В Риме кастрация была запрещена законом, позволявшим, впрочем, измываться над рабами иными способами. В обширных поместьях землю возделывали скованные цепями рабы, о чём в своих идиллических описаниях сельской жизни умалчивают Вергилий и Гораций. Рабы же добывали свинец на рудниках Малой Азии, где, по наблюдению Страбона, «труд был столь тяжким, а самый воздух столь смертоносным, что работавшие там вскоре умирали». Сам Октавий считался рабовладельцем «милостивым», хотя и приказал швырнуть в реку с грузом на шее вольноотпущенников, «бесстыдно жадно обиравших провинцию», а невольника, осмелившегося съесть призового перепела», распял на мачте. Менее мягкосердечные хозяева широко пользовались своим правом наказывать рабов за провинности самым жестоким образом. Но их не кастрировали, причём дело было даже не в том, что это было неэкономично (рабы должны воспроизводить себе подобных), это имело другую мотивацию: отнять у мужчины свободу, здоровье, руки, ноги, самую жизнь считалось позволительным, но лишить его мужественности — это святотатство.

И октавианская пропаганда обвиняла Клеопатру в этом преступлении. С помощью отвратительных приспешников, в своё время ставших жертвами её необузданного властолюбия, она заманила в ловушку Антония, считавшегося некогда образцовым носителем мужской, воинской доблести, и — в соответствии с легендой — феминизировала его. Она играет мужчиной, она правит государством в одиночку, она устраивает свои сексуальные и политические дела сама, не прибегая к помощи и покровительству мужчины. Женщина, существо подчинённое, слабовольное, приземлённое, становится таким образом наравне с мужчиной и его равноправным партнёром. Вот какую унизительную роль навязывает Антонию столь противная женскому естеству независимость Клеопатры.

Она сама выбирает себе любовников. Не брат и не отец подыскивают ей партнёров, тогда как Октавий выдал за Антония свою сестру. Сексуальное «самоопределение» — достаточное основание для того, чтобы объявить её нимфоманкой. Женщина, открыто предлагающая вступить с нею в сексуальный союз или соглашающаяся на него (а не выполняющая приказ мужчины), неизбежно воспринималась как дерзкая, одержимая и ненасытная сладострастница. Легенда Октавия игнорирует истинную политическую мощь Клеопатры: молчаливо признается, что она — серьёзный и опасный противник Рима, но могущество её целиком заключено в сфере сексуальности. По тому, как описывают её предполагаемое распутство, можно судить, какую тревогу и злобу вызывала у римлян истинная «автономность» её личности.

Животное начало, присущее египтянам, проявляется в числе прочего и в сексуальной распущенности. Лукан называет Египет «средоточием сладострастия», а его царица даст сто очков вперёд всем своим подданным. Иосиф Флавий пересказывает историю о том, как Клеопатра пыталась обольстить царя Ирода, «ибо она по натуре своей не испытывала отвращения к утехам такого рода». Лукан сочиняет диалог двух египетских царедворцев, который они ведут в то время, как Клеопатра пирует с Юлием Цезарем. Один из них, евнух Пофин, говорит, что жизнь их висит на волоске, поскольку царица будет недовольна ими, если желание её не будет удовлетворено: «Мы виновны в её глазах — как и всякий мужчина, который не спал с нею». Ещё при её жизни распространился миф о её сексуальной ненасытности. Проперций называет её «распутной царицей-проституткой», считает её союз с Антонием непристойным и обвиняет её (заметим, безо всяких на то оснований, ибо Клеопатра принадлежала к семье, до такой степени гордившейся своим божественным происхождением, что из опасений смешать свою «голубую кровь» с кровью простых смертных избирала инцестуальные браки) в том, что она до изнеможения предавалась разврату с невольниками из числа дворцовой челяди.

