Нолик перестал держать меня за талию: закинул голову вверх и стал глухо хрипеть. Почему-то мне подумалось, что никому на свете он не нужен, — и я решил его взорвать. Кулак мой сомкнулся крепче, но шарики в нём оказались мелкими, и искры разлетелись не оттуда, а из глаз. Догадавшись, что взрыва не состоится, я заглянул Нолику в задымленные глаза и спросил:

— Понял?

Он в ответ заскулил и пригнулся ниже.

— Норик Вартаныч! — окликнул его из-за стола полковник.

Не ответил он и ему.

— Отвечай же, Нолик! Понял или не понял? — повторил я, и теперь уже он кивнул головой:

— Понял.

Никто кроме него, однако, ничего не понял. Не поняла даже Заря Востока, норовившая зайти сбоку, чтобы разглядеть — отчего же это вдруг московский гость начал вертеться вокруг своей обширной оси.

— Норик Вартаныч! — крикнул Фёдоров. — Тебе плохо?

— Иду… — откликнулся Нолик истончённым голосом и посмотрел на меня умоляюще.

Пошёл и я. К выходу.

Заря Востока провожала меня взглядом, в котором презрение ко мне соперничало с непонятым мною восторгом по отношению к Нолику.

Ещё больше запутал меня Чайковский:

Это мне было понятно, но, открывая дверь, я услышал иное:

На часы я взглянул уже за дверью. Половина одиннадцатого!

Тротуар оказался пустынен — и грабить было некого.

Отчаяние подсказало мне план утончённый, как пытка, но и смелый, как пьяная мечта. Проникнуть в здание ООН напротив и приставить к стенке любого дипломата. Вплоть до генсека.

Рассудок силился удержать меня от этого, но ему я уже не доверял, напомнив себе, что миром, представленным этим коробком на той стороне, правят именно абсурд и отчаяние.

Проникать в ООН мне не пришлось.

Когда я пересекал улицу, одна из запаркованных у ворот машин показалась мне не пустой. Я подкрался к ней сзади, увидел на переднем сидении две тени и вздохнул: если десятки не окажется у одной из этих теней, то она окажется у другой.

Пока я решал — к какой заходить, понял, что они тоже, как и я, вот-вот решат свою задачу. Тонкая тень, справа, оказалась женской и, перегнувшись скобкою к другой, к мужской, мелко суетилась. Широкая же, мужская, откинувшись на спинку, изредка вздрагивала. Из приспущенного заднего окна протискивался на волю Лучиано Паваротти, но в паузах, когда объёмистый тенор вбирал в себя воздух, в том же окне задыхался другой сладострастец. Не пел, однако, а сладко постанывал.

Мешкать я себе не позволил, ибо в предоргастическом состоянии жертва менее опасна. Я расстегнул сорочку и зашёл с левой двери. Стукнул локтём в стекло и распорядился опустить его. Оно скрипнуло и поплыло вниз, но из брезгливости я отвернулся, объявив водителю, что жизнь гнусна, а поэтому я штрафую его на десять долларов.

— А почему смотришь в сторону? — ответили мне из-за руля.

— А потому, что брезгую. Подглядывать тоже гнусно…

— Я подглядывал не за тобой! — ответил водитель.

— Что ты там мелешь?! — рассердился я. — Застегнулся?

— Какая разница? — ответил водитель. — Застегнулся — не застегнулся… Сам вот пузо выкатил, а тут дама всё-таки!

— «Дама»? — возмутился я. — Так ты ж этой даме…

— Ну, иди и докладывай! На него мне тоже положить!

— «Тоже»? — оскорбился я. — А ну, выходи!

— Послушай! — ответили мне теперь спокойней. — Чего ты пристал? Я ж не про тебя — «положить»! Я про Кливленда.

— Про кого? — опешил я.

— А то он не балуется с бабами, да?! Или ты?! Я ж наизусть тебя знаю! И ты — меня: я Бобби, помнишь? И говорю как есть: не за тобой я наблюдал. Одно дело — телефон твой или почта, но наблюдать уже не наблюдаем. Я говорю честно. Тем более что в начальники уже не мечу, старый уже… И бабы мне вкусней, чем должности!

