Она, например, понятия не имела, что Ли Тэ Ри любит кофе с молоком и шоколадной посыпкой. Кроме того, что у него сногсшибательная харизма, страсть к парчовым шлафрокам и ювелирному делу, она, если начистоту, вообще ничего о нем не знала.

В данный момент у куратора наступила стадия отрицания. Пелагея перевела взгляд на его лицо — посеревшее отражение острых душевных мук — и уронила свою чашку. Кофе расплескался, брызнули осколки. Что-то расщепилось у Ли Тэ Ри внутри.

Где-то в сердце разбили форточку, и теперь там гулял сквозняк, и от этого сквозняка стало так холодно, что захотелось немедленно согреться.

Эльф совершил резкое телодвижение и, очутившись на коленях, прижался к Пелагее. Он обвил руками ее талию, приник ухом к груди, словно намеревался прослушать грудную клетку на предмет шумов в легких, и порывисто выдохнул через нос.

— Не уходи. Не уходи, пожалуйста! Что я буду делать без тебя? Как мне без тебя жить? — быстро, словно безумец, зашептал он, сжимая ее всё крепче и крепче. Чувствуя ее пальцы у себя на плечах, на щеке. Ощущая тепло от ее ладони на своем затылке.

Руки Пелагеи были как крылья: вот-вот расправит и улетит навсегда.

Она гладила его снова и снова — с жалостью, с недоумением, с опаской: чего он боится?

А Ли Тэ Ри мысленно корил себя за слабость, пытался задушить чувство безысходности, застеклить разбитую форточку, унять гулкое сердцебиение и принять, наконец, мудрое, единственно верное решение. Пока у него плохо получалось.

Дверь, на которую возлагалось столько надежд, пропала. У Эсфири творится хаос. Как же так? Почему всё так обернулось? Неужели выхода нет?

***

Едва оборотень затерялся среди деревьев, Юлиана прекратила мечтательно висеть на двери и прислушалась к голосу разума. Разум рекомендовал, во-первых, горячее питье у камина, во-вторых, горячую ванну, а в-третьих, завалиться в какой-нибудь мягкий уголок с книжкой и пледом.

— Так, — предупредила Юлиана, подходя к огню. — Я собираюсь оторваться по полной.

На каминной полке она заметила медальон, который принёс Ли Тэ Ри, и в ее глазах зажегся интерес.

— Ого, какая штуковина!

— Лучше не трогай. Это тебе не игрушки, — сказала Эсфирь и предусмотрительно спрятала орудие убийства фей подальше от заинтересованных глаз.

Только поэтому Юлиана благополучно выпила у камина чай, приняла ванну с пеной. Тщательно изучила под пледом книжку об эльфах и их видовом разнообразии («Надо же! И правда, существуют!»). И начала умирать от безделья.

Сломать еще один тренажер? Нырнуть в бассейн и выяснить, на сколько секунд она способна задержать дыхание? Ох, скука!

Потом ее гнездо на голове повстречалось с ловцом снов (вернее, Шансом), который болтался в алькове под аркой. Между гнездом и Шансом тотчас установилась пылкая любовная связь, и Юлиане пришлось долго и мучительно распутывать колтуны.

Во время распутывания она не могла избавиться от мыслей о медальоне, намертво засевших в уме. «Не игрушки» были как раз по части Юлианы.

Наверное, если бы не Шанс, она бы так и не обнаружила тайник Эсфири в одном из шкафчиков бара, под стойкой. Секретный код Юлиана отгадала с первой попытки — тоже благодаря Шансу. «Вершителькозёл». Фу, как предсказуемо!

В тайнике, помимо разных подозрительных безделушек, среди десертных вилок и ложек серебристо поблёскивал медальон Джеты.

Юлиана не могла толком объяснить, зачем полезла за медальоном, зачем взяла его в руки и спрятала в карман походной юбки. Вероятно, ее примагнитил этот холодный блеск. А еще запрет Эсфири. Слова «нельзя», «лучше не» и прочие их синонимы производят на отдельных персон ровно противоположный эффект.

И только Юлиана завладела «перечеркнутой луной», дом решил, что пора выложить карты. Открыть двери, что были заперты. Обнажить свою многоликую сущность.

Попросту говоря, дом повёл Юлиану ходами, о которых его нынешняя хозяйка даже помыслить не могла. И спустилась Юлиана по узкой лесенке в погреб. И опознала в углу сундук.

