Не знали. Ведуньей почитали старуху с лицом зеленым да носом длинным, а меня ведьмочкой-недоученицей, которую та держит из жалости. Вот опытную старую ведунью, а по их разумению только такая и смогла противостоять двойному удару силы жизненной, и собирались уничтожить, по ее душу навкары были, а мной планировали удар по водяному нанести. Продуманные. И план, должна признать, был хорош. Даже слишком.

«Они привязанность да любовь почитают за слабость», — на сей раз даже без издевки, серьезно совершенно сказал кот Ученый.

«Этим и пользуются», — добавил к мысли его Мудрый ворон.

«Легко отделались», — постановил леший.

Водя не сказал ничего. Я тоже. Мы с ним первые поняли — это еще не все. Это только одна из вариаций планов, есть и другая вариация.

«Я рядом», — напомнил водяной.

И я вдруг поняла, что от другого хочу услышать эти слова. От другого. Другим голосом сказанные. Другими губами произнесенные. И взгляд должен быть тоже другой… Вот только он, вместо слов — я рядом, произнес — я ухожу. И сейчас, увидев на что способны чародеи, пусть даже практически сломленные, я понимала почему он так решил — они знали о его чувствах ко мне, Агнехран их не скрывал перед магами своими, Данир так вообще сразу все знал. Вот потому-то мой охранябушка и ушел, чтобы мне вред не причинить, чтобы я не пострадала, чтобы его чувствами мне во вред не воспользовались. Но легче ли мне от этого? Нет. Я это «нет» кричать готова, горло криком срывая. Да только что это изменит? Ничего. Я знаю Агнехрана, мы так мало времени знакомы, но одно я о нем уже точно знаю — собой он рискнет запросто, а вот мной никогда.

— Сражайся, когда теряешь силу.

Взлетай, когда падаешь вниз.

Дыши, когда воздуха нет.

К победе поведет ответ.

Губы шептали заклинание вновь и вновь, снова и снова, а мысли пытались пробиться сквозь пелену сопротивления, внезапно пробудившегося в чародейке. Не ведаю, откуда это взялось, а только вдруг поток ее мыслей и образов начал рассеиваться, истаивать туманом поутру, гаснуть искрами костра.

«Сирена… Сирена, ответь! Сирена?» — позвала торопливо, чувствуя, как теряю связь с разумом ее.

Чародейка не ответила, разум стремительно покидал ее, превращая в безумную, совершенно обезумевшую женщину. Словно кто-то выпивал ее разум прямо сейчас, невзирая на мою магию, магию моего леса Заповедного.

«Водя, ее пьют, словно воду, — сказала водяному».

Водимыч думал недолго — попытался отсечь-отрезать влияние чужое, да не вышло. Попытался чародейскую силу применить — тоже не вышло. И вдруг он произнес голосом ему не свойственным, голосом который звал недавно «Сирена, ты меня слышишь?». Вот именно тем тоном, тем голосом, с теми же нотками повелительными, Водя и произнес:

— Любимая.

Дрогнула чародейка, глаза шире распахнула, да воспоминание всколыхнулось в ней незвано-негаданно, и я увидела башню старую, стены в трещинах, но внутри убранство достойное, стол стоит длинный, кресла новые с обивкой зеленой бархатной, и сидят на креслах чародеи, лица их видны смутно совсем, но ясно, что все они в возрасте не малом, да во главе стола парень молодой. Совсем молодой, от того так странно смотрелся именно он главою собрания, а не менее странным была мантия на нем — набросил небрежно, от того лежала неровно, да проглядывала рубашка шелковая, темно-синяя… Такая, какую маги носят!

И голос у него был истинно маговский — повелительный, хорошо поставленный, четкий — самое то, чтобы повелевать да заклинания произносить. И вот парень этот, своим голосом хорошо поставленным и произнес: «Первая группа — вопросы по аспидам есть?».

Чародейка, чьи воспоминания я сейчас видела, была в группе номер два.

И она больше ничего не могла мне показать.

— Любимый… — прошептала Сирена в последний раз и рухнула на траву, что в сравнении со стремительно синеющей чародейкой, казалась изумрудно-зеленой.

