— Ради Мерлина, почему ты не хочешь меня обнять?

Я моргаю. В конце концов, месяц назад она взяла с меня обещание.

— Я могу снова прикоснуться к тебе? — хриплю я.

Она плачет и смеется.

— Да, милый, ты можешь снова прикоснуться ко мне.

Я веду нас к куче грязных одеял в углу комнаты. Мы обнимаем друг друга, и она всхлипывает мне в шею. Последний раз я плакал во время Битвы при Хогвартсе. Я поклялся себе, что больше никогда этого не сделаю.

Впрочем, это не первая клятва, которую я нарушаю. Я прижимаю ее к себе так крепко, что понимаю, как ей больно; слезы капают ей на волосы.

***

Гермиона решила, что с нее хватит слез. И действительно, она и так намочила рваную рубашку Драко. Она пришла сюда по совершенно определенной причине, и рыдать над ним точно не входит в ее планы.

Он спал.

Она не торопилась, мысленно составляя карту его ран и при этом вынужденно подавляя очередную волну слез. Он был грязный, изможденный, весь в синяках и побоях. Несколько минут она наблюдала, как поднимается и опускается его грудь, — это ее успокаивало. Позже, когда он проснется, она заставит его немного поесть. И будет надеяться, что его не стошнит.

Ее любопытство взяло верх. Она начала осматривать каждый дюйм камеры, хотя знала, что Драко сбежал бы, если б нашел брешь или слабость, которую она ищет сейчас. Быстро прижав ухо к двери, она поняла, что стражники далеко. Было уже поздно, и, судя по всему, у тех выдался насыщенный событиями день.

Осмотрев камеру, она подошла к окну, из которого открывался дразнящий вид на живописный, залитый ночным светом двор, куда Драко и не надеялся попасть. На фоне темно-серой каменной стены прямо под окном она заметила белую полоску. Опустилась на колени и, осмотрев пятно, с удивлением обнаружила, что белизна была от кончика гусиного пера, спрятанного за отвалившейся каменной глыбой. Гермиона сунула руку внутрь и нашла грязный свиток пергамента.

Она развернула его и нахмурилась.

Почерк Драко никогда не был таким неровным. Очевидно, это было свидетельством его ухудшающегося физического и психического состояния — он писал так, будто пытался убежать от каждой написанной фразы. А смотрела она на коллекцию воспоминаний и разрозненных наблюдений из их недавнего прошлого.

Во всяком случае, она еще какое-то время не сможет заснуть. Гермиона повернула пергамент к окну, под лунный свет, и, чувствуя себя немного виноватой, начала читать.

========== Глава 2 ==========

Вы никогда не почувствуете себя одинокими, оказавшись в книжном магазине. Почему так? Если вы отведете меня в один из них, приготовьтесь потерять меня на полдня.

За мной следили. Я не был в этом уверен до тех пор, пока нарочно не свернул во «Флориш и Блоттс» и не проявил интереса к книжкам из детского отдела в дальнем конце магазина.

Наверное, я мог бы зайти в любое из многочисленных заведений на улице, но это должен был быть книжный магазин. Когда я был маленьким, мать велела идти туда, если бы я когда-нибудь потерялся в Косом переулке. Нарцисса сказала бы, что, хотя в мире и есть много плохого, по какой-то причине оно никогда не следует за тобой в книжный магазин. Я помню, что безоговорочно доверял ей в этом отношении и, находясь внутри, задавался вопросом, не поджидает ли «плохое» за дверьми.

Открыв большую красочную книгу о говорящем котле со склонностью жрать обувь, я уставился на своего преследователя.

Он стоял у стеллажа с журналами, взяв в руки номер «Ведьмополитена». Увидев Гермиону на обложке, я почувствовал, как в животе образовался маленький скручивающийся узел. Она была частью группового снимка, сделанного на Балу магической торговой палаты, который проходил в поместье родителей на прошлой неделе.

Очевидно, фотография была сделана… до того, что произошло в саду.

В то утро я открыл дверцу шкафа и уловил запах гардений, ими была усыпана земля, на которой мы тогда лежали. Запах прилип к одежде, которую я носил в тот вечер. Я до сих пор ее не стирал, она висела на крючке внутри дверцы. Запах вызвал глубокую физическую реакцию. Угрызения совести очень похожи на горе, но это не безгрешное горе. Это иной вид, наполненный виной.

