Абдалла почтительно поднес ей стул и миску воды, в которой она вымыла руки – традиция, пришедшая от старинного еврейского обычая и весьма важная, когда речь шла о врачевании.
Далее она тщательно осмотрела храмовника, раздев его догола и с помощью слуг ворочая его в кровати, омывая его тело слабой смесью воды и вина. Не увидев никаких свежих ран, кроме пары синяков от падения с коня, Ревекка нахмурилась. Она ожидала увидеть травму или язву, зримо указывающую на причину лихорадки, но таковой не оказалось. Это заставило её задуматься над причиной болезни. Была ли она первичной или же вторичной, наподобие нервной лихорадки? Страдал ли Буагильбер чем-то подобным ранее? Есть ли у него тяжёлые либо другие заболевания, приводившие к подобным состояниям? Принимал ли он какие-либо снадобья, облегчающие его состояние?
Все это она выуживала из оруженосца, несмотря на его стеснение и недоумение – прилично ли доброму слуге говорить о хозяине так, как будто его здесь и нет? Так как говорила она по-арабски, Абдалла тоже мог участвовать в беседе, что он и делал, с восторгом поглядывая на еврейку.
В свете очага и факела, с серьезным и спокойным лицом, она была чудо как хороша. Длинные волосы Ревекка собрала на затылке в удобный “конский хвост”, что делало ее моложе, в то же время подчёркивая ее изящество и твердость осанки . Она сняла с головы покрывало, чтоб лучше видеть больного, хотя и оставила вуаль на плечах.
Очаг приятно грел, но лёгкий сквозняк проникал сквозь окно, заставляя пламя колебаться и выхватывая из тьмы то лоб рыцаря и его страшный шрам, то крепкие руки Абдаллы, растирающего в ступке плоды наперстянки, то склонённую голову Болдуина, то даже разбойника-кота, вернувшегося в комнату и устроившегося неподалеку от огня. Кот урчал и жмурился.
Еврейка размышляла, с чего ей стоит начать. Так как Буагильбер больше не кричал, а наоборот, будто бы успокоился, она решила попробовать напоить его водой и укрепляющим отваром. Для этого она попросила Абдаллу приподнять его. Болдуин хотел было отстранить сарацина и сам помочь девушке, но та жестом приказала ему остаться на месте.
- Простите, господин, но сэр рыцарь слишком взволновался, увидев вас. Если он и сейчас так отреагирует, возможно, это ухудшит его состояние. Я, как врач, не могу рисковать этим, поэтому сдерживайте себя.
Болдуин смутился и сел на свое место в дальнем углу. Впрочем, он недолго оставался без дела – Ревекка отправила его за вином и едой, ибо ей самой следовало подкрепить свои силы, да и оруженосцу не помешало бы поесть.
Абдалла тем временем, приподнял храмовника и Ревекка поднесла к его губам чашку с питьём. Он пил, медленно и слегка поперхиваясь, но пил, вода стекала на его грудь, но большая часть всё-таки попадала внутрь. И слуга принял это за добрый знак.
Напоив Буагильбера, девушка решила, что влажный компресс как снизит жар, так и облегчит состояние больного. Намочив водой чистую тряпицу, она аккуратно положила ее на голову храмовника, обернув его лоб и виски. Внезапно она поймала себя на том, что прикосновение к его темным, вьющимся волосам, не было для неё неприятным.
Для нее это стало удивительным. Ее тело хорошо помнило, как отвратительны и гадки были для нее его прикосновения, хватал ли он ее силой, унося на руках из горевшего Торкилстона, или же дотрагивался до нее с почтением, как вечером перед судом. Ее кожа покрывалась мурашками и горло сжималось при одной мысли об этом.
«Возможно, что дело все в том, что сейчас он мой больной – не мужчина и не рыцарь, а просто человек, нуждающийся в помощи и утешении. А может быть, все дело в том, что сейчас – это мое решение? Я подхожу к нему с позиции силы, я сильна, а он слаб – и это делает меня неуязвимой, во всяком случае, пока».
Забывшись, она снова провела рукой по его лбу, ощущая теплоту его кожи и неровности шрама. Что ж, он был в её власти, как врача и человека.
Что-то коснулось ее ноги. Кот, теплый и пушистый, потёрся об нее лобастой башкой и вернулся к очагу.