Я отдернула руку от трупа, Водя придержал, когда поднималась, отошли на шаг мы с ним вместе, ладонь мою он на всякий случай в трех водах отмыл, включая серебряную.

Солнце ярко светило, вокруг сновали мошки, и радующиеся спасению птицы, невдалеке потревожил кусты дикий кабан, волки и олени были чувствительнее — они нас за милю обходили. В общем хорошо так было, светло и радостно.

А чародейка Сирена лежала мертвая. И убила ее не я, не лес, не заклинание какое — ее убил тот, кого она всем сердцем любила.

Постояла я над телом чародейки мертвой, клюку сжимая изо всех сил, и вроде оно как — человек умер, чародейка в смысле, а в душе нет скорби… злость одна.

— Достали уже! — сорвалась вдруг ведунья лесная. — Как тараканы все лезут и лезут, спасу от них нет, проклятых!

И тут поняла, что смотрят все на меня недоуменно — и Водя, и Мудрый ворон и кот Ученый, и даже олени откуда-то появились и из-за деревьев потрясенно выглядывают, а одна белка вообще орех из зубов выронила.

— Что?! — вопросила разом у всех.

Все быстро делами своими занялись, словно и не было ничего. Только Водя сказал задумчиво:

— Суровая ты стала, раньше пожалела бы помершую, а ныне только глядишь на нее гневно да раздраженно.

Развернулась я к водяному, в глаза его голубые, словно море прибрежное взглянула, да и сказала как есть:

— Мне не за что ее жалеть, Водя. Прежде чем чьей-то подставной женой стать, да подставной же матерью, она тех, чье место занимала, убивала ведь, понимаешь?

Понял. В глаза мои посмотрел и все понял.

— Дети не ее были? — уточнил тихо.

— Чародеи обретают молодость и вечную жизнь, теряя способность к деторождению, — вдруг сказал кот Ученый.

Мы к нему повернулись, на морду наглую ныне не призрачную поглядели вопросительно, а кот возьми и тоже психани:

— Нервничал я! Всю ночь со своим боем спать не давали, вот и… зачитался слегка. И неча так глядеть!

Нечего так нечего.

Я чародейку мертвую магией над лесом подняла, Водя поток воздушный задействовал, и отправили мы труп этот куда подальше, в земли пустынные, где ничего не растет. И не потому что жестокие да бездушные, а потому что — ничего хорошего я от чародеев уже не ждала. И могла бы захоронить ее тут же, да только кто его ведает, что это тело в себе хранит. Может гниль да тлен магический, может ловушку какую-то, может… Не стану я лесом рисковать, просто не стану.

***

И потянулись дни долгие, суматошные, заботами полные.

С ведьмами разбираться надо было, а вот с Ульгердой не смогла — требовала лишившаяся сил ведьма встречи, криком кричала истошно, ногами топала, да только… что сказать я ей могла? Ничего. В случившемся ее вина была, ее и только, и Радомира, что во главе всех ведьм встала, того же мнения была. Изгнали Ульгерду, за дело изгнали.

С вампирами разбираться тоже пришлось — Гыркула захотел поближе к волкодлакам жить, чтобы стало быть с другом верным по вечерам пропустить по стаканчику. Но селиться на территории леса Заповедного вампиры не стали, выкупили деревеньку поближе, и давай туда перевозить скарб свой, замок, и самое мне не понятное — все гробницы предков. Даже тех, что в случае Красной луны погрызут, и еще как погрызут.

Волкодлаки тоже вовсю обживались, деревни свои строили, стук топоров по всему лесу раздавался.

Болотники окончательно сдружились с речным народом, уже три свадьбы сыграли межэтнические, да такие, что гремели всю ночь, и кто только на них не плясал.

Кикиморы каким-то макаром заграбастали себе еще с десяток чертей, и свадьбы сыграли втихую, точно зная, что нарушают этим все правила, а потому и меня приглашали слегка уклончиво, мол «Победу празднуем, уважаемая леса хозяйка, будем рады видеть вас на нашем скромном пиру. Обещаем приготовить не только поганки».

В общем, радовался люд лесной и не лесной, да нечисть честная и не очень.

А я…

Я…

— Опять ты? — вопросил каменный леший, когда с книгою в руках устроилась неподалеку от него, у старой сосны.

— Снова, — усмехнулась невесело.