Последствия сами позаботились о ней. Внезапно мир заволокло непроглядным мраком, системы жизнеобеспечения отказали, и Пелагея ухнула в бездонную космическую воронку всепоглощающей тишины.

Она абсолютно не помнила, что случилось потом.

Когда ее вынесло из забытья, стрелка на стенных часах показывала ровно двенадцать. Полдень или полночь? А кто его разберет!

Она лежала под балдахином цвета чайной розы, на шелковых простынях, явно не в своей постели. Рядом уютно горел торшер. Добавляла атмосферы разноцветная мигающая гирлянда.

Пелагея приподняла край одеяла: она всё еще была в больничной сорочке. Значит, ничего такого не произошло? Ведь правда?

Провалы в памяти не на шутку ее тревожили.

— У тебя был обморок на фоне переутомления, — уведомил ее Ли Тэ Ри, появляясь в дверном проёме слева от торшера и небрежно опираясь о косяк. — Врач сказал, осложнений быть не должно. Надо отлежаться и пропить курс магических витаминов. — Он демонстративно потряс какой-то баночкой, куда, судя по звуку, засунули кучу крошечных рождественских бубенцов.

Его черная мантия с золотым шитьём шуршала и колыхалась, узкие проницательные глаза в тандеме с точёными гранями скул заставляли терять рассудок. Чувственный излом губ наводил на далеко не благопристойные мысли.

Пелагее понадобилась колоссальная сила воли, чтобы подавить в себе желание спрятаться под одеялом с головой.

Вот с какой стати она вчера в обморок хлопнулась? Слишком много приятных потрясений на единицу времени? Передозировка?

Видимо, живые кристаллы не рассчитаны на такое обилие новых впечатлений.

— Кхм! — Куратор неловко кашлянул в кулак, отвлекая ее от мыслительного процесса. Подошел к столику у изголовья, чтобы поставить туда витамины.

И сделался вдруг таким виноватым, что у Пелагеи возник безотчетный порыв погладить его по головке. И в дополнение чмокнуть в нос. В качестве поощрительного жеста.

— Прости, — сказал он, — за то, что было вчера. Как-то всё спонтанно вышло. Я от себя не ожидал.

Пелагея, если начистоту, тоже ничего подобного от себя не ожидала. Чтобы вот так, без подготовки, пуститься во все тяжкие… Впрочем, на подготовку ей бы потребовалось лет еще эдак двести, что при нынешних обстоятельствах совершенно неприемлемо.

Она была убеждена: стыдиться ей нечего. И раскаиваться не собиралась. В конце концов, она взрослая, вполне состоявшаяся личность. Такая же, как прочие феи. Стало быть, ничто фейское ей не чуждо. Ну пообнимались немного, ведь ничего зазорного…

Нет, всё-таки временами Пелагея вела себя как сущий ребенок. Она возвела на куратора глаза ровно в тот момент, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее в лоб. И тут же зажмурилась от смущения. Поэтому не увидела, как тепло Ли Тэ Ри улыбнулся.

«Моя очаровательная, лохматая непосредственность. Заноза ходячая, люблю тебя», — услышала бы она, если бы могла считывать мысли.

— Температуры нет, — вслух определил эльф тем бесстрастным тоном, за который Пелагее захотелось его побить. — Отдыхай. А мне нужно на задание. Похитители фей, опять, — пояснил он.

— Дождись меня, ладно? — попросил он, на ходу обращаясь снежным барсом. — Не исчезай.

Скосив глаза, Пелагея из положения лёжа пронаблюдала, как стройный, подтянутый силуэт куратора обрастает шерстью и отращивает лапы с хвостом. Горько вздохнула и перевернулась на бок.

Ей кое-кто, между прочим, горлицу обещал. Сколько, говорите, обещанного ждут?

Ли Тэ Ри скрылся в дверях, оставив после себя пустоту. И Пелагея мысленно воздала хвалу этой пустоте, потому как на нее вновь нахлынули недавние воспоминания и щёки обожгло румянцем. Она совершенно не узнавала себя в той дерзкой, беззастенчивой девице, которая вчера обвивала руками шею куратора, не сопротивляясь поцелуям.

Сейчас она бы с удовольствием повернула время вспять… Чтобы прожить всё заново, не пропустив ни единого мгновения.

Скомкав одеяло ногами, она вскочила с кровати и принялась курсировать по спальне. Ну точно, как есть, сумасшедшая.

