Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Нина Третьякова

Перчатки для скворца

Предисловие

Вот, положим, знаешь ты, знаешь человека, может даже и не один год, и не три, а так – с десяток. И кажется тебе, что все тебе про этого человека понятно, и весь он перед тобой, как по полочкам и насквозь, как ряды в супермаркете возле дома: там консервы, а тут колбаса.

А тут вдруг приходит тебе письмо, а в нем: Здравствуй, дорогой друг. Вот моя книга, прочти, не обессудь.

И ты с внутренним замиранием сердца, от неожиданности, от любопытства, а что же там, от страха – а вдруг плохо и как сказать потом, открываешь первую страницу… А там – путешествие в неизведанные дали, книга, схожая с лифтом, как будто ты впервые пришел в гости к своему новому другу детства, впервые оказался в этом пахнущем сыростью и краской подъезде и вот двери лифта открылись перед тобой – и ты попадаешь в новый, но такой старый мир.

«Перчатки для скворца» – это таинственное название принадлежит детективному роману. По пути встречаешь трогательные женские наблюдения, увлекающие тебя за собой, и тонкий тихий юмор, не претендующий на большие залы, бурные овации, иногда даже как бы извиняющийся: ну вот так, как и есть. «Человек своровавший становится вором, употребляющий наркотики – наркоманом, женщина, продающаяся за деньги – проституткой. Даже если все это случится единожды, это название останется с ними навсегда, и даже если они полностью реабилитируются перед обществом и станут священниками, о них будут говорить, это отец Григорий, бывший наркоман или вор, это дизайнер Катя, в прошлом девушка по вызову. Что интересно, так это то, что человек, написавший одну книгу или стихотворение, не является писателем, таксист, сменивший работу, перестает быть таксистом, муж, который развелся со своей женой, становится холостым, а не бывшим мужем Марины навсегда – после развода он перестает быть женатым, точно так же, как и она. Он же не отвечает на вопрос «А вы женаты?», – игриво: «В прошлом я был мужем Марины».

Смысл жизни, слои грязи, чужие дети, акулы. Особенно акулы. Маленькая, хрупкая, одинокая девочка, сама напоминает экзотического хищника, который исподтишка внимательно и неотрывно следит за жертвами. Жертвами?..

«Вот человек интересный зверь – может жить на своих двадцати квадратах, присесть на диван и тем самым выбросить себя из зоны комфорта; какой же он все-таки уязвимый, вовсе не бесстрашный». Все это похоже на медитативную практику героев Кастанеды – она ищет место в квартире, меняя сторону дивана на другую и просыпается в другом измерении.

И конечно, любовь, куда без нее. Чувство, такое неуверенное, не желающее себя обнаружить, что живет в главной героине, как будто всегда и было, но спрятанное в далеком укромном уголке и найденное внезапно, вызывает удивление и заставляет обернуться, взглянуть и вспомнить собственную жизнь. Любовь в этой книге, как что-то давно потерянное, любимое, закатившееся за диван. В такой момент смотришь на эту любовь и думаешь: ну ничего себе, как я могла забыть, как же я так долго жила без нее и с ней одновременно.

«Акулы никогда не нападают одновременно на двух людей в одном месте», – а люди?

После последней строчки роман приходится перечитать еще раз. Будьте внимательны к экзотическим заливам с кровожадными чудовищами, как объясняет автор, «ведь мы называем человека, который говорит сам с собой или с вымышленными личностями, ненормальным или же сумасшедшим».

Эта проза, как прыжок в лифте из воспоминаний героев, она заставит читателя начать оборачиваться чаще в его реальной жизни, ведь никогда не знаешь, что будет позже, когда погаснет свет.

Арина Радионова, арт-критик

1

Яблочный пирог – это не про меня. Хотя в воспоминаниях я еще чувствую его вкус, то, что я помню о яблочном пироге, нельзя назвать вкусом еды – это, скорее, вкус тепла и гармонии, смешанного с беззаботностью, какая бывает только в ранние лета, несмотря на возможные финансовые трудности, а порой даже бедность. В детстве это все ничего не значило – это была всего лишь жизнь, с солнечными лучами, радостью от новых фиолетовых мокасин и найденной на помойке ничего такой, еще вполне, модной курточки. Чтобы было понятно – это хорошие воспоминания – для детства деньги и другие материальные заботы важны только тогда, когда это плохое детство. А для хорошего детского детства главное, чтоб брат был, парочка приспешников, с которыми ты проигрывал взрослую жизнь, маленькая коробка с личными вещами, которую умри, но не открой никто другой, кроме маленького владельца, да старые, вовсе не любимые и, скорее всего, порванные сандалии.

