— Вы стали достаточно дерзкими после нашей последней встречи. — улыбка превратилась в нервное подергивание лицевых нервов, и Мадаленна подумала, что если она так выглядит со стороны, когда улыбается, то лучше она станет хранить мрачный вид.

— Я во всем беру пример с вас, миссис Гилберт.

— В сущности, — нетерпеливо встала Линда, ей надоел, наверное, этот разговор. — Я побеспокоила вас только за одним. Муж просил вернуть вам ваше очаровательное послание, — Мадаленна похолодела, и миссис Гилберт снова просияла. — У вас замечательный слог; так емко и кратко, но так эмоционально. Мой муж… — Линда повернулась, но кресло у ее стола было пустым — вероятно, профессор не смог дождаться своей супруги.

Мадаленна хотела вырвать у нее из рук письмо, но предпочла подождать, пока Линде надоест махать им у себя перед носом, и она наконец опустит его на стол. Смотреть на белый конверт не хотелось, он был виновником того, что сейчас она была одна. Мадаленна почувствовала, как мутнота накатила на нее, и дышать снова стало трудно.

— Если честно, — погодя произнесла Линда. — Я и не думала, что вы на такое решитесь. Ради нашей семьи…

— Я это сделала не ради вас, — грубо прервала ее Мадаленна. — Не ради вашей дочери. Я сделала это ради Эйдина. Чтобы он не страдал.

— А теперь страдаете вы, — нравоучительно заметила Линда. — Вы пожертвовали своим счастьем ради него. Это… Благородно.

— Чего не сделаешь ради любви? — саркастично улыбнулась Мадаленна и рывком поднялась с кресла. — Надеюсь, когда-нибудь он поймет, почему я сделала это, и как вы шантажировали его.

— Мадаленна, — нахмурилась миссис Гилберт, но та махнула рукой.

— Я сделала все, о чем вы меня просили. Теперь я тоже прошу вас — оставьте меня в покое. А теперь прощу прощения, мне нужно идти, я оставила в университете свои перчатки.

Мадаленна не соврала — она действительно где-то потеряла перчатки, и теперь лихорадочно трясла рукой по сумке, будто от этих движений перчатки могли там появиться. Нет, она точно забыла их в кабинете, когда выбегала на воздух. Делать было нечего, нужно возвращаться за ними, иначе она разорится на этом предмете гардероба. Мадаленна старалась напевать одну из итальянских песенок, но когда она вслушалась в певучий язык, воспоминания предательски встали перед ней, и она резко затормозила около светофора. Как он мог отдать письмо Линде? Как он мог просить ее передать личное письмо? Мадаленна понимала, что он ненавидел ее, что не хотел видеть, но опуститься так низко, чтобы показывать личную переписку той, которой она не предназначалась! Это было уже слишком. Она сожжет все письма, которые он писал, вся забавная и милая корреспонденция будет гореть в огне.

Когда она подошла к университету, ее уже мелко трясло. Гнев и ярость несли ее на всех парах, и Мадаленна фурией влетела в галерею, распугав стаю голубей. Она уже начинала ненавидеть это место, как же хорошо, что она уходила! Мадаленна шла, громко чеканя шаг, и смотрела на цифры кабинетов, размахивая руками. Чтобы она еще раз кому-то поверила, чтобы еще раз кого-то полюбила. Все, кончено! Теперь она понимала, почему Хильда закрыла свое сердце от всех: так было намного проще. И она ничем не станет уступать своей Бабушке. Мадаленна шла, размахивая руками, когда дверь нужного кабинета открылась, и она едва успела отпрыгнуть, прежде чем дверь хлопнула ее по руке. Она сердито треснула по косяку, когда на порог вышел мистер Гилберт со связкой ключей в одной руке и парой перчаток — в другой. По привычке Мадаленна чуть не улыбнулась, когда увидела любимое лицо, но в ту же минуту насупилась и напустила на себя мрачное выражение лица. От неожиданной встречи в его взгляде промелькнула былая мягкость, но в следующую секунду Эйдин снова был холодным и невозмутимым.

— Мисс Стоунбрук, вы что-то забыли?

— Я потеряла перчатки, сэр, — доложила она, смотря в упор на красные перчатки из легкой замши. — И вернулась за ними.

— Эти, я полагаю, — он протянул их, и Мадаленна почти взяла их, когда отвела руку.

