— Меня удивляет, что вы, как человек так много знающий об искусстве, так легко отвергаете его значимость.
— Собственно, по этой причине я и отвергаю его. Впрочем, я не буду ходить вокруг да около, — он заметил сердитое выражение ее лица и мгновенно стал серьезным. — Видите ли, мисс Стоунбрук, вы восхищаетесь искусством потому, что оно красиво, а я презираю его от того, что это фальшивка.
— Очень смелое заявление. — чуть не задыхаясь от возмущения, просипела Мадаленна. — Очень смелое и невежественное.
— Это вы о чем?
— О том, что вы так легко определили, почему я восхищаюсь искусством.
— А разве это не так? — полуулыбнулся мистер Гилберт. — Впрочем, если не так, то прошу прощения, я не хотел вас обидеть, просто привык к ответам своих студентов. «Я люблю Рафаэля, потому что он рисовал милых ангелов.» Как вам подобное заявление?
— Чудовищно. — но ее раздражение все еще бушевало в ней. — Надеюсь, что моя причина будет более глубокой.
— И почему же вы восхищаетесь искусством, мисс Стоунбрук?
Они подошли к небольшому мосту, и Мадаленна вдруг остановилась. И почему она восхищалась обычными соединениями разных цветов на холсте и странными конвульсиями механического карандаша? Не могло же быть все так банально; не из-за этого у нее всегда ныло где-то внутри, когда она видела чудо — волны выпрыгивали из рамы, и гроза была готова обрушиться на головы смотрящих.
— Оно хранит вечность. — наконец выговорила она.
— Поясните. — неумолимо ответил мистер Гилберт; дискуссии было не избежать.
— Видите ли, — тихо начала Мадаленна. — Мир постоянно меняется, а природные катаклизмы и вовсе рушат его, да и сама природа медленно умирает. Я восхищаюсь этой красотой, — она кивнула в сторону гор. — Но разве я могу сказать с уверенностью, что так же будет и при моих внуках? А картины, они вбирают в себя все это и хранят на века. Ведь когда-то и в шестнадцатом веке люди просто жили среди того, что мы сейчас называем «пастушью пасторалью», а потом это все исчезло; крестьяне умерли, закончились старые войны и начались новые — изменилось все и до неузнаваемости. И мы бы никогда бы об этом не узнали, если бы не пейзажи. Искусство переносит во времени и пространстве, и за одно это его нельзя называть пошлостью.
— Но согласитесь, картины часто врут, разве не так? Помните ситуацию с Анной Клевской и Генрихом 8? — усмехнулся Эйдин. — Как разгневался король, что его избранницу представили в куда более выгодном свете, чем на самом деле? (прим.автора — имеется в виду ситуация сватовства немецкой принцессы Анны Клевской к королю Англии Генриху 8; портрет принцессы, по мнению короля, оказался слишком приукрашенным по сравнению с настоящей внешностью Анны.)
— Возможно, — кивнула Мадаленна. — Но и если они и врут, то только ради блага. А портреты я вообще не люблю, мне больше нравятся пейзажи.
— И вы верите в ложь во спасение?
— Верю, — просто ответила Мадаленна. — Вообще лучше стоит верить в хорошее.
— И вечное. — добавил мистер Гилберт, и Мадаленна посмотрела на него.
— Вы смеетесь надо мной?
— Нет. Я редко бываю искренним, но сейчас я говорю чистую правду. Я не смеюсь над вами.
— Благодарю. — сурово проговорила Мадаленна, и, досадуя на саму себя, она решила не говорить до конца дороги ни слова.
Дорога медленно подходила к городу, когда мистер Гилберт вдруг остановился на развилке; другая дорога вела к реке, и оттуда каждый день в восемь утра и в два дня ходил паром до острова Уайатт, временами гудки парома доходили и до поля, и Мадаленна любила представлять, что это именно ее ждет старый и ржавый баркас, чтобы отвезти подальше от белого дома с мраморными колоннами, и каждый раз она вспоминала отца и мать, и комок в горле становился невыносимым. Нет, мистер Смитон был прав, подумала Мадаленна, Хильда Стоунбрук и правда решила ее привязать к себе и выбрала для этого самый отвратительный и действующий способ — ее родителей. Паром прогудел три раза, и Мадаленна почувствовала, как около сердца что-то больно сжалось, и ей показалось, что голубое небо потемнело.
— Странно гудят эти пароходы. — заметил мистер Гилберт. — Вроде бы и радостно, а вроде бы и безысходно. Вы не замечали, мисс Стоунбрук?
