– Давай поговорим в моем кабинете. Чайник горячий?
– Разумеется, герр Крамм.
Крамм вытянул из-под своего стола тяжелую картонную коробку и подтащил к ней стул. Шпатц заварил чай и устроился на диване.
– Значит так, герр Шпатц, дело нам на этот раз предстоит невероятно секретное, – Крамм кинул на свой стол несколько картонных папок и продолжил копаться в коробке. – В каком-то смысле нашим работодателем выступает весь Шварцланд.
– Вы сейчас шутите, герр Крамм? – Шпатц внимательно разглядывал лицо своего начальника, на котором, разумеется, не было и тени улыбки. Как всегда, когда он шутил.
– И да, и нет, – Крамм поднялся со стула и пересел в свое кресло. – Мой приятель, герр Ульрих Фуггер, пригласил меня сегодня выпить пива и поболтать, пока ты был в Стадшуле.
– Тот самый, который занимается строительством новых верфей люфтшиффбау?
– Да, именно он, – Крамм отхлебнул свой чай. – И он несколько обеспокоен положением дел. С недавних пор рабочие взяли моду самоорганизовываться в профсоюзы, чтобы защищать свои права. Это чрезвычайно вредное веяние, но приходится с ним мириться. Но закавыка не в этом. Мой приятель подозревает, что на вверенном ему участке строительства ведется последовательная подрывная деятельность.
– И на чем основано его подозрение?
– Пока что только на чутье, герр Шпатц, – Крамм усмехнулся. – Если бы у него были хоть какие-то доказательства, то он пошел бы не ко мне.
– Я пока не вижу своей партии.
– Дело в том, что герр Фуггер никогда не был ни паникером, ни параноиком. И лично для меня его чутье – это вполне достаточный аргумент для начала расследования. Так что на свой страх и риск я предложил ему свои услуги. Без положенного гонорара. Из чувства патриотизма.
– Я понимаю, герр Крамм, – Шпатц хотел улыбнуться, но не стал. – В случае предотвращения диверсии, государство оценит наши заслуги по достоинству.
– Может быть да, а может быть нет, – Крамм сцепил руки в замок. – Я бы не стал что-либо предсказывать. Поэтому давай обсудим наши действия.
– Я все еще весь внимание, герр Крамм. И изнываю от любопытства, в чем же мне предстоит играть главную партию.
– Мы устроим тебя работать, герр Шпатц, – Крамм вскочил, взял с примуса чайник и долил в свою чашку кипятка. – В качестве простого рабочего. Твоей задачей будет впутаться в как можно большее количество темных делишек, которые творятся на самом дне люфтшиффбау. Вступить в профсоюз, жаловаться на жизнь и развесить уши. Мы же с Ульрихом займемся расследованием со своей стороны. Он уверен, что все разрушительные инициативы исходят откуда-то снизу, но это вовсе не значит, что пока ты будешь пить шнапс с работягами и ныть о своих бедах дирекции профсоюза, мы будем сидеть, сложа руки, в ожидании твоих отчетов.
– Интересная задача, герр Крамм.
– Я знал, что тебе понравится. Вот эту коробку герр Фуггер мне вручил с собой, когда мы расстались. Тут личные дела всех мало-мальски заметных сотрудников, а также разрозненные документы на всех недавно пришедших. Много домыслов про деятельность профсоюза, но по словам герра Фуггера, свои секреты эта босяцкая корпорация хранит получше департамента по контролю. Я выбрал себе несколько случайных папок, теперь твоя очередь.
Шпатц вернулся домой, когда было уже темно. Перед глазами все еще мелькали многочисленные докладные записки, «спешу довести до вашего сведения», «безупречный рабочий послужной список» и «в силу непредвиденных обстоятельств». Такого количества бесполезных и сваленных в хаотичную кучу документов Шпатцу не приходилось разбирать ни разу в жизни. Как сказал Крамм: «Делами разнорабочих никогда никто всерьез не занимался, сегодня одни – завтра другие, никто не хотел тратить на это свое время». И с послезавтрашнего утра на месте одного из таких вот невидимок Шпатцу и предстоит оказаться.