Для некоторых фей приятные потрясения не проходят бесследно. Вот и Пелагея оказалась в их числе. Она просто так, без всякого умысла, сделала по комнате шаг, поворот, шаг, поворот, раскинула руки — и исчезла под грудой смявшейся больничной сорочки, которая стала вдруг слишком большой.

А ведь куратор просил не исчезать.

Он планировал вернуться, припереть свою фею к стенке или к другой вертикальной (а лучше горизонтальной) плоскости и высказать всё, что думает. Ну-ну, пусть попробует проделать это с горлицей.

Вероятно, после вчерашнего некий психологический барьер всё-таки был преодолён. Иначе кое-кто не хлопал бы сейчас крыльями и не хохотал от восторга. Следовало признать: куратор не такой уж и фантазёр.

Пелагея в обличье горлицы навернула по спальне почётный круг, издала ехидный ведьмовский смех, после чего торжествующе вылетела в окно. Ее обуревала жажда деятельности и яркая, незамутнённая радость. Благоразумие? Предусмотрительность? Что вы! В нынешнем состоянии она могла запросто влипнуть в какую-нибудь передрягу.

У старушки-судьбы есть довольно занимательная традиция: сладкие моменты счастья она чередует с неудачами, белые полосы — с черными. Судьба ратует за разнообразие. И как ее ни уговаривай, к каким хитростям ни прибегай, она остаётся верна себе и своей идиотской «зебре».

По меркам судьбы, Пелагея пережила слишком много счастливых моментов, так что ее персональная чёрная полоса была уже на подходе. Точнее, две аккуратные лыжные полосы.

В заснеженный лагерь на лыжах приехала Эсфирь. Она была чем-то глубоко озабочена и пришла в откровенное замешательство, когда над нею с глупым «Курлык! Курлык!» принялась кружить горлица.

— Пелагея, ты, что ли? — наконец догадалась она.

— Ха-ха-ха! — с закрытым клювом пропищала горлица. — Я, кто же еще!

— Послушай! Это, конечно, здорово, что ты можешь превращаться! — задрав голову, крикнула Эсфирь. — Но я здесь, чтобы просить тебя о помощи. У Юлианы большие проблемы. Кажется, однажды ты уже была недалеко от того места, где ее держат. Покажешь дорогу?

С направлениями у Пелагеи-горлицы всегда находился общий язык. Она могла ориентироваться по солнцу, по звездам и даже по ветру. Знала, где безопасней приземлиться, а где и вовсе не стоит.

А тут в довесок — путеводные иероглифы, действие которых не изгладилось окончательно.

— Подожди меня здесь! — пискнула горлица. И упорхнула, чтобы через несколько минут вернуться с зажатым в лапках крюком, на конце которого болталась банка со светлячками.

— Ты их с собой берешь, что ли? — удивилась Эсфирь. — А не надорвёшься?

— Ерунда, — заверила Пелагея, тяжело взмахивая крыльями.

Она была довольно упитанной крупной птичкой, но банка всё равно тянула к земле.

«Оставила бы светлячков в метадоме да не мучилась. Что за глупая прихоть?» — скажете вы.

Пелагея и сама не могла взять в толк, ради какой сушеной зелени дались ей светлячки. Они зачем-то понадобились внутреннему голосу и шестому чувству. Эти двое наперебой занудно твердили: «Возьми банку, возьми банку». Вот и как тут не взять?

— Извини, я бы помогла, — развела Эсфирь руками, в каждой из которых было по лыжной палке. — Но, как видишь, немного занята. В рюкзак тоже не влезет. Он битком набит оружием, аптечкой и Шансами. Мало ли что пригодится.

Откуда у Эсфири детский школьный ранец с пучеглазой совой и сердечками, Пелагея решила не уточнять. И напрасно: узнала бы о подруге много нового. Например, что она изобрела способ красть вещички у ничего не подозревающих мирных граждан, всего-навсего просунув руку в экран, которых в амфитеатре пруд пруди (оказывается, так можно!). Что вооружаться она предпочитает ножами и вилками из столовой Вершителя, а еще кастетами — также незаконно приобретенными.

— Если выдохнешься, — сказала Эсфирь, — сядешь мне на плечо.

«Если выдохнусь, — подумала Пелагея, — рухну в какой-нибудь сугроб. И везите меня в реанимацию».