Замечала, конечно же она замечала. Бегала через день на пристань, следила за тем, как паром исчезает за поворотом, превращается в мелкую точку и представляла, что когда она сядет на него, то он вдруг свернет и поплывет вниз, в какое-нибудь солнечное Катманду или в Австралию, где, как говорила ее мама в детстве, все ходили вверх головой.
— Нет, не замечала.
Но незнакомому человеку вовсе не нужно было об этом знать.
Мистер Гилберт пристально на нее взглянул, но ничего не сказал, и Мадаленна зашагала вперед. Она сама не понимала, как этот человек заставлял ее говорить, причем то, что ее волновало очень давно. Он не принимал ее слова всерьез, это было и так понятно, но от этого желание спросить его о чем-то еще не исчезало, и это начинало снова пугать Мадаленну. Незнакомый страх; прежде Мадаленна боялась только смерти и счетов за газ — то, что могло сбить с ног или выселить из дома — но теперь ее пугало что-то неведанное и необъяснимое. Мистера Гилберта она знала второй день, но уже спорила с ним об искусстве, пока вела до города, и ничем она не могла объяснить подобное поведение.
Хотя объяснение было вполне логичным, тут же возразила она себе, и не надо из этого делать тайны. Мистер Гилберт был первым человеком из сферы искусства, с которым она могла относительно свободно поговорить, и будь на его месте профессор Макри или сэр Келли, она бы поступила точно так же. И все же Мадаленна нахмурилась и негромко выругалась; все это было не к добру.
— Как быстро вы ходите, — послышался голос мистера Гилберта у нее за спиной; она снова забыла о том, что он шел рядом с ней. — Я даже слегка запыхался.
— Мы пришли. — она угрюмо указала на знак города и повернулась в сторону гостиницы. — Здесь я вынуждена вас оставить, у меня еще много дел, но, думаю, вам кто-нибудь подскажет, как дойти до гостиницы. Всего хорошего. — и она уже хотела уйти, когда ее окликнули; пришлось остановиться.
— Одну секунду, я задержу вас ровно на еще одну секунду.
Мистер Гилберт снова улыбнулся, и снова черты его лица смягчились, а Мадаленна вдруг подумала, что он чем-то похож на одного ирландского рыцаря с гравюры, которую ей подарил отец; Мадаленна не особо любила такие лубочные картинки, но ту она почему-то хорошо запомнила. Рыцарь был в темном одеянии, а за спиной у него висел колчан со стрелами.
— Благодарю вас за то, что проводили меня до города. Один я из леса ни за что бы не добрался.
— Не за что. — кивнула Мадаленна, смотря в сторону книжного магазина, она уже видела, как мистер Лорни ставил на полки новые копии Остин. — Не я, так кто-нибудь другой помог.
— Но так как помогли вы, сердечно вам благодарен.
Мистер Гилберт не стал жать ее руку, а только церемонно снял с головы шляпу, и Мадаленне почему-то вдруг захотелось улыбнуться; день и правда выдавался отличный.
— Всего хорошего. — она еще суровее сдвинула брови и мотнула головой. — Мне и правда пора.
— До свидания, мисс Стоунбрук. — жизнерадостно сказал мистер Гилберт.
— Прощайте, мистер Гилберт. — сказала Мадаленна, и, не дожидаясь нового ответа, кивнула и пошла в сторону книжного магазина.
Тьма отступила, и голубое небо снова засияло своей лазурью, а в груди перестало болезненно тянуть, и она с наслаждением вдохнула августовский воздух, отдающий немного жженым железом. День и правда обещал быть хорошим, и Мадаленна точно знала — нет тому на это веской причины; просто был август, просто светило солнце, просто наконец-то Мадаленна Стоунбрук осталась одна.
========== Глава 4 ==========
Джон не появлялся у Стоунбруков уже неделю, и каждый день Хильда Стоунбрук постукивала своей палкой по паркету и заявляла, что она давно не видела «этого славного юношу». Чем так приглянулся Джон старой миссис Стоунбрук, знали абсолютно все в городе, и весть о том, что свадьба будет пышной и прекрасной разлетелась, прежде чем сама Мадаленна узнала о том, что ее хотят выдать замуж. Это известие не удивило ее — она всегда знала, что подобное произойдет, и только молча отсчитывала минуты до того, пока Джон Гэлбрейт не войдет в дом с огромным букетом и не попросит ее стать его женой. И, разумеется, Мадаленна скажет «да», ведь не может же она иначе ответить на все те годы заботы и доверия со стороны Хильды Стоунбрук.
