Второе ноября. Среда.

Профессорский кабинет заполняли красноватые лучи заходящего солнца и аромат свежесваренного кофе. За окном пролетал первые снежинки, но в помещении было тепло и уютно. В большом кожаном кресле сидел хозяин кабинета, профессор Либерман Михаил Львович, опытнейший психотерапевт, доктор медицинских наук. Он сидел перед ноутбуком, с которым практически не расставался, и где была вся важнейшая информация как по исследованиям, проводимым в клинике, так и пациентам, проходившим лечение. Сегодня вышел очередной номер электронного журнала по психотерапии, в котором были, на взгляд Либермана несколько интересных статей. Сделав небольшой глоток кофе из изящной чашечки, и надев очки, профессор вновь погрузился в чтение.

В достаточно просторном кабинете стеллажи занимали добрую половину свободного места. Они были заставлены книгами, стопками сложенными профессиональными журналами, научными фолиантами, альбомами с произведениями искусства, но на большей части находились разного цвета и объема папки с документами, исследовательскими работами и прочими нужными и ненужными бумагами. Массивный письменный стол, на котором помимо большого количества больничных карт пациентов и иностранных научных журналов, стояли ноутбук и чашечка из саксонского фарфора с недопитым кофе на таком же фарфоровом блюдце. Подарок одного из состоятельных пациентов в знак благодарности. Раньше этих кофейных пар было шесть, но сейчас осталась только одна, и то на чашечке был небольшой скол, а на ручке маленькая трещинка. Видимо посуда доживала свой век. Слева от профессора на краю стола стояла антикварная настольная лампа с массивным красно-зеленым абажуром.

За креслом на стене в рамках под стеклом висело несколько сертификатов, лицензий и дипломов. На удивление их было не много. Либерман не был тщеславным и при желании своими дипломами мог украсить весь кабинет от пола до потолка весь. Но во всем же нужно иметь чувство меры.

Современные вертикальные жалюзи наполовину закрывали окна, в ясную солнечную погоду создавая полумрак.

По правую руку от профессора у края стола находилось мягкое удобное кресло для посетителей и чуть поодаль, черный потертый неудобный диван для ассистентов. У противоположной стены стояло несколько стульев в расчете на то, если вдруг потребуется дополнительное место.

Либерман любил сидеть в своем любимом кресле с чашечкой кофе напротив огромного портрета Зигмунда Фрейда, запечатлённого в полный рост. Картину основателя психоанализа и научной психотерапии написал один из его пациентов. На полотне в массивной золочёной раме Зигмунд Фрейд стоял полубоком, с дымящейся сигарой в руке. Лицо его было слегка повернуто и так получилось, что доктор Либерман и доктор Фрейд смотрели друг другу в глаза. Михаил Львович, когда оставался вечером один, любил поговорить вслух с молчаливым доктором Фрейдом. Профессор представил себе ситуацию, как если бы кто из посторонних в момент их беседы зашел в кабинет, – и улыбнулся. Эта его забавляло.

Читая очередную статью, чувствовалось, что он недоволен и крайне раздражен, и чем дальше он ее читал, тем больше багровело его лицо и начинали играть желваки.

– Нет, это определенно невозможно читать, – не дойдя до конца, с возмущением и негодование в голосе буквально выкрикнул Либерман.

Резко, с брезгливостью отодвинув ноутбук, он встал с кресла и повернулся лицом к портрету Фрейда.

Промелькнула мысль: «Бедный Зигмунд Фрейд, отец психоанализа, один из основателя научной психотерапии. Если бы он такое прочитал, он бы перевернулся в гробу».

Еще раз подойдя к ноутбуку и посмотрев исходные данные, прочитал фамилию автора. Она ему ничего не говорила. Серебрянская О.К., экстремальный психолог.

Это еще что за специальность – экстремальный психолог!? Скажите пожалуйста, – подумал про себя Либерман, – с таким я еще не сталкивался никогда, да и в перечне специальностей такой нет. А может есть? Может я отстал от жизни? Надо будет завтра спросить у своих более молодых коллег.