То, что она собиралась сделать, было некрасиво и в каком-то смысле недостойно. Но Мадаленна больше не собиралась задаваться вопросами чести и чужого благополучия. Она уже совершила одну ошибку и теперь никак не могла избавиться от ощущения, что своими руками приблизила к себе самую большую беду. Если страдала она, то почему не должны были страдать другие?

— Я возьму их позже, сэр.

— Пожалуйста, — он пожал плечами и положил их на скамейку.

Мадаленна выждала несколько секунд, прежде чем перчатки забыли бы его прикосновение и потом взяла их и принялась неторопливо натягивать на руку. Эйдин сначала недоуменно смотрел на нее, а потом она увидела, как непонимание медленно перешло в боль. Он отошел на несколько шагов назад, будто она дала ему пощечину и саркастично улыбнулся. Мадаленна старалась торжествовать, старалась думать, что она поступила так, как следует и старалась не думать о том, что она делает ему больно. Никакого счастья от этой мысли она не почувствовала.

— Вам так неприятно мое прикосновение?

Теперь вздрагивать настала очередь Мадаленне. Гилберт был снова равнодушным, он улыбался, и ей по-настоящему захотелось дать ему пощечину, только чтобы эта улыбка пропала с его лица. Он был совсем другим, таким она еще не знала — какая-то темнота была в его голубых глазах, и улыбался он совсем холодно. Как-то незаметно их душевные разговоры обернулись другой стороной, и теперь они старались побольнее ужалить друг друга. Лучше бы она вообще его никогда не встречала.

— Прошу прощения, сэр, это праздные разговоры, а им не место в университете.

— Какая великолепная глупость, — он оперся на дверь и пристально поглядел на нее. — Интересно, кто же это сказал?

— Вы, сэр.

— В таком случае, — он не смутился и холодно поклонился. — Не смею вас задерживать, мисс Стоунбрук.

— Еще одно, сэр.

— Да, мисс Стоунбрук?

Мадаленна слышала в его голосе раздражение, но не собиралась уходить, прежде чем не скажет последнее слово. Он мог как угодно относиться к ней, однако уважать был обязан.

— Я понимаю, что вам неприятно вспоминать нашу переписку, — он помрачнел. — Однако прошу, в следующий раз просто сожгите все или перешлите по почте, а не передавайте письмо через свою жену. Видите ли, я слишком сентиментальна и не люблю, когда мои письма, предназначенные одному человеку, читают другие, посторонние.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — нахмурился Эйдин. — Вероятно, вы что-то перепутали, мисс Стоунбрук.

— Нет, — тряхнула она головой. — Я ничего не перепутала. Ваша жена, Линда, передала мне это письмо, — оказывается, она сжимала его всю дорогу. — Она сказала, что вы попросили ее передать мне его.

— Я ни о чем таком Линду не просил, — было начал Гилберт, а потом замолчал и тихо выругался. — Я не просил ее об этом.

— И тем не менее, мое письмо оказалось у нее.

Гилберт протянул руку, чтобы забрать его, но Мадаленна неторопливо разорвала листок надвое и только успела заметить промелькнувшую фразу: «Уважаемый мистер Гилберт,»; в горле стало сухо.

— Пожалуйста, перешлите мне письма, сэр. — она посмотрела прямо на него, и увидела, как темнота в глазах начала рассеиваться. — Будет неудобно, если и их найдет ваша жена. Не беспокойтесь, — она предупредила его вопрос. — Ваши я уже сожгла.

Чувствуя, что еще немного, и она упадет, Мадаленна повернулась, и когда уже собралась уходить, проговорила:

— Желаю вам хорошей семейной жизни, сэр. И передайте вашей жене, что я сделала все, о чем она меня просила.

***

Мадаленна пришла домой уже когда фонари зажглись на улице. Она не знала, сколько часов бродила по городу, заглядываясь на витрины и стараясь не смотреть в зеркало. Мадаленна не хотела идти домой — там все было таким мягким, знакомым, уютным, а ей больше хотелось спрятаться в какой-нибудь дыре и забыть вообще, что у нее есть дом. Мама наверняка волновалась, но даже эта мысль не заставила Мадаленну идти быстрее. Она пропустила все обязательные пары, и в глубине души надеялась, что ее исключат сразу после сегодняшних занятий. Вдруг мистер Гилберт расщедрится и напишет прошение об ее исключении? Вот тогда она бы действительно стала намного счастливее.