- Вино, господин, – сервитор в тщательно подогнанной ливрее с необычным для машины изяществом подал небольшой поднос, увенчанный единственным бокалом.

Фидус взял бокал и сделал большой глоток, глядя сквозь незваных гостей.

Каюта была довольно компактной, но грамотно обставленной и декорированной, так что представлялась куда больше чем в действительности. Здесь было много красного цвета, бархата, а также зеркальная стена, удваивающая видимый объем. Криптман-младший сидел в эффектном кресле, закинув ногу на ногу, и казался неуместным в подобном окружении. Его жесткое, строгое лицо, простая роба послушника и свежевыбритая голова плохо гармонировали с изящными линиями декора, подразумевающего декаданс и лоск.

Гости не сочли нужным сесть, точнее инквизитор предпочел стоять, соответственно и его протеже замер на ногах. Шметтау, как обычно, менее всего походил на человека, отдавшего службе в Инквизиции более сотни лет, а также примерно треть собственного тела. Не упитанный, однако, плотный, с заметным брюшком и чуть взъерошенными волосами инквизитор смотрел на мир добрым, чуть-чуть беспомощным взглядом за стеклами самых обычных очков. Калькройта можно было принять за писателя детских историй о житиях и доброславных деяниях верных слуг Его. Таких людей очень любят женщины в возрасте и дети, чувствуя в них верность, искреннюю доброту и основательность.

Лучший ученик и безусловный преемник инквизитора, наоборот, буквально просился на вербовочный плакат низкоразвитых миров «кто служит Императору – ест мясо каждый день!» Он был красив и суров, разве что лицо чуть широковато, а глаза наоборот, посажены слишком близко. От этого возникало неприятное ощущение, что Пале все время с прищуром целится в собеседника. Длинный щегольской плащ из тщательно выделанной кожи (причем без единого лоскутка скрытой брони) опускался почти до пят. В такой одежде Эссен Пале больше походил на парадного комиссара, не хватало лишь алого кушака и фуражки на сгибе руки. Злые языки говаривали, что Пале умом не блещет, а если называть вещи своими именами, то малость глуповат. Однако все – и критики, и доброжелатели – сходились на том, что Эссен крайне исполнителен, работоспособен и дотошен, главное спустить его с цепи в правильном направлении. А интеллекта Шметтау хватало на обоих.

Учитель и ученик разнились как небо и земля, как трущобы Некромунды и сияющие шпили столицы Ультрамара, но роднило их одно – взгляды. Чуть подслеповатые глаза Калькройта и глубоко посаженные зрачки Эссена глядели на Фидуса с одинаковым выражением легкого презрения и уверенного торжества.

- Чего же я хочу... – Шметтау посмотрел вверх, будто рассчитывая найти ответ на розово-красном потолке с орхидеями. Провел пальцами по подбородку с видом глубокой задумчивости. – А, вот чего!

Он значительно поднял указательный палец, призывая к вниманию и сосредоточенности.

- Я хочу насладиться каждой секундой. Я хочу злорадствовать и радоваться твоим несчастьям. Упиваться каждой минутой своего торжества. Простые и понятные человеческие желания.

- Ну и славно, – качнул головой Фидус, делая новый глоток. – Значит, обойдешься без вина.

Сервитор замер у кресла, глухой и безразличный ко всему кроме приказов хозяина. Он чуть дрогнул при слове «вина» и мгновением позже вернулся к состоянию полуживого изваяния.

- Славно, славно, славно, – Калькройт хлопал в ладоши в такт «славностям». – Нет, от вина я бы тоже не отказался, но так даже лучше. Видеть, как ты пытаешься жалко и нелепо огрызаться – намного приятнее.

- Все сводишь счеты с мертвецом, – Фидус опять покачал бритой головой. – Я бы сказал, что это низко. Но такая ремарка подразумевает наличие какой-то морали, способность разделять достойное и низкое. Это не про тебя.

- О, да, все так и есть, мой мальчик. Свожу, именно свожу старые счеты.

Шметтау изобразил пальцами прямоугольник, будто намекал на чек или иное долговое обязательство.

Добрый писатель детских сказок на мгновение спрятался, как складная игрушка в рукаве фокусника. Вместо него с тяжеловесной жутью оскалился в мрачной ухмылке совсем другой человек, оборотень, скинувший маску добряка. Пара секунд – и добрый очкарик вернулся, развел руки с обезоруживающим добродушием.