Он некрасиво раздулся, вспух, как нарыв с водянистым содержимым. Что-то в сундуке гремело и перекатывалось, словно туда в сгущенном состоянии заперли грозовой фронт. Ее не предупредили, что к Ящику Разной Жути нельзя приближаться, особенно с медальоном Джеты.

Эсфирь догадывалась, что между этими двумя артефактами есть связь. Но не успела взвесить риски и получить представление о возможных последствиях в теории. Юлиана провернула всё это на практике.

Учуяв родственный предмет, сундук (он же Ящик Разной Жути) натурально пустился в пляс. Мало ему громыхания — он вдруг подскакивать начал. И Юлиана подскочила с ним за компанию — главным образом, от страха.

— Что за чертовщина тут происходит? — вслух произнесла она и прянула в сторону.

Ящик из темного угла надвигался какими-то неровными, конвульсивными прыжками. Теперь внутри него не только перекатывалось и гремело, но еще и скреблось когтями по стеклу, скрипело крошащимся пенопластом и визжало, точно железо под пилой.

Юлиана перетрусила и бросилась наутёк. Она не видела, как распахнулась крышка сундука, как оттуда, приподняв шляпу-котелок в учтивом жесте, угловато вывалился Хаос в человеческом обличье.

Если присмотреться, он весь составлен из ядовитых насекомых, скорпионов, змей и прочих омерзительных тварей.

Если присмотришься, тебе конец.

Обезумев от ужаса, Юлиана бежала со всех ног. Она будто бы знала: оглядываться нельзя. Нельзя останавливаться.

Запрет отдавался в ней набатом, пульсировал болью в висках: «Нельзя! Нельзя! Нельзя!»

Где ж ты раньше был, родненький инстинкт самосохранения?

Пространство позади нее сжималось, втягивалось само в себя, крошилось и исчезало. Хаос — скрежещущий, гремящий, визжащий — практически дышал ей в затылок. И если она продолжит нестись вот так, по прямой, трагедии не избежать. Надо, во что бы то ни стало, увести его из дома. В доме Эсфирь, Киприан и Кекс с Пирогом.

Юлиана резко затормозила, чтобы свернуть в проход, который вёл (она на подсознательном уровне определила: ведёт) в осеннюю березовую рощу. Дверь в гостиной — парадная. Коридор, по которому она мчится сейчас, — аналог черного хода.

Только бы получилось, только бы всё удалось…

Она выскочила из душной полутьмы в золото, в багрянец солнечной осени. Зайцы и белки брызнули из-под ног, лоси драпанули в лес.

— Подавись, урод протухший! — крикнула Юлиана и, кинувшись под защиту берез, со всей силы запустила кулоном, как метательным снарядом, далеко-далеко.

Она надеялась, что далеко. Но нет: кулон пролетел совсем немного и стукнулся обо что-то твердое. Невидимая дверь. «К Вершителю»? «К себе»?

Хаос в котелке и офисном костюме, нафаршированный токсичным, мерзким, стрекочущим, покрыл расстояние гигантским лягушачьим прыжком, вобрал в себя медальон, словно тот был какой-то чрезвычайно важной, недостающей его частью. И, не удержав равновесия, рухнул на дверь, скатился в звездную пустоту.

«К себе», — с облегчением констатировала Юлиана. Она хорошо знала эту пустоту. Она встретилась с ней лично и вернулась обновленной. Правда, как была дурой, так и осталась. Это жаль.

Монстр упал во тьму за порогом — и дверь вдруг проявилась: светлое дерево, искусная резьба, изогнутая золочёная ручка. На петлях дверь мотало туда-сюда, она начала стремительно обугливаться, от краёв к центру. И осыпаться, беззвучно осыпаться на траву золой.

Спустя минуту она рассыпалась полностью.

Роща наполнилась траурной тишиной: ни листочка не шелестело. Юлиана в изнеможении прислонилась спиной к березе и, не заботясь о сохранности одежды, сползла по шершавому стволу на мох. Эсфирь в безопасности. Вековечный Клён в безопасности.

Пелагея? Ящеры ж допотопные! Похоже, ей исцеления теперь не видать.

Глава 40. Хаос, иди к мамочке!

Юлиана сидела на мху, пытаясь осмыслить недавний зубодробительный ужастик. Это она виновата, с самого начала виновата только она. Украла медальон, забрела зачем-то в подвал, привела Хаос к двери. А куда его еще было вести, скажите на милость?