С того самого момента, как я покинул дом в то утро, мои мысли были разрознены. Следовало быть внимательнее. Все признаки были налицо, но запах этих проклятых цветов меня отвлек.

Он был среднего роста, на вид — человек с улицы, который не поощряет назойливых взглядов. Я испытал свою долю любопытных, безумных, грубых, обожающих взглядов и людей, которые хотят мне зла, но в то время планы этого человека были загадкой. Казалось, он был доволен следовать на удобном расстоянии и не желал ничего больше.

Зевака, подумал я. Неприятно — да, но он не нарушал никаких законов.

— Мистер Копперботтом, — произнес тоненький голосок, сопровождаемый легким рывком за мои брюки, как раз под коленом.

Я взглянул на маленького черноволосого мальчика лет трех-четырех. Он нес охапку книг, похожих на ту, что я держал в руках, и разглядывал мой экземпляр, будто книга на самом деле его.

— Дайте мне, пожалуйста? Мистер Копперботтом!

Я протянул ему томик, а потом удивился, почему его пухлая маленькая рука все еще держится за мои брюки. Я отступил назад и ужаснулся, когда он не сразу отстранился. Его мать материализовалась, как это обычно делают матери, когда их дети беспокоят людей в магазинах, и извиняюще улыбнулась.

Улыбалась, пока не узнала меня.

Я уже встречался с ее сыном, хотя Джеймсу Поттеру тогда было всего несколько месяцев и его мать была в хорошем настроении, чтобы терпеть меня. Но не в этот раз. Я наблюдал, как молодой Джеймс, скрестив ноги, плюхнулся на пол позади нее и пролистал экземпляр «Приключений Мистера Копперботтома».

— А, это ты, — сказала Джинни Уизли в той манере, в которой вы или я могли бы произнести «неизлечимая венерическая болезнь».

— Привет, Уизли. — Я склонил голову к ее огромному животу. — Я вижу, вас можно поздравить с предстоящим пополнением. — Я пожалел о своем тоне, как только слова слетели с губ. Я обладаю способностью даже в самый бессмысленный разговор вложить дозу язвительности. Не знаю, черт возьми, зачем я это делаю. Просто хочу.

— У тебя хватило наглости показаться здесь, — прошипела она. Ее глаза метнулись по магазину, сузившись, когда она заметила менеджера, наблюдающего за началом сцены. Никто не должен был заинтересоваться происходящим. Да и вокруг почти никого не было, в середине-то рабочего дня.

— В последний раз, когда я проверял, — спокойно сказал я, — «Флориш и Блоттс» был открыт для общественности.

— Ну, для таких, как ты, они должны сделать исключение. То, что ты сделал с Гермионой, было… было… было чертовски непростительно! И прежде чем начнешь думать, что она кому-то рассказала, скажу — она этого не делала. Мой брат жаловался, что она ушла с бала, ничего ему не сказав, и когда я на следующий день навестила ее, чтобы узнать причину, то увидела, что осталось от ее платья! Всего-то и требовалось, что чашка чая, а она уже рыдала у меня на плече. Как ты мог, Малфой? Разве ты уже не достаточно сделал?

Я знал, что это произойдет, хотя и ожидал жестокой расправы со стороны Рональда Уизли и Гарри Поттера, а не страстной лекции беременной Джинни. В ярости ее большой живот врезался в меня. Она поспешно отступила назад. К несчастью, сын оказался на пути, и она споткнулась о него и наткнулась на ближайшую книжную полку. Я бросился вперед, чтобы поддержать ее и тяжелый книжный шкаф, прежде чем он упадет на ребенка. Покраснев, она выпрямилась и шлепнула меня по рукам.

— Ты в порядке? — холодно спросил я.

С яростным взглядом она открыла рот, закрыла, прижала ладони к ушам сына и сказала:

— Чтоб ты сдох, Малфой!

Мальчик вывернулся из ее рук и протянул ей раскрытую книгу.

— Мамочка! Смотри, мистер Копперботтом съел квиддичный бутс!

— Будет прекрасно, если я больше никогда тебя не увижу, — закипела Джинни. — И если ты хотя бы пошлешь Гермионе сову, я узнаю об этом, и ты горько пожалеешь. Пойдем, Джеймс, заплатим на кассе.