Надев очки, Михаил Львович внимательно посмотрел на аватар Серебрянской О.К. перед статьей. На фото женщина средних лет со следами былой привлекательности, однако, мурашки легким щекотом пробежавшие по спине профессора, заставили его насторожиться. Не то, чтобы в этом круглом, несколько одутловатом лице с широко распахнутыми серыми глазами, как бы смотрящими сверху вниз, было что-то неприятное. Коротко стриженные блондинистые волосы с редкой челкой, открывали широкий, массивный лоб. Синего цвета сложно выкроенный воротник с мелкими пуговками в два ряда плотно обтягивал толстую шею. В полуулыбке тонких губ тоже не было ничего откровенно враждебного. Однако Либерман хорошо знал типаж этих людей. Он не был профессиональным физиогномистом, способным насквозь видеть человека, только раз взглянув на него, но большой практический опыт помогал ему через черты лица определить основные личностные характеристики человека. Михаил Львович не любил делать поспешных выводов, но с фотографического облика этой дамы явственно читались плохо скрываемые эгоизм, высокомерие, исключительность с чувством собственного превосходства над окружающими. Этакий вариант хабалки с элементами эрудиции и мимикрии под интеллигентность.

Либерман с трудом заставил себя дочитать статью до конца, чтобы полнее осознать всю нравственную деградацию и профессиональную некомпетентность автора.

«Да-а-а.…, – растягивая, и с неопределенной интонацией произнес он вслух, – бывает же такое». И как бы обращаясь к портрету Фрейда как к собеседнику:

Нет, это форменное безобразие. Однозначно, такие вещи нельзя пропускать в серьезные научные издания. Это же деградация, это дискредитация не только этого солидного журнала, но и через него всей психотерапевтической науки. Что-то с этим надо делать. И так ситуация с психотерапией в стране аховая, а тут еще такое.

Срочно надо что-то делать. Да. Обязательно. Завтра же вынесу этот вопрос на заседание кафедры.

И продолжал рассуждать про себя: «Каждый, кому не лень изобретает свою психотерапию, считая ее единственно верной и практически идеальной. То, что происходит сейчас в психотерапии далеко от науки. А где полные, масштабные исследования, статистика, какие есть показания и противопоказания, какова эффективность и возможные осложнения».

Либерман позвонил своему заместителю, доценту Михайличенко.

Через пару гудков в трубке послышался приятный баритон Николая Васильевича, прекрасного педагога и друга Михаила Львовича. Они были почти ровесниками, но так уж сложилось, что при написании кандидатской диссертации именно Либерман был у Михайличенко научным руководителем. Так зародилась их крепкая мужская и профессиональная дружба. Когда создавалась кафедра психотерапии, Михаил Львович был заведующим психотерапевтическим отделением на сорок коек. Пациенты, практическая работа с ночными дежурствами и срочными вызовами, консультациями и консилиумами, терапия и психотерапия – вот истинная любовь и страсть Либермана. А педагогика – это немножечко не то. По началу он отказывался от должности заведующего кафедры, но, когда ему в помощь дали Николая Васильевича, который обещал взять всю административно-бумажную работу на себя – согласился.

Либерман на кафедре психиатрии и психотерапии читал основные курсы лекций и принимал экзамены. Всю остальную работу проводил и контролировал доцент Михайличенко. За двадцать их лет профессионального и творческого существования не было каких-либо серьезных проблем. Более того – это была одна из лучших кафедр университета в сфере новаций и научной деятельности.

Николай Васильевич, добрый вечер. Прости, что мешаю тебе отдыхать, – извиняющимся тоном проговорил Михаил Львович.

Да не страшно. Все в порядке. Что-то случилось?

Ну как тебе сказать. И случилось, и нет. Слава Богу, все живы, здоровы, но сейчас я в нашем интернетовском журнале статейку провокационную прочитал. Представляешь, Николай Васильевич, не где-нибудь на левом сайте, а на нашем – новом, где нас с психологами объединили. Интересно-жуткое, я тебе скажу, чтиво…