Ревекка задумалась. Насколько она знала, кошки у назереян, в отличие от мусульман, считались не особо нужными животными. И уж точно их никто не кормил, наоборот, хороший кот должен был сам добывать себе прокорм, не то, что любимые собаки, с которыми охотились и которые охраняли дом. Зачем Буагильберу кот, ей и в голову не могло прийти. Впрочем, очень может быть, что задавать вопрос нужно иначе – зачем коту храмовник?
Пока она предавалась размышлениям, окружающих словно охватило сонное колдовство – кот дремал, громко мурлыча, и этот звук, такой спокойный и монотонный, навевал дрёму на остальных. Буагильбер беспокойно задремал, иногда ворочая головой и чуть подёргивая руками. Видно было, как под его веками жутковато ходили зрачки.
Верный хозяину, Болдуин откровенно клевал носом, причем стоя – как только на пол не упал. Время было уже позднее, но Ревекке пока не особенно хотелось спать.
Сарацин был бодр, в отличие от остальных, и вполне мог проследить за рыцарем.
Ревекка кивнула Абдалле на больного и тихо приказала Болдуину удалиться на покой. Тот настолько устал, что даже не сообразил, что и кто ему сказал, а шатаясь, поплёлся в соседнюю келью, где и задремал на жёстком топчане. Такие койки, неудобные, но простые в изготовлении, предназначались для всех без исключения жителей Темплстоу, за исключением особо знатных ее гостей.
Ревекка выскользнула за дверь и спустилась по лестнице на нижний этаж. Там, в одной из комнат, она нашла спящих Мика и его сестричку. Они лежали, обнявшись, на небольшой лежанке, куда Амет набросал чуть ли не все имеющиеся в прецептории одеяла, чтоб им было удобно. Сам же сарацин устроился на старой и пыльной, местами с пролысинами, медвежьей шкуре, которую он бросил на пол поверх походного одеяла. При осторожном движении двери он тут же проснулся, всем своим видом показав, что детей он стережет чутко и отдавать не собирается. Ревекка вздохнула и вышла во двор. Да, она смогла бы попытаться сбежать, пока слуги дремлют или заняты рыцарем, и только бы ее тут и видели. Но она дала слово, а оно хоть чего-нибудь, да стоило. Как там говорил Буагильбер не далее, чем третьего дня? «Наши убеждения равно нелепы, но зато мы оба можем умереть за них».
«Господи, почему я думаю об этом ужасном человеке? Зачем мне вспоминать о его ничего для меня не значащих словах? Это пустое, я должна укрепить себя и свою веру. Это все испытания, они посланы нам богом, дабы проверить нас и подготовить к будущему».
Вдобавок, на ее попечении были ещё и Мик с сестрой. Ревекка сжала руками виски, словно опасаясь, что голова просто лопнет от множества мыслей.
«Да, но что же все же делать с детьми? Она не может бросить их здесь, с одержимым здоровьем господина оруженосцем и непонятными сарацинами, которые и лингва франка-то еле знают.
Что ждёт ее завтра? А детей? Помимо воли, ее беспокойство касалось и раненного Айвенго – здоров ли он, задумывался ли о ней, хоть на миг?
Впрочем, теперь она не нужна ему, ни как врач, ни как человек – другая утешит его, омоет его раны и поцелует благородное чело. Другая, светловолосая и голубоглазая, благородная саксонка из благородной же семьи, не какая-то там нехристь, пользующая больных рыцарей в богом забытой прецептории».
«Бог отцов моих», – внезапно подумала она и ощутила, как мурашки побежали по ее спине, «а мой отец?» Несчастный Исаак, обретший свою дочь только для того, чтоб снова потерять ее. «Как он сейчас тревожится, как безнадежно качает седой головой, сидя у очага в доме брата… а верный Рейбен? Лишившийся единственного шанса для продолжения рода, он, наверное, рвет на себе волосы и посыпает голову пеплом. А может быть, помощь уже близка?»
Девушка невольно прислушалась, как будто готовая услышать топот копыт в ночной тиши. Но единственное, что она слышала, это завывание шакалов под стенами прецептории. Болдуин и сарацины, заведя пленников внутрь, подняли мост и закрыли ворота. Втроём это была сложная работа, но никому из них не хотелось проверять, будут ли ещё желающие разжиться боевым конём или оружием. Вокруг было достаточно сёл, и просто лесных чащ, каждая из которых могла служить отличным укрытием для мелких шаек разбойников, которые, словно вышеупомянутые шакалы, грабили и убивали путников всего за несколько медяков.
