— Принесёте дурную болезнь, — посулил им на прощание Кукарача, — останетесь здесь.

— Да не волнуйся ты! — крикнул сбегавший по сходням Чунчо, маша рукой. — Она к нам не липнет!

— Уж что-что, а женщин он выбирать умеет, — усмехнулся Кукарача, — и ведь, подлец такой, никогда не платит, а они его на руках носят.

— Противно смотреть на это логово блуда, — произнёс тяжёлым тоном Святой, глядя на деревню, где из домов уже выбирались представительницы древнейшей профессии, встречая очередных гостей. Каждое слово Святого будто пуд весило — так он их проговаривал, и акцент уроженца Экуменической империи в его голосе сейчас звучал как никогда сильно.

— Ничего, — хлопнул его по плечу Кукарача, — когда вернутся, построю на палубе, и будут как миленькие тебя слушать.

— Жаль, только мои слова до сердец их не доберутся, — вздохнул Святой и ушёл в кубрик, чтобы не глядеть на «логово разврата» и то, что творят там его товарищи.

— Дурных болезней тут нет, — заявил спустившийся со шканцев капитан. — Шлюшья деревня живёт с одного — и если кто-то тут подхватит «розалийский насморк» или триппер, то сюда больше ни один корабль не зайдёт.

— А мы на какой предмет тут остановились? — поинтересовался у гнома Кукарача.

Общаться с командой предпочитал он — формальный глава, как старший по званию, среди военных. Я оставался, скорее, его молчаливой тенью: никуда не лез, но всегда держался рядом с полковником.

— Угля набрать и воды в котлы. Шлюшья деревня не просто так тут стоит — для небольших кораблей, вроде моей красотки, это завсегда первая остановка. Да и баржи, если не самоходные, многие тут причаливают. Вот когда местные золотишко лопатой гребут.

По виду деревни нельзя было сказать, что кто-то тут гребёт золото лопатой. Она мало отличалась от остальных — разве что домов побольше. Но те, в которых жили, разительно отличались от тех, где принимали клиентов. Первые были крепкими, стояли на прочном фундаменте, и видно, что их регулярно подновляют. Вторые же только для вида подкрашивали и ремонтировали, лишь когда совсем разваливаться начинали, они стояли кривые, кособокие, будто привалившиеся друг к другу пьяницы.

Несмотря на заверение гнома, вскоре тоже сошедшего на берег договариваться о покупке угля, я не пошёл в деревню.

— В любви предпочитаешь чувства? — спросил у меня Кукарача. Мы вместе сидели в тени от пароходной трубы на полупустой палубе. — И как это сочетается с идеей о честном наёмничестве?

— Ровнять наёмников и проституток давняя идея, — пожал плечами я, — но точно также можно относиться к профессиональному солдату. Сейчас даже рядовые получают какое-никакое жалование из казны, выходит, они такие же проститутки, как дамочки, что обслуживают Чунчо и остальных?

— Не знаю, я всегда дрался за идею.

— А Чунчо? — махнул я рукой в сторону Шлюшьей деревни, где Муньос как раз пытался обаять миловидную дамочку и, кажется, вполне преуспевал в этом. — Ты сам говорил, что он продавал вам краденные винтовки.

— Чунчо-то, — рассмеялся Кукарача, и я впервые услышал его заразительный, воистину рагнийский, смех, — та ещё шлюха, верно! Потому его эти дамочки и обожают — принимают за свою.

Ближе к полудню к кораблю подошёл большой грузовик, в чьём кузове теснились мешки с углём. Оставшиеся на борту матросы под зычные команды капитана принялись грузить их в трюм, опустошая прямо в угольную яму. Вскоре на палубе стало трудно дышать из-за чёрной пыли, оседающей на кожу и одежду, лезущей в рот, набивающейся в ноздри. Мы с Кукарачей покинули-таки «Нэлли», засев в ближайшем питейном заведении. Оно оказалось приложением к борделю, расположенному на втором этаже, и пока мы сидели, потягивая местное пиво и покуривая сигары, чтобы отогнать мошкару, к нам подсели несколько дамочек с весьма недвусмысленными предложениями. В конце концов, я не выдержал и сходил к бармену, доходчиво объяснив ему, что девочки — ни самые лучшие, ни самые дешёвые, ни те, что между ними — нас с другом не интересуют. Нам нужна выпивка, остальное пускай оставит при себе.

