Его подкараулили почти в самом конце смены, когда он катил пустую тачку. Все произошло так быстро, что Шпатц даже не успел ответить. Подсечка, сильный толчок в спину, и вот он уже лежит, скрючившись, на полу, накрытый какой-то пыльной ветошью, стараясь прикрыть голову от ударов ногами. А потом он пришел в себя уже здесь, на балке перекрытия под самым потолком эллинга. Хотелось зарычать от бессилия, но заставить себя встать он не мог, а позвать на помощь не позволяла гордость. Безвыходная ситуация.
Эллинг опустел – рабочие утренней смены отправились по домам, вечерняя смена или еще не пришла, или конкретно в этом ангаре ее не подразумевалось. Шпатц слышал, как за циклопическими воротами пыхтит транспортная платформа, как что-то лязгает металлом о металл и даже как кто-то поет хором. Еще раз разжал пальцы. Не смотреть вниз. Нужно всего лишь переместить руки повыше, повернуться боком и закинуть затекшие ноги на балку, шириной в одну ступню.
– А ежели он свалится, франт этот? – спросил худой парень с рваным шрамом на губе. Один из тех троих, которые затаскивали почти бесчувственного Шпатца в корзину подъемника.
– Да и пес с ним, ннда? – второй, тот же самый, с сальными волосами и в кепке. – Нешто у нас мало кто падает с верхотуры? Разве мы знаем, зачем он туда полез? Может он вообще шпион, разнюхать чего хотел!
– И то правда!
У Шпатца почти получилось поставить одну ногу на балку, но ботинок соскользнул, он опять глянул вниз. Даже в вечерних сумерках было головокружительно высоко. Проклятье…
Лязгнул замок, скрипнула калитка.
– Я только проверю кое-что, герр фельдфебель, – сказал незнакомый голос. Раздались неспешные шаги подкованных ботинок. Луч мощного фонаря скользнул по стенам.
– Эй? Есть кто? Грессель?
Шпатц разлепил пересохшие губы и откашлялся.
– Я здесь, – получилось почти шепотом. Луч фонарика метнулся в его сторону.
– Ох ты ж! – незнакомец хлопнул себя рукой по бедру. – Ты как туда вообще забрался? Не можешь слезть?
– Не могу. Был бы очень вам благодарен, если бы вы…
Незнакомец выключил фонарь и постучал в калитку.
– Герр фельдфебель, не могли бы вы мне помочь?
Меньше чем через четверть часа Шпатц на нетвердых ногах стоял на земле. Его спасителем оказался начавший седеть мужчина с глубокими складками поперек высокого лба. Он был одет в форменный комбинезон семнадцатого эллинга.
– Как тебя угораздило туда забраться, герр Грессель?
Фельдфебель, который, как Шпатцу казалось, должен был бы тоже проявить интерес к этой истории, равнодушно осмотрел Шпатца и вернулся на свой пост снаружи калитки.
– Простите, герр… эээ…
– Ропп, герр Грессель. Клаус Ропп.
– Простите, герр Ропп, – Шпатц вежливо кивнул. – Я поспорил с ребятами, что смогу туда забраться, но переоценил свои силы.
– Да? – Ропп иронично посмотрел в лицо Шпатцу. – Ай-яй-яй, как неосторожно с вашей стороны…
С одной стороны, Шпатца подмывало сдать обидчиков, рассказав про устроенную ни за что, ни про что «темную» и злую шутку с подъемником, с другой – у него было время подумать, пока он сидел под потолком. Если поведает начальству об этих развлечениях, то, может быть, того парня с сальными волосами и его приятелей и накажут, а может и нет. Катая тачку и крутя ворот, он успел выяснить не так уж и много. Но понял важный для себя момент – он ничего не знает о жизни рабочих. И в родном Сеймсвилле, и здесь, в Шварцланде, ему приходилось иметь дело с чиновниками, клерками, инженерами, врачами, кем угодно, но не с простыми работягами. Они казались чем-то само собой разумеющимся, безымянной и бессловесной массой, которую при необходимости можно заменить. Задача втереться в доверие необразованному быдлу выглядела простой, Шпатц всегда считал себя обаятельным парнем, и у него никогда не возникало проблем с общением. Но все оказалось сложнее – катая грохочущую тачку, он прислушивался к разговорам, и не понимал их. Они говорили вроде теми же словами, а не на странном диалекте, как в Унии Блоссомботтон, только их разговоры звучали еще менее понятно, чем говор необразованных горцев. Но один вывод он для себя сделал – если сейчас он расскажет Роппу о том, что его избили, а потом подняли на верхотуру и бросили, то найти с ними общего языка и не удастся. И не факт, что кто-то из них вообще понесет наказание, может быть, это обычное дело, и так здесь принято приветствовать новичков.
