Не знаю, как обстояли дела с просьбой Жанны, а мы с Русиком получили сполна и сразу.

Кафе так и называлось: «Кафе». То есть именно это было написано на картонке, которая косо болталась на заборе у серого одноэтажного дома.

– Нет, – сказала Жанна, – найдём что-нибудь поприличнее.

– Да! – не согласились я и Русик. Вот теперь уступать мы не собирались, на два голоса расписывая, какие мучения пережили ради её дурацкого дольмена. И Жанна сдалась.

Металлическая дверь открывалась тяжело, будто её держала тугая пружина. Но Русик справился, мы шагнули в дом и невольно остановились на пороге. Великолепие кафе ошеломляло. Небольшая комната на четыре массивных деревянных стола была забита хламом под самый потолок, да и с потолка свисали пёстрые гирлянды искусственных цветов, разноцветные буддийские флажки, китайские колокольчики и зелёные знамёна с полумесяцами. В свете пары тусклых лампочек на стенах поблёскивали расшитые золотом коврики с арабской вязью, иконы, картины с многорукими индийскими божествами, плакаты с иероглифами, распятия. В одном углу – статуя Будды, в другом – Дева Мария. Свечи, чаши, статуэтки, напольные вазы с охапками сухих колючек, а всё вместе – настоящий взрыв мозга. К тому же здесь одуряюще пахло палой листвой, молотым чёрным перцем и отварной картошкой.

Картошка булькала в кастрюльке, кастрюлька исходила паром на квадратной электрической плитке, а та стояла прямо на барной стойке. Смуглая толстая тётка задумчиво помешивала картошку, не обращая на нас внимания. Я как зачарованная смотрела на перемигивание камней в её золотых перстнях – по две штуке на каждом пальце.

– Баян, – хмыкнул Русик.

– Что? – не поняла Жанна.

Он ткнул рукой в потрёпанный листок на стене и пояснил:

– Старая шутка, сто лет назад по интернету гуляла.

Я подошла ближе.

«Кафе „Карма“. Меню нет. Что заслужил, то и получишь», – сообщал листок.

– Зашибись.

Тётка вскинула чёрные глаза, колыхнула тремя подбородками и отрывисто выдала:

– Всё кончилось.

– А картошка? – удивилась я.

– Только она и есть. Пюре сделаю. И немножко котлеты остались.

– И салат? – недоверчиво выдохнул Русик.

Тётка смерила его долгим взглядом:

– И салат.

– Вот и хорошо, – улыбнулась Жанна. – Давайте всё.

А потом, уже за столиком, когда мы расправились с котлетами, до меня дошло:

– Мам, ты что, без фотоаппарата?

– Без.

– А как же снимки? Ты ведь всегда делаешь снимки для блога.

Она чуть пожала плечами:

– Надоело.

– Серьёзно?

– Абсолютно… Хватит, больше никаких разъездов. Суета одна, а жизнь проходит.

Так закончились наши путешествия. Жанна прикрыла тревел-блог и занялась добром.

А теперь вот – «Как приручить подростка».

Я смахнула крошки со стола, убрала банку из-под кофе, сполоснула ложку. Поскреблась в комнату Жанны, словно были шансы, что откроет.

Ну и ладно! Пойду гулять, отключу телефон, и ломай голову, где меня носит! Может, поумнеешь немного. А если нет, то плевать. Мы, подростки, бессердечные и злые, только о себе думаем и плюёмся похлеще верблюдов.

Я натянула ботинки, пальто, красную шапку с придурочными треугольными ушами на макушке – и шваркнула дверью. Вот тебе!

Одна моя бывшая одноклассница панически боится спускаться в метро. Она даже сменила нашу гимназию на обычную школу возле дома, чтобы на занятия ходить пешком. И хоть мы не дружили – я вообще ни с кем особо не дружу – вспоминаю её часто. Из-за метро. Всякий раз, когда стою на платформе, специально на предупредительной линии, так и вижу эту девчонку. Вот она спокойно ждёт в толпе, вот толпа мягко напирает, но пока не опасно, вот кто-то вскрикнул, побежал, кто-то за ним, толпа заволновалась, сжалась, и – бац! – внезапный толчок в спину. Платформы высокие, а там, внизу, блестящие рельсы… я словно становлюсь той девчонкой и чувствую сначала пустоту вокруг и внутри, будто сознание вышибли из тела, потом жёсткий удар этим безвольным телом, но больше всего – ужас. Потому что упала и не могу двинуться, даже крикнуть. Потому что в лицо бьёт поток ледяного воздуха из тоннеля и нарастает, нарастает, нарастает гул электропоезда.