Несомненным плюсом новой квартиры было ее расположение – практически через площадь от конторы. Больше не было необходимости рано вставать, чтобы тащиться через весь город. Шпатц с удовольствием задернул шторы и включил свет. Несомненным минусом нового жилья был размер – каморка под самой крышей дома аанерсгросской постройки. Фактически, это была одна комната, большую часть которой занимала кровать, а в роли шкафа выступали антресоли под скатом крыши. Шпатц снял пиджак и повесил его на спинку стула, чуть ли не единственного предмета мебели, кроме кровати. На полноценный стол в комнате места уже не хватило.
Шпатц послушал, как первые капли дождя застучали по крыше, с удовольствием растянулся на кровати и в третий раз за день раскрыл газету. На первой полосе крупным планом была размещена фотография его кузена, блистательного и героического Адлера штамм Фогельзанга. Фотограф запечатлел вдохновителя полярной экспедиции в «непарадном» виде – в комбинезоне механика. Летный шлем сдвинут на затылок, а правая щека смеющегося лица измазана сажей.
В статье сообщалось, что экспедиция проходит по графику. И что уже завтра (то есть сегодня) вечером люфтшифф «Кальтесхерц» войдет в полярные области Сеймсвилля. Кроме того, перечислялись гости, присутствовавшие на торжественном приеме в столице Сеймсвилля. На одной из фотографий Шпатц заметил тонкое лицо в очках – Зепп пакт Ледебур. Обычно он предпочитал обходить стороной все публичные мероприятия, но дипломатическое положение обязывало, так что доктору пришлось унять свою необщительность.
Доктор оказался для Шпатца одной большой загадкой. С того самого момента, как он пришел в себя на операционном столе и увидел над собой его почти мальчишеское лицо, и до настоящего времени. На вид Ледебур смотрелся субтильным и бледным заморышем. В те моменты, когда он увлеченно копался в чьих-нибудь внутренностях, сдувая с кончика тонкого носа капли пота и закусывая нижнюю губу, он выглядел еще младше. Как подросток. Однако уверенность, с которой он орудовал скальпелем, ланцетом и прочими блестящими хирургическими инструментами, заставляли усомниться в первоначальной оценке его возраста.
На самом же деле Зеппу пакт Ледебуру было сорок семь. Узнал это Шпатц, когда не выдержал и напрямую спросил доктора о возрасте. Правда в тот момент он не осознавал, что имеет дело с тем самым Ледебуром. События после ранения превратились в его голове в спутанный ком. Он отчетливо помнил холодные темные глаза Сигилд, когда она дважды нажала на спусковой крючок, а все последующее превратилось в кашу. Он приходил в себя от свиста ветра в ушах, потом проваливался в темное забытье, потом множество рук перекладывали его как куклу на носилки в темноте, освещенной только мечущимися лучами фонарей. В какой-то момент ему показалось, что над его телом склонился он же сам, сдвинув на затылок маску хищной птицы… По словам Ледебура, он провалялся в горячке всего три дня. И доктор-мальчишка был первым, кого он увидел, когда очнулся.
– У вас невероятная жажда жизни, герр Шпатц, – заявил он, поднявшись с кресла рядом с кроватью. – Когда вас довезли до моей операционной, я был уверен, что вы не жилец. И если бы Адлер меня не попросил, я бы не взялся за операцию.
Шпатц сложил газету. Три месяца назад он был уверен, что умрет. И в тот момент, когда взбешенная Сигилд стреляла в него из тяжелого армейского пистолета, и когда Крамм и Адлер штамм Фогельзанг пристегивали его безвольное тело к креслу флюг-фогеля, и когда он увидел над собой юное лицо своего доктора. Он просто тогда не знал как выглядит самый гениальный и самый сумасшедший врач Вейсланда и Шварцланда.
Пронзительный звонок будильника вырвал его из ласковых объятий сна. Шпатц потер глаза, отдернул штору и выглянул в окно. Прошедший ночью дождь оставил на брусчатке лужи, рядом с неработающим фонтаном три кумушки с корзинами обсуждали свои всегдашние утренние дела, дворник деловито шаркал метлой, покрикивая на двух мальчишек, сгребавших мусор в ведро. Рядом с конторой стоял мобиль Крамма, что означало, что его начальник уже приехал. Шпатц поднялся и стал торопливо одеваться.