- Твой отец был очень скверным человеком.

Заскрипела новенькая кожа на плаще Эссена. Ученик инквизитора тоже улыбался, но без особых эмоций, как манекен или очень хорошо сделанный сервитор. Ему было скучно, старые счеты командира не интересовали Эссена, но положение обязывало.

- Не стоит дурно говорить о моем отце, – Фидус крепче сжал бокал, чувствуя, как нарастает колющая боль в давно сросшихся и восстановленных ребрах. Под влиянием эмоций бренная плоть напоминала о былых ранах.

- А что ты сделаешь? – участливо поинтересовался Калькройт. – Выставишь меня? Или строго призовешь к порядку? Меня, инквизитора? Ты, который ныне всего лишь мелкий пурификатор?

- Нет. Я ограничусь констатацией очевидного факта, – Фидус небрежным (во всяком случае, он так надеялся) движением ладони приказал сервитору приблизиться и поставил на поднос бокал с парой капель недопитого вина.

- Калькройт Шметтау, ты жалок и ничтожен. Ты не смог отомстить отцу и теперь пытаешься выместить жалкие обиды на сыне. Это унижает лишь тебя, не меня. Ведь как бы низко ты ни сбросил меня, мы оба знаем...

Фидус чуть наклонился вперед, смыкая пальцы в замок.

- ...что все это судороги бессилия. Ты никогда не сравнишься с истым слугой Бога-Императора Криптманом, инквизитором, мыслителем и героем. Ты это знаешь, я это знаю. Живи с этим знанием дальше.

- Болтай, Фидус, болтай, – Эссен вступил в беседу, откинув голову с короткой и тщательно уложенной прической. Видимо, чтобы глядеть на Криптмана еще чуть-чуть сверху, еще с бОльшим превосходством. Но тут Шметтау обозначил скупые аплодисменты. Эссен перестал улыбаться и замолк, будто в одно мгновение утратил дар речи.

- Это было хорошо, – серьезно вымолвил Шметтау, последний раз хлопнув пухлыми ладошками. – Действительно хорошо. Как бы я к нему ни относился, надо признать, Криптман-старший имел неоспоримые достоинства. И в числе прочего он умел держать удар. Даже когда все казалось потерянным... или было потеряно в действительности. В такие моменты, мальчик, ты действительно похож на своего отца.

- Всегда к вашим услугам, – Фидус обозначил шутовской полупоклон.

- Но мне плевать, что ты думаешь по этому поводу и какому словесному остракизму меня подвергаешь, – все так же ровно, с доброжелательной иронией продолжил инквизитор. – Жаль, конечно, что мой товарищ и сподвижник давно развеян пеплом и стал частью вселенского углеродообмена. Но я все равно порадуюсь, глядя как страдает его сын.

- И в чем смысл? – сардонически осведомился Фидус.

- В удовлетворении, – очень серьезно сказал Шметтау. – В компенсации. В уравновешивании весов. Мы с ним были сподвижниками, братьями. Каждому из нас двоих приходилось не раз вставать между товарищем и его смертью, но мы не колебались. Шметтау и Криптман, это звучало гордо и страшно. Страшно для еретиков, разумеется.

- Криптман и Шметтау, так правильнее, – уколол Фидус, откидываясь на спинку.

- Как угодно, – отмахнулся инквизитор. – Мы-то знали, как мало значит пустая очередность в нашем братстве. До тех пор, пока твой отец не предал меня.

- Отец не предавал никого, – отрезал Фидус.

- Он предал меня, – повторил Шметтау, сделав отчетливое ударение на слове «меня», взгляд его затуманился, уголки губ опустились, будто инквизитор снова погрузился в давние воспоминания, неприятные и крайне болезненные.

- Я отдал нашему общему делу все, даже часть себя.

Калькройт вытянул вперед ладони, вполне живые на вид, несовершенные, как и положено рукам человека в возрасте. Только полностью лишенные волосков и пятнышек, естественных для плоти, урожденной естественным образом.

- И он предал все, что связывало нас. Отринул все долги. Бросил меня в самый важный момент, на пороге величайшего триумфа.