Это давнее и живучее клише женоненавистнической риторики. Схожие обвинения выдвигались против всех могущественных властительниц от Семирамиды до Екатерины Великой. Римляне верили им безоговорочно и с готовностью. Когда Проперций называл её «царицей-проституткой», он не только опирался на широко распространённое представление об аморализме чужестранцев, но и (как и большинство его современников) склонялся к мысли о том, что женщина, играющая столь активную роль в политической жизни, наверняка развратна. О Фульвии, жене Антония, энергичном политике, которая в отсутствие мужа объявила войну Октавию и в которой, по словам Веллея Патеркула, «не было ничего женского, за исключением телесной оболочки», тоже распускали подобные слухи. Цицерон упоминает о её «горящем взоре и свободной манере вести речь». Самому Октавию приписывают стихи, из которых явствует, что поднятый ею мятеж был подобием сексуального вызова:

Когда она и её армия оказались в осаде, солдаты противника перебрасывали через стены крепости непристойные «посылочки», намекая на то, что все её политические и военные авантюры были лишь следствием неудовлетворённого вожделения.

Секс даёт женщине власть над мужчиной. Секс одурманивает и завораживает мужчину. Так происходит подмена: сексуально активная женщина становится противоестественно мужественной (то есть независимой и мощной). Сексуально активный мужчина, напротив, феминизируется (слабеет). Стихотворение Проперция о Клеопатре начинается с ответа тем, кто насмехается над страстью поэта к его возлюбленной Цинтии, подвергающей его всяческим унижениям. «К чему удивляться, что женщина правит моей жизнью и подчиняет мужчину своим законам? И сколько бы ни обвинял я её в гнусной подлости, всё равно не могу сбросить это ярмо и разорвать эти цепи?» Проперций затем уподобляет собственные унижения тем, которым Клеопатра подвергала Рим, и сравнивает её с другими женщинами, наделёнными властью и силой, — с Медеей, с царицей амазонок Пентесилеей, с Семирамидой и с Омфалой. Последнее особенно важно.

Миф о Геркулесе и Омфале стал лейтмотивом всей октавианской пропаганды, направленной против Клеопатры. Суть его в том, что Геркулес, уже совершив свои двенадцать подвигов, добровольно продаётся в рабство, чтобы искупить вину за убийство гостя и осквернение святилища Аполлона, где обитал Дельфийский оракул. Героя покупает царица Лидии Омфала, он служит ей, совершая ещё множество великих деяний, и становится её любовником. Омфала приказывает ему снять с себя свою львиную шкуру и надеть женский наряд и украшения, после чего посылает его прясть вместе с невольницами. Неустрашимый Геркулес трепещет перед своей госпожой, боится, как бы она не стала бранить его. Когда он своими могучими пальцами ломает веретено, Омфала бьёт его своей золотой туфелькой и, как бы подчёркивая, что похитила у Геркулеса его мощь и власть, надевает львиную шкуру — его трофей и знак отличия.

Этот мифологический сюжет часто использовался в античной литературе как архетип отношений, при которых женщина подчиняет себе мужчину. Известно, что Роксана играла роль Омфалы при Александре Македонском — Геркулесе. Аспазию, возлюбленную Перикла, называли «новой Омфалой», поскольку правитель Афин пылал к ней столь необузданной страстью, что, по словам Плутарха, «целовал её и перед тем, как уйти на рыночную площадь, и по возвращении домой». Сравнение Антония с Геркулесом стало общим местом в октавианской пропаганде. Плутарх пишет: «...Подобно тому как на картинах мы видим Омфалу, которая отбирает у Геракла палицу или сбрасывает с его плеч львиную шкуру, так и Антоний, обезоруженный и околдованный Клеопатрой, не раз оставлял важнейшие дела и откладывал неотложные походы, чтобы разгуливать и развлекаться с нею на морском берегу близ Канопа или Тафосириды». Рельефы на керамической пиршественной чаше, найденной при раскопках в Италии и изваянной примерно в пору битвы при Акции, изображают Омфалу-Клеопатру с палицей героя и Антония-Геракла в женском одеянии в сопровождении слуг, несущих зонтик, веер и вязанье. Таков феминизированный Антоний, которого, по версии Октавия, связь с Клеопатрой превратила в немощное и нелепое существо, не воспринимаемое даже как враг и годное, по словам Диона Кассия, цитирующего Октавия, «лишь для смехотворных плясок и сладострастного разила».