Голову мне уже можно было к нему не поворачивать. Теперь уже я знал кого собирался грабить. Агента ФБР. Того самого, сидевшего за круглым столом с непонятливой семинолкой.

Что за проклятье! — подумал я. Во всём мире люди грабят друг друга безо всякого недоразумения. Особенно тут. Кто же это надо мной издевается? Да никто, сам я себя и заложил. Надо было идти прямо в ООН, а не приставать в ответственные мгновения к ветеранам секретной службы.

— Надо было идти в ООН, — произнёс я и, оскорблённый невезением, обернул к ветерану печальное лицо.

— Ну вот ещё! — проговорил он. — А теперь у тебя опять испортилось настроение. Как тогда, пять лет назад. Сперва буянишь, а потом сам же обижаешься. Ты и тогда рвался в ООН, а ООН тут ни при чём: они с частными жалобами не возятся. Только — если обижается целое государство. А ты — хотя и на целое государство обиделся — обиделся от собственного имени. А это не считается… Короче, я сказал как есть: не за тобой мы следим… Могу даже сказать за кем, — и Бобби полез наружу.

Я не знал что делать. Тем более что брюки у него на причинном месте были уже застёгнуты и придираться было не к чему, если бы даже я и осмелился штрафовать сотрудника ФБР. Он тем временем шагнул ко мне, взял меня за талию, как Нолик, и отвёл в сторону:

— Слежу я не не за тобой, а за твоими земляками. В жёлтой куртке. А особенно — жирный. Знаешь давно?

— Жирного давно! — обрадовался я.

Обрадовался и он:

— Второго сами знаем: Толя Фёдоров. Но интересует нас не он.

— Правильно! — загорелся я. — Надо брать толстяка!

— Ты его, видно, любишь! А водку хлестал с ним стаканами!

— Кавказский обычай! — застеснялся я. — Зато потом яйца ему выкручивал! Ты не видел. Сидел уже здесь.

— Намекаешь? — застеснялся и он. — Я, к твоему сведению, девочке показывал как ей позже с толстяком этим, с Гуревичем, себя вести, понял? Семинар проводил! — и негромко рассмеялся.

— С каким это ещё Гуревичем? — не понял я.

— С Гуревичем, с дружком твоим, которого ты сперва лобзаешь, а потом требуешь брать! — и хмыкнул.

— С толстяком что ли? Хорошо же работаете! Айвазян фамилия! Знаю его с детства! Гуревичами у него и не пахло!

Бобби заметно огорчился.

— Это хорошо, что не пахло! — рассудил он. — То есть хорошо для него, а для нас как раз плохо. Значит, водит, сволочь, за нос и нас… Хитёр! Это тебе не Фёдоров! — и качнул головой. — Всё отменяется!

— Что отменяется? — полюбопытствовал я.

— Всё! — объяснил он. — До встречи с Кливлендом всё отменяется! В том числе и эта девочка. А с тобой нам как раз надо обо всём поговорить. О Гуревиче. Об Айвазяне, то есть. Сесть и по-дружески так, знаешь, поговорить… Сам захочешь помочь.

— Не думаю, — признался я.

— Обязательно захочешь… Здесь всё связано! С тобой, я слышал, уже говорили о генерале Абасове. Всё связано: Гуревич этот, то есть Айвазян, как говоришь, и Абасов! И библия, конечно! С тобой же говорили и о ней, ну! Почему не доверяешь? Я же тебе доверяю…

Я подумал надо всем и обрадовался. Не доверию ко мне, но тому, что я понадобился Бобби.

— Знаю, что доверяешь, — сказал я ему. — Всё-таки долго за мной вы следили! И много прошло времени! А во времени, Бобби, всё меняется. Это раньше я беседовал бесплатно. А теперь я, как все на свете, американец. Теперь без гонорара не здороваюсь.

Мне показалось, что Бобби испытал приступ жажды:

— С деньгами не я решаю, — и закурил.

— Десять долларов! — выпалил я и снова отвернул голову.

Наступила пауза, заполненная клубами сигаретного дыма.