— А вы? — жалобно воскликнула Эффи. — Разве мы будем во второй раз сдавать не вам?
— Нет, мисс Доусен. В феврале мне нужно будет присутствовать на конференции в Италии, поэтому меня будут замещать. И потом, вам не стоит беспокоиться об экзамене, с вашими результатами я могу поставить «отлично» и так.
— О, нет, — кокетливо улыбнулась Эффи, и Мадаленну передернуло. — Я не люблю пустых оценок, сэр.
— Берете пример с мисс Стоунбрук? — улыбка Эффи исчезла, и Мадаленна услышала довольное хмыканье Дафни. — Похвально.
— А кто-то из нашей группы поедет вместе с вами?
— Да, мисс Доусен. Мисс Стоунбрук, — на секунду его взгляд задержался на ней; Мадаленна почувствовала как ее затолкала в бок Дафни. — Мистер Дженсон и мисс Шнайдер. И попрошу вас оставить все вопросы на потом, иначе нам просто не хватит времени на экзамен. Тогда начнем по алфавитному порядку. Мистер Аберкромби.
Молодой человек в роговых очках вышел из-за ряда скамей и уверенно сел за стол. Эйдин сразу предупредил, что готовых билетов не будет, и он станет спрашивать все, что они успели пройти за семестр, однако лекции его были настолько интересными, а объяснение — понятным, что весь материал запоминался сам по себе, и Мадаленна удовлетворенно заметила про себя, что могла бы ответить на вопрос мистера Аберкромби: «Основные аспекты метода Леонардо да Винчи». Тихий голос студента разносился под сводчатым потолком, а мистер Гилберт внимательно слушал его, не перебивая и изредка задавая вопросы. Мадаленна с опаской прислушивалась к стуку собственного сердца, которое то замедлялось, то ускорялось до такой степени, что в голове начинало шуметь. Она всегда волновалась перед экзаменами, но сейчас имело месть быть нечто другое. За мистером Аберкромби вышел мистер Андерсон, за ним мисс Аксон, после них мисс Баскервилл, мистер Бойер и мистер Грейнджер — все шли ровно по алфавиту, кого-то мистер Гилберт сразу отпускал, кому-то задавал дополнительные вопросы, но Мадаленна смотрела только на Эйдина. Что-то было не так. Он был неизменно оптимистичен, улыбался и не отвлекался на мелочи, пока слушал ответ студента, но какая-то тень легла на его лицо, и грустная задумчивость не сходила с него. Временами в его глазах вспыхивало что-то отдаленно знакомое, и Мадаленна прищуривалась, стараясь понять, что так расстроило его.
Она уже где-то видела эту тень, несомненно видела, но где… Картина из прошлого ускользала от нее, как бы она не старалась ухватить ее рассмотреть. Это было недавно, Мадаленна была в этом уверена. Лоб от волнения стал совсем горячим, и она склонилась над учебником; даже если бы кто и заметил ее румянец, все равно бы решили, что это только из-за волнения. Мадаленна вытащила платок, всегда пахнувший ментолом, и приложила ко лбу — еще чуть-чуть, и она станет совсем как та пуансетия, которую ей подарили мистер Гилберт. Пуансетия. Мадаленна выпрямилась и едва не воскликнула. Пуансетия. Его выражение лица в тот вечер, вот почему сегодня оно ей казалось таким знакомым. Танцевальный зал, котильон, библиотека, это было все не то, память после того вечера хранила в себе отпечаток чего-то недостойного и очень интимного, что было не для ее глаз. Миссис Гилберт. Тот поцелуй в его кабинете. Мадаленна так глубоко вздохнула, что Дафни с испугом взглянула на нее, а мистер Гилберт отвлекся от ответа мистера Грейнджера и внимательно посмотрел на нее.
«Все хорошо?»
«Не беспокойтесь, сэр, все в порядке.»
— Мисс Стоунбрук, может быть вам дать воды?
— Благодарю, сэр, со мной все хорошо.
Мадаленне хотелось скрыться, уйти в самую темную комнату и сидеть там, пока ее щеки не перестанут краснеть, но теперь от стыда. Как можно было быть такой эгоистичной и думать только о себе, исключительно о своих чувствах. Почему мистер Гилберт не поздоровался отдельно только с ней? Почему мистер Гилберт не улыбнулся ей по-особенному? Как можно было не понять, что у него, возможно, были проблемы в семье, о которых она не могла и подозревать. Стыд постепенно уходил, и на его место пришла злость на саму себя, на свою мелочность и эгоизм. Но тогда, разве она не могла ему помочь? Разве не могла утешить его, как хороший знакомый, как друг — разговором, взглядом, прогулкой? Критическое настроение взяло над ней верх, и Мадаленна поморщилась — а кем она приходилась ему, чтобы иметь право ворошить его личную жизнь, чтобы задавать вопросы, на которые он не должен был отвечать. Она была всего лишь его хорошим знакомым и только.
