном — чтобы ей дали возможность отчислиться, и чтобы этим документом не занимался Гилберт. Постепенно профессор опять порозовел, и из коридора послышались голоса студентов. Харрис и Рочестер переглянулись — у них у обоих были еще занятия, а они и так пропустили две пары из-за нее. Рочестер встал и поправил на себе пиджак и что-то прошептал заместителю декана на ухо; тот закивал и мимоходом взглянул на нее, а потом на Гилберта. Мадаленна уже хотела выйти из кабинета, когда профессор попридержал деликатно ее за руку и попросил остаться.

— Прошу вас, мисс Стоунбрук, подождите еще чуть-чуть, этот вопрос еще не решился. Эйдин! — окликнул он его; тот не повернулся. — Вот у тебя сейчас нет занятия, будь добр, займись обсуждением этого вопроса!

— А вы? — развернулся он к ним.

— А у нас лекции, — развел руками Харрис. — Не ты один преподаешь предметы в этом университете. Так что, будь добр, разберись. Мисс Стоунбрук, — он остановился на пороге и еще раз внимательно на нее посмотрел. — Пожалуйста, обдумайте все еще раз, я очень надеюсь на ваше благоразумие.

Хлопнула дверь, и они исчезли в коридоре. Замерли голоса. Мадаленна не могла сдвинуться с места, все смотрела на картину. Цвета за все время, казалось, стали еще более ядовитыми, и она потерла глаза. Гилберт ее не замечал; он размышлял о чем-то своем и ходил по кабинету, делая аккуратный круг по аудитории. Несколько раз он столкнул со стола письменный прибор, потом — стопку бумаг, и все это было сделано с такой отстраненностью, замкнутостью, что Мадаленна сжала посильнее глаза, только чтобы забыть и мягкую улыбку, и ласку. Исключительная доброта в любой момент могла стать исключительной жестокостью, и теперь она это понимала. И не собиралась в чем-то отставать. Ей было все равно на свои чувства, самым главным для нее стал только аграрный факультет и возможность хоть как-то приблизиться к мистеру Смитону. Тоска разрасталась в ней с каждым днем все сильнее. Эйдин машинально крутил в руках какой-то брелок, и, присмотревшись, она встала с места — все тот же закрытый зонтик из Италии! Как у него рука вообще поднялась его надеть?!

Ждать было нечего. Мадаленна подошла к канцелярскому столу, вытащила бумагу, подкрутила стул и принялась по образцу выводить первый абзац заявления на отчисление. Какое-то время Эйдин отрешенно наблюдал за ней, а потом вдруг встрепенулся и подошел к столу. Мадаленна чувствовала все то же тепло, запах лавандового порошка и еловый одеколон и строго приказала себе не напутать ничего в заявлении: она не собиралась его переписывать. Гилберт переводил взгляд с листка на нее, а потом вдруг отошел и открыл дверь. Когда он заговорил, голос его звучал все так же небрежно.

— Прошу прощения, мисс Стоунбрук, но, боюсь, у меня нет на это сегодня времени. Приходите послезавтра или через неделю, тогда и напишите заявление.

— Разве я не должна сразу писать на имя декана?

— Сначала вы должны написать отказ от курсовой работы на этот семестр и два последующих, и только потом писать заявление на имя декана.

— В таком случае, — Мадаленна поудобнее уселась на стуле. — Сегодня я напишу заявление на имя декана, а послезавтра или, — она равнодушно взглянула на него. — Через неделю напишу заявление на отказ курсовой работы. Идите, сэр, я не смею вас задерживать.

Она надеялась, что Гилберт равнодушно пожмет плечами и выйдет в коридор, а она станет прислушиваться к удаляющимся шагам; она знала, что будет непременно больно, что пройдёт еще немало времени, чем можно будет спокойно слышать его имя или читать заметки о нем, но Мадаленна собиралась запереться на сто замков, если это будет нужно и вытравить все, что напоминало ей о ее слабости. А после можно будет выйти замуж за какого-нибудь богатого барона или еще одного владельца теплиц. Это будет замечательный брак — она не станет любить его, а он — ее. Вот тогда воцарится мир и гармония. Мадаленна ждала, когда захлопнется дверь, и та действительно захлопнулась, но шаги раздались совсем рядом с ней. Гилберт повесил пиджак на спинку стула и сел за стол напротив.

— Хорошо. Если вы так настаиваете, и вам так не терпится попрощаться с университетом… — он не закончил.

— Прошу прощения, сэр, но попрощаться мне не терпится не только с университетом.

Мадаленна вдруг увидела, как привычная за это время маска спала, и в глазах появилось до боли знакомое, прежнее выражение; Эйдин так смотрел на нее только тогда, когда она не стала брать перчатки из его рук, словно она ударила его. Привычное чувство стыда поднялось в ней, но она его осадила. Ей нечего было стыдиться, не она начала эту страшную игру; Мадаленна просто приняла правила.

— Замечательно. — ледяным тоном отрезал он и покрутил часы на столе. — Пишите. Заявление на имя научного руководителя, сэра Эйдина Гилберта. Оформлено от лица студентки третьего курса факультета искусствоведения, Гринвичский университет, Лондон. Прошу освободить меня, студентку третьего курса и так далее; от написания курсовой работы по предмету «искусствоведение». Искусствоведение пишется в кавычках, — зачем-то уточнил он, и Мадаленна недовольно посмотрела в окно. — По причине нежелания заканчивать курс обучения. Написали? — Мадаленна кивнула; он встал и забрал заявление.

Гилберт долго вчитывался в слова, словно она написала целый трактат о причинах своего ухода и все никак не мог ничего сказать. Его руки так сильно сжимали лист, что на секунду Мадаленна подумала, что тот может порваться. Она ждала, когда он подпишет его, но Гилберт все молчал и глядел на листок. Мадаленна хотела пожалеть, что не видела в эти минуты его лицо, ведь это была ее последняя возможность посмотреть на него, но когда Эйдин посмотрел на часы, а потом на нее, она пожелала снова быть слепой. Никакого равнодушия, никакого холода и сарказма; не было ничего, к чему он успел приучить ее за эти дни. Прежняя тревога, волнение — все было там, и Мадаленна вдруг махнула рукой. Только не это, только не сейчас, когда она была так близка к тому, чтобы его ненавидеть. Ей нельзя было тут оставаться, иначе все могло пойти прахом. Она выскочила за дверь и даже не обернулась на звук голоса. Надо было уходить.

— Мисс Стоунбрук!

Нельзя было оборачиваться. Ей все равно. Выговор, замечание — все это только приблизит ее отчисление.

— Мисс Стоунбрук!

Нельзя было прислушиваться к знакомому голосу, нельзя было допустить того, чтобы ее назвали по имени. Она почти завернула за угол, когда Эйдин воскликнул: