Поэт умолк, принялся наблюдать за романистом. На губах поэта – едкая улыбочка. Посмотрю-ка я, уважаемый романист, как ты сегодня отбиваться станешь от документалистки с ее битками! Поэт был бы рад, чтоб у них вышла, как обычно, перепалка!.. Пусть он, этот старый ворчун, учится обхождению с женским полом. И почему он один должен занимать дам за столом? Подряжался, что ли?
Романист и документалистка явно невзлюбили друг друга. Им это подчас и скрывать не удается. Она – дама с претензиями, требует к себе внимания, а как раз этого в романисте она не встретила. Она считает его высокомерным. Он ее – бездарной и старой кривлякой. Эти крашеные волосы, эта помада на губах! Главное – вечно об одном и том же – о еде! А то еще – о своей собаке! Демонстрирует этим свое умение жить, свою положительность. Мол, во всем, во всем – недооценена…
Ведь нет семьи, вообще никого. Одна с собакой! Как она тревожится за свою собаку! Поручила бедняжку – за плату, конечно – совершенно чужим людям. Разве за ней будет должный уход? Разве для них она – такая же родная! Жаль – неправильно это! – что не разрешают в Дом творчества с собакой!
– И вот – чай не допили! Чай тоже очень полезен для желудка! Он тонизирует работу желудка!
– Кто не работает физически, тот вообще должен поменьше есть, – наконец процедил романист. Не столько документалистке, сколько – вообще. Как сентенцию. Куда-то в вечность изрек. Может, это одна из фраз романа, рукопись которого лежит у него на столе? Застопорилось все на 67 странице. Роковая страница… – Мы стареем от еды… Уже сам организм тратится на пищеварение…
– Нет, что ни говорите, желудку важно и что, и сколько! И еще вовремя! Желудочный сок…
– Пойдемте, – прерывает документалистку романист, обращаясь к поэту. – Дождь все одно будет моросить. Уже погоды не будет…
– Да, гулять нужно в любую погоду, – говорит, поднимаясь, поэт. Уж лучше под дождь, чем здесь, с дамами, толочь в ступе воду.
– Может, и мы прошвырнемся по парку? – обращается документалистка к сценаристке, которая наполняет, как всегда, свой термос из чайника, стоящего рядом, на отдельном столике. Она внимательно следит за струей из носика чайника. Жемчужно-серебристо блестит край «сосуда Дьюара», стеклянное горлышко термоса. Сценаристка молчит. Она согласна. Она всегда со всеми согласна. Она словно спит на ходу. С нею старухе, видать, удобно. Или даже находит в ней некоторое утешение за разлуку с «родной собакой»…
– Они, какие-то – жалкие… – говорит на улице поэт.
– Каждая жизнь – по существу жалка. Ведь, если вдуматься, живем и умираем дураками… Ниче-го не понимаем! В чем смысл нашего прихода на свет? Нашей жизни, нашей смерти? Даже Толстой ничего тут не понял по существу… А женщин – не жалейте!.. Вот уж они – не чувствуют себя жалкими. Не мучаются подобными вопросами… Чувствуют уверенней свое место на Земле… Мировоззренческих и духовных катастроф для них как бы не существует. Любовь и пища… Жизнь! Сомнения и «вопросы» не помогают борьбе за существование. Отвлекают. А женщине надо любой ценой выжить – ей родить надо!..
– Упрощаете! Ведь сами говорите: «родить».
– О, да! Дети – главное! Ими все и оправдано… Перед этим все наши клеветы-наветы смолкают… Но это – осуществленная женственность. А эти – две… Чем они живы? Просто неосознанно, и так всю жизнь, эксплуатируют ресурс сил, отпущенный когда-то природой: на осуществление. Как двигатели всю жизнь на холостом ходу…
– Если так, почему же вы… Простите уж… Неснисходительны к… старой документалистке? Да, конечно, она – бездарна… Но, как вы говорите… «Неосуществившаяся природа». Женщина!
– Номинально – женщина! А ведь дура и мещанка! Все козыряет своим воспитанием! В детстве гувернантку имела! Французский и музыка! Это в двадцатых, когда я с голоду пух, лебеду жрал! Видите мои ногти? Косится. Осуждает! А попробуй их теперь отмыть. Перед прибытием сюда решил внукам валеночки подшить. Где теперь подшить? Аристократами все заделались. Выбрасываем! Нет, я не так воспитан. Могу купить новые? И что же – пошлость это – выбрасывать! И в мастерской не принимают. То да сё… Умеем мы все поговорить – вместо того, чтоб взять и сделать! Слушайте, почему мы труд не любим – прежде всего ради его самого? Значит, нет чувства мастерства! Ведь вот мы, я да вы, разве ради денег пишем? Если б в два раза меньше платили бы – ушли б в скорняки? Кошек в еноты перекрашивали бы? Ломом череп проламывали б собакам – на шапки по пятьдесят рэ? Куда, куда исчезла любовь к мастерству?.. А это я дратву16 делал, битумом ваксил… Доморощничал17. Подшил! Вот она и косится – грязь под ногтями! Плебей я… А во мне еще злость двадцатых живет! Я от НЭПа ничего хорошего не видел. Кроме голода… В городе даже выгребные ямы чистил… Плебей я!.. Потом и трактористом, и на стройках работал. А она мне – «У вас женские образы – грубые»! А видел я их – тургеневских барышень? Выдумывать? Да и дура она. Это она душевно-грубая! За столом – «желудок»! Не скажет – «помылась», а «подмылась». Одна буква, а во мне все внутри перевернулось!.. Вот вам французский и музыка, и гувернантка! Неумная, даже нехитрая, чтоб глупость скрыть. Зато какая самоуверенность – что, мол, не скажет, и дельно, и умно! Вот они, наверно, плоды воспитания и гувернантки! Ты пуп земли, ты лучше других! А труд, умелость, мастерство – наоборот учат: ты не лучше других! А труд, умелость, мастерство – наоборот учат: ты не лучше других, ты человек среди людей, для людей… Понимаете? Я едва не сбежал из столовой, когда о своем кобельке стала рассказывать. Как ему «невесту» – это у них, у собачников, так называется – по телефонным объявлениям приискивала… Не знаю, как вас – меня тошнит от этой мещанской разнузданности! Нет, не эстет, не чистоплюй во мне бушует… Наоборот, весь опыт прошлого, вся моя трудовая – антимещанская – биография! Зачем, зачем мы это позволяем? Милиция где? Общественность где? Дети в этом принимают самое активное участие! Мы в детстве пасли коров, но к быку, чтоб «покрыл» неотгулявшую корову, чтоб яловой не осталась, чтоб доиться не перестала – ни ребенку, ни подростку это не поручалось… Да и с пастухом на эту тему – иносказательность, самое «резкое»: «отгуляла»… Это уж потом, зоотехническое, так сказать, «покрытие» пошло… Мы, дети, все знали, конечно, но знали, что «об этом» – распространяться непристойно! Это – о корове-кормилице! А теперь – по поводу собак… Какая-то всепозволенность! Школьники, девочки, мальчики, смотрю, сосредоточенно созерцают эти собачьи свадьбы. На выгулах своих обожаемых собак! Вдумайтесь, объективно, это… собаколюбие – очень это дурной симптом. Мерзопакостность. Мещанская спесь. Троекуровщина. У кого эта «собачья любовь», «собачий культ» в гости не пойду. За стол обедать не сяду. Нет уж, без меня, аристократы. Дамы с собачками. Хамы с собаками…
Ведь и вторая, дюдя18 эта – собачница! Тоже кобеля держит! Ну, одиночество, бессемейственность… Мало ли как жизнь женская складывается… И то сказать, раньше этого почти не было! Особенно у крестьян, в деревне. Любую пристраивали. Рябая ли, кривая ли, сиротка и бесприданница… На худой конец – за вдовца с детьми. А в общем – осуществляй свое женское назначение! Рожай детей, воспитывай детей… Мир об этом заботился в первую голову. Замуж выдавал, если уж родителей нет… Главное – дети, не – кобельки! Это же подумать надо – время и душу отдавать собаке! И как на это смотреть настоящему труженику? Вот дюдя и рассказала нам – вы в город тогда уехали – что ее кобель «хорошо пристроен». Мать из деревни выписала – чтоб кобеля выгуливала! Повезло матери! Это же надо… Ребенка из приюта взяла б, как в старину делалось!.. Слушайте, что ж это с нами творится? То есть, с женщиной? А скажи, сразу в ответ: «Это вы нам такую жизнь устроили». Мы им – обеспеченность, независимость, свободу, так сказать, – а они все это коту, то есть, псу под хвост. Да еще – как ловко устроились – вы во всем, мужчины, виноваты! Может, мы в самом деле виноваты? Нетребовательная доброта – беспринципна и вредна… Джинсы натянут – выводят своих собак на выгул – будто важнейшее дело делают! Доблесть! Изволь смотреть и умиляться! Хороший тон – улыбаться собакам. Детей, в коляске ли, на руках ли, не замечают. Собачками умиляются. Аристократизм… мещанский!