Девчонку успели вытащить. А меня успели бы?

Нет, я не собираюсь бросаться с платформы, это просто навязчивая фантазия. Анна Каренина – явно не про меня, хоть тысячу тестов пройди. Но воображать такое – как трогать языком трещинку на обветренной губе или обгрызать ноготь: если начала, уже не остановишься. Люди ведь редко примеряют на себя чужое счастье, гораздо охотнее – всякие ужасы.

И метро я не боюсь, оно мне нравится. Люблю метро. За сквозняки, за музыкантов в переходах, за то, что всё течёт: звук, толпа, воздух. И я в этих потоках лёгкая и невидимая – крошечное белое тельце в кровеносной системе города.

Отдельное удовольствие – рассматривать людей на встречных эскалаторах. Там может оказаться он, удивительный человек, то есть парень. Потому что подземелье – самое подходящее место для невозможного. И если бы я встретила его, то сказала бы… стоп, это мы уже проходили.

На самом деле я прекрасно знаю, что не будет никаких эскалаторных встреч, но всё равно стою на ступеньке, затаив дыхание. А когда замечаю среди плывущих в другую сторону кого-то похожего на мечту, он смотрит в свой телефон или поверх толпы, но только не на меня. Иногда я словно сцепляюсь глазами с тоскливыми взглядами других ищущих, узнаю в них себя и быстро отворачиваюсь. Почему-то становится неловко.

Так бывало, но не сегодня.

Сегодня все люди казались настолько некрасивыми и тупыми, что провались они пропадом. Наверняка из-за Жанны. Ладно новый блог, который сам по себе портит настроение, так она ещё пнула меня как собачонку.

Хотя нет, собачонок Жанна жалеет. В ялтинском отеле, например, бегала по двору мелкая псина – репейная метёлка на коротких лапах, лохматая, грязная и невозможно уродливая. «Приблудилась, – пожаловалась администраторша. – Мы называем её Чмошка». Жанна подкармливала это собачье недоразумение, а потом решила забрать домой, в Москву. «Ты посмотри в глаза! В них же нечеловеческая святость!» Хорошо, что в день отъезда Чмошка куда-то свинтила, а то бы пришлось мучиться с ней в одной машине всю дорогу. И хорошо, что дома Жанне расхотелось иметь питомца, потому что она скинула бы его на ответственную меня. Но уважать собак Жанна не перестала.

Так что пнула она меня как… как… как никого больше.

Не знаю, можно ли всё это точнее объяснить, но я старалась, когда выбралась из метро, бездумно отмахала по центру километров пять под моросящим дождём и забрела в кофейню к Русику.

– О, Полина, – сказал он вместо приветствия. Будто нет ничего необычного в том, что я пришла. Пришла по темноте – а уже пару часов как стемнело, – мокрая, сердитая, без звонка. Я ведь не знаю график его смен и не забираюсь так далеко от дома по вечерам.

Русик выключил смартфон, сполз с высокого барного табурета и поплёлся за стойку:

– Что будешь?

Я потянула носом кофейно-коричный аромат и огляделась. Полумрак и безлюдье, только парочка в углу. Романтично лопают десерты под тихие постанывания джазовой певицы из стереосистемы. Скукота. Неужели ничего поинтереснее не могли придумать для свидания?

Русик громыхнул чашками.

– Сделать ореховый раф?

– Давай.

Потом мы сидели рядом за стойкой. Я грела руки об высокий бокал и слизывала с его края молочную пенку, поглядывая на своё отражение в зеркале. Вот чучело. Когда сняла шапку, волосы некрасиво вздыбились, но приглаживать лень. Русик снова нырнул в смартфон. Певицу сменили завывания саксофона, вполне приятные, просто от них стало ещё тоскливее.

– Русик, мне плохо.

– Бывает.

Треснуть его по башке, что ли? А толку? Он же непробиваемый.

Русик появился у нас три года назад, когда приехал поступать в универ из своей Мордовии. На время экзаменов его поселили в гостевую спальню, которая ещё не была комнатой Жанны. Тогда Жанна делила гостиную с папой, хоть и засиживалась ночами за работой, мешая его и без того чуткому сну. А Русик никому не мешал. Жанна как-то сказала, что у него редчайший дар – не напрягать. Сказала, что даже о самых прекрасных гостях невозможно забыть, они каждую минуту ощущаются в доме, но только не Русик. Будто он всегда жил с нами.