– Да, герр Ропп, я прошу прощения за самонадеянность и готов понести наказание.
– Наказание, – задумчиво проговорил Ропп и несколько раз качнулся с пяток на носки. Потом схватил Шпатца за руку и повернул ладонью вверх. – Белоручка ты, герр Грессель. Как тебя занесло в разнорабочие?
– Семейные обстоятельства, герр Ропп, – Шпатц опустил глаза. – Я работал клерком в департаменте учета транспорта и поссорился со своим начальником. Меня уволили, и я не смог найти другую работу.
– Понятно… – Ропп одними губами улыбнулся. – Понятненько. Пойдем-ка со мной, герр Грессель, поболтаем…
Каморка Роппа была в низком одноэтажном здании, притулившемся сбоку ряда эллингов. В тени их грандиозности Шпатц этой постройки по началу даже не заметил. В комнате Роппа ничего, кроме топчана, небольшого стола и стула не было – просто спальня на тот случай, если он остается ночевать на люфтшиффбау. На топчане лежала скатка из постельных принадлежностей, на столе – миска и кружка. Разговора о подробностях работы в транспортном департаменте Шпатц не опасался – он знал достаточно со слов Мозера, чтобы выдержать даже самый пристрастный допрос. Семейную же историю сочинил незамысловатую – тайный роман с дочкой начальника, которого его кандидатура не устроила, что и привело к плачевным последствиям для карьеры. Крамм не раз объяснял, что чем проще вымышленная биография, тем легче в нее верят.
– Знакомая история, – Ропп наклонился и нашарил в сумке-мешке под столом плоскую стеклянную фляжку. – Один необдуманный поступок, одна подпись на невзрачной бумажке, несколько сказанных шепотом слов – и вот ты уже нет у тебя никаких перспектив и никакой карьеры.
– Надеюсь, что для меня еще не все потеряно, герр Ропп, – Шпатц взял из рук Ропща фляжку и сделал глоток шнапса. Поморщился, и с благодарностью кивнул.
– Неожиданный выбор места работы, Грессель.
– Это получилось случайно, герр Ропп. Я просто взялся за первый попавшийся вариант, даже не разглядывая предписания. Но сейчас понимаю, что мне повезло.
– Повезло? – Ропп засмеялся. – Какие чудеса творит вовремя выпитый глоток шнапса. Разве этого испуганного воробушка я снял не более получаса назад из-под потолка?
– Не смейтесь, герр Ропп. Да, я здорово устал, мои руки не привыкли к тяжелой работе, да и на высоте я, оказывается, не такой смелый, как думал, – Шпатц посмотрел на свои многострадальные ладони. – Но люфтшиффы – это что-то удивительное. И сейчас, когда я чувствую, что в одном из этих небесных исполинов уже есть частичка моего труда, мне хочется собой гордиться. Хм… Как-то чересчур романтично звучит, да?
– Ну почему же… – Ропп перестал улыбаться. – Я понимаю, о чем ты говоришь. И наверняка каждый, кого ты сегодня видел в эллинге, понимает.
– Наверное, я бы хотел сделать здесь карьеру…
– А ты хороший парень, Грессель, – Ропп хлопнул Шпатца по плечу. Потребовалось немало усилий, чтобы не сморщиться от боли в сломанном ребре. – Если выдержишь, можешь далеко пойти. Тебе надо поторапливаться, чтобы успеть на последний ластваген. Я присмотрю за тобой, чтобы больше ты случайно не полез куда-то повыше.
Шпатц смотрел в окно на сгущающиеся сумерки. Отчасти он был собой доволен. Хотя бы в том, что остался в живых, а не валялся на полу эллинга мешком сломанных костей. С другой – ругал себя и Крамма за легкомыслие. Оконное стекло холодило ушибленную скулу, болели сбитые ладони, даже дышать было больно. Еще и свидание это завтра… Проклятье. Отличный же из него получится соблазнитель – со сломанным ребром, разбитой губой и синяком во всю скулу. Шпатц невесело усмехнулся и оглядел немногочисленных пассажиров последнего ластвагена из люфтшиффбау. Парочка сонных клерков из бухгалтерии, парень в форме полетного механика, наверное из испытателей, двое оберфельдфебелей. Все рабочие дневной смены уже уехали. Вечерняя смена остается ночевать в эллингах и уезжает утренними ластвагенами. «Хорошо, что завтра я не работаю», – подумал Шпатц и снова стал смотреть в густые сумерки, неспешно превращающиеся в темноту.