В общем мы нормально посидели, пока команда грузила уголь, а те, кто во время погрузки шлялся по девкам, после мыли палубу. Чунчо сотоварищи, однако, возвращаться на борт «Нэлли» не спешил.

— И когда мы отчаливаем? — спросил я у капитана, когда мы покинули заведение и поднялись к нему на шканцы.

— Сейчас грузовая вахта получит премиальные, прогуляет в их деревне, а как вернутся все — отчалим.

Видимо, Чунчо узнал об этом сразу, как сошёл на берег, а потому с возвращением не торопился.

Наконец, ближе к шести вечера, когда солнце нависало уже над водами Великой реки, подкрашивая их багровым, все матросы поднялись на борт «Нэлли». Чунчо с Пеппито и старым Эрнандесом и тут от них не отстали. Но если матросы тут же отправились кто в кубрик, кто на вахту, рагнийцев ждало нечто иное.

— У орудия стройся! — как на плацу гаркнул Кукарача, и все четверо его бойцов кое-как сформировали ровную шеренгу. — Святой, два шага вперёд. — Одетый в коричневую рясу рагниец выступил вперёд. Понявший всё сразу, Пеппито издал страдальческий стон, однако его тут же оборвал окрик полковника: — Разговорчики! — А следом Кукарача обратился к Святому: — Расскажи нашим падким до доступных прелестей и плотских утех товарищам о вреде того времяпрепровождения, которому они предавались в деревне.

Проповеди Святой умел читать длинные и затейливые. Поначалу ими можно даже заслушаться — так красиво он подбирает эпитеты для обличения порока. Вот только когда длится его речь более часа, а ты не можешь шелохнуться, стоя в строю, проповедь превращается в настоящее мучение. К счастью я не был подчинённым Кукарачи и вместе с самим полковником убрался на шканцы к капитану.

«Нэлли» покинула Шлюшью деревню, и снова потянулись однообразные дни. Интересней всего было, пожалуй, наблюдать за природой — как меняется по мере нашего продвижения на юго-восток. Саванны сменялись равнинами, кое-где стали попадаться купы деревьев, а вскоре и небольшие рощицы. Чем дальше мы шли, тем больше становились эти рощицы, постепенно перерастая в настоящие леса.

— До Зелёного пояса уже недалеко, — сообщил нам капитан. — Чуют мои старые кости, скоро быть дождю.

И действительно, уже ночью начался самый настоящий тропический ливень. Тяжёлые капли барабанили по палубе, в кубрике, где ещё недавно царила удушающая жара, теперь некуда стало деваться от сырости. Вещи толком не высыхали, даже если их вешали на камбузе над раскалёнными плитами. Теперь огонь в них не гасили на ночь: ливень, хлеставший три дня и четыре ночи без перерыва, сильно сбил температуру. После захода солнца на палубе уже не поторчишь, покуривая сигару и попивая кукурузное пойло: слишком холодно стало.

— Скоро новая деревня, — сообщил нам капитан. — Угольная. Там борделей нет, надолго останавливаться не будем.

Причина, почему представительницы древнейшей профессии не устроили здесь ещё одного аванпоста, была проста и очевидна. Чем дальше мы плыли на юго-восток, к истокам Великой реки, тем меньше нам попадалось кораблей. Первыми пропали баржи — они перестали попадаться нам ещё пока по берегам тянулись равнины. Затем и пароходы, вроде нашего, стали редкостью, а после — их и вовсе как ливнем смыло. Остались только редкие пакетботы да рыбачьи лодки, ведущие себя всё более нагло, словно считая, что теперь именно они хозяева всей реки. И всё же, раз деревня, где пароходы заполняют ямы углём, стоит на берегу, значит, торговля им идёт, и не только такие, как мы — случайные гости в этих местах — бороздят тут Великую реку.

Угольная деревня встретила нас тишиной, как будто там вымерли все. Однако, завидев «Нэлли» из нескольких хижин вышли люди. Они разительно отличались от обитателей Шлюшьей деревни. Если в первой жили смуглые мужчины и женщины, чертами лица чем-то отдалённо напоминающие уроженцев юга Аурелии, то здесь нас встретили чернокожие, каких мне прежде видывать не приходилось. Я дрался против розалийских солдат из колоний, которые, вроде бы, где-то здесь находятся, но никогда мне не доводилось видеть людей с кожей какого-то почти стального цвета. Может быть, под не таким ярким и жарким солнцем Аурелии они теряли этот оттенок.