— Спасибо, мистер Грейнджер. Теперь попрошу мисс Дастин.
Разумеется, так и было, кивнула Мадаленна. Но, с другой стороны, мистер Гилберт и сам не раз говорил, что очень дорожит их знакомством, что считает ее своим другом, они делились в спонтанных разговорах тем, что никогда не рассказали бы кому-нибудь другому. И разве она стала бы требовать чего-нибудь большего, разве поставила бы его в неудобную ситуацию? Нет, Мадаленна просто бы взяла его за руку и держала так долго, как это было бы необходимо. «Господи, если бы вы только могли знать, как вас любят,» — проносилось у нее в голове, пока она смотрела, как его карандаш скользил по страницам эссе мистера Грейнджера. — «Если бы вы только захотели догадаться, насколько сильно вы нужны кому-то, что ваша улыбка может сложить или разрушить, если бы вы только могли догадаться.» Однако мистер Гилберт не догадывался и отстраненно смотрел в окно, вызывая нового студента и прислушиваясь к его ответу.
— Мисс Доусен, вы готовы отвечать?
— Нет, сэр, если позволите, я отвечу в самом конце.
— Вы уверены? — нахмурился Эйдин. — Повторяю, вы можете не отвечать, а сразу получить оценку.
— Нет, нет, сэр, я очень хочу ответить. Для меня это очень важно.
Мадаленна встрепенулась, посмотрела на последний ряд, и учебник с глухим стуком упал на стол. Все были увлечены одной подготовкой, никто не обращал внимания на Доусен, но Мадаленне хватило одного взгляда, чтобы внутри у нее болезненно заныло. Эффи вся преобразилась, она волновалась, но от этого она выглядела почти хорошенькой. Глаза ее блестели, а во взгляде читалась такая привязанность, что вся злость, вся ревность пропала. Эффи Доусен смотрела на мистера Гилберта так, будто была готова пойти за ним, куда бы он не сказал. Эффи Доусен была влюблена в своего преподавателя. Вероятно, она сама выглядела точно так же, когда смотрела на него, и даже привычное чувство превосходства над своей бывшей подругой не проснулось. Оставалось только надеяться, что вымуштровка Бабушки даром не прошла, и все ее чувства нельзя было прочитать по лицу. Мадаленна угрюмо посмотрела в окно и отвернулась. Эффи не нужно было ничего говорить, ее глаза и улыбка кричали куда громче всех слов. Мадаленна пыталась было злиться, пыталась даже воскликнуть: «Как же такое возможно! », но сил удивляться не было — происходило лишь то, на что она пыталась не обращать внимания.
Все взгляды, все вздохи, все улыбки и просьбы объяснить ей, Эффи, как писать так, чтобы не выходить за красную строку — все это лишь было свидетельством глупых чувств. Но ведь Эффи не имела никакого права любить мистера Гилберта, она не могла, потому что… Потому что… Ответа не было, мрачно перебирала листы Мадаленна. Взбудораженная ревность все еще трепыхалась, но медленно сдавалась под голосом разума. Доусен настигло лишь то, что не оставило и Мадаленну. В сущности, и она сама не имела права любить его. Он был женат, у него была дочь — он мог нравиться всем, но на любовь права ни у кого не было. Только у Линды. Сверкающей, беззаботной и такой ненавистной Линды, которая не видела ничего, кроме своего Джонни. Мадаленне вдруг захотелось рассмеяться: они соревновались с Эффи, глупенькие, не думая, что эта битва уже давно была выиграна девушкой с иссиня-черными волосами и певучим голосом. Забавно, наверное, было со стороны Линды смотреть на всю их мышиную возню.
— Мисс Кру, — Дафни выдохнула, и на минуту Мадаленна отвлеклась от своих размышлений. — Готовы отвечать?
— Да, сэр.
Голос ее приятельницы дрогнул, и Мадаленна тихо положила ей в карман собственные карточки с датами жизни всех художников — это была единственная подсказка, которую мистер Гилберт разрешал приносить с собой. Дафни несколько раз дернула стул, но тот не двинулся с места и в конце концов уронила учебник — ее подруга страшно волновалась перед каждым экзаменом, однако Эйдин только улыбнулся, отодвинул стул и ободряюще пожал руку. Они завели тихий разговор о Позднем Возрождении, а Мадаленна старалась унять мелкую дрожь, — вечный спутник всех ее волнений — от которой трясло все тело. Стул начал негромко звенеть под ней, и она стиснула руки так, чтобы боль немного отрезвила ее. Желание выйти наружу и вдохнуть побольше воздуха росло все сильнее и сильнее, но Мадаленна упорно сидела, склонившись над тетрадью, и дышала так глубоко, что у нее начало болеть в груди. Волнение перед экзаменами, скандал с Бабушкой переживания за мистера Гилберта, открытие чувств Эффи — все смешалось в ней и старалось вывести из себя. Но она сидела и дышала.