Еще для будущего человека важно, чтобы приспешники, о которых говорилось выше, были примерно так же счастливы в своем маленьком, таком хрупком и коротком детстве и понимали детство так же правильно, как и ты, иначе беды не избежать… И многие не избежали. Они, возможно, только лет через двадцать поняли, что не избежали. Возможно, через тридцать, а возможно, и не поняли, что не избежали, только вот это знание и понимание ничего не меняет. Случившееся случилось навсегда, потом ты можешь защищаться и говорить, какой ты вполне даже хороший человек, и с тобой вряд ли можно будет поспорить. Наверняка в памяти у каждого всплывет множество картинок, эпизодов из документального кино, рассказов о поистине плохих людях. Вот только это ничего не меняет: случилось неизбежное. Одно успокаивает: ты не один, и это не точная наука, хотя что может быть точнее, бетоннее жизни и справедливой несправедливости. Многие могут возмутиться, услышав о несправедливости справедливости, и с ними нельзя будет поспорить, и только жизнь железобетонно кричит и дышит в трубы, издавая лязг, который вызывает галлюцинации – она повествует о том, что это не важно… Неизбежное случится. Скорее всего, вам тогда покажется, что и это несправедливо, но тогда где справедливость, каким законам следовать, чтоб справедливость, так намертво стоящая у нас перед глазами, всегда восторжествовала? И если вы следовали своим понятиям справедливости и получили несправедливость в ответ, то, может, вы все-таки допустите, что справедливость несправедлива?

2

Жизнь после восемнадцати для меня представляется сумерками. Нет, вовсе не потому, что все в ней так плохо и уныло – просто сумерки и темень я вижу намного чаще дневного света. Это то, что я вижу, когда выхожу из дома, и то, чем меня встречает мир, возвращаясь с работы. Мне это порой даже нравится, в таком ритме кожа состарится не так быстро из-за того, что она не избалована или не сожжена солнечными лучами. Ее бледный цвет придает мне ветхую романтику, не совсем в ногу со временем, во всяком случае временем, в котором я живу, но вполне в ногу с другим, более подходящим временем, тем, с которым я часто и молча общаюсь; оно поступает так же – молчит.

Так, шаг за шагом приближаясь к дому, я размышляла об отрывке репортажа из новостей, увиденного по телевидению. Речь шла о научном исследовании бессмертия, его финансировании, вернее о его нефинансировании, и о том, что это довольно серьезная штука и что, возможно, человечество, через какие-то десятки лет уже будет иметь в распоряжении данное зелье.

Часто информацию, которую я слышу, воспринимаю не сразу, так как иногда я уже нахожусь в размышлении о чем-то другом, тогда новая информация как бы ложится на полочку и ждет своей очереди, дозревает или размораживается после заморозки – так и в этом случае. Вспомнив о том репортаже вечером после трудового дня, глотая уже почти морозный воздух – что-то как будто дернулось внутри меня, как будто щелкнуло – я словно увидела новый цвет, какого ранее не видала. Говорят же, что некоторые животные видят другие спектры цветов, вот и я словно стала таким животным, и тот темный вечер, мой темный наряд, ворсистые рукавички вдруг приняли необыкновенный цвет. Шарнир двинулся, этот сдвиг не задвинешь, и я поняла, насколько важна моя жизнь, и одновременно с этим пришло осознание того, что она обязательно закончится. Это было неприятно. Смотря на все происходящее со мной как бы со стороны, видя себя, то что я делаю, уже сделала, я все никак не могла понять, зачем бы кто-то искал продления моей жизни, и ужаснулась от того, что даже я бы не стала. Вовсе не потому, что я не люблю жизнь, просто ЗАЧЕМ? Незачем, никто не станет. Но они же ищут, возможно, для кого-нибудь другого – нет, наверняка для кого-нибудь другого, но все же ищут, зачем?.. Но вот для чего кто бы то ни был хотел бы продлить мое существование? Для того, чтобы я продолжила то, что я делаю – дольше смотреть телевизор, жалеть себя, создавая вид своей собственной важности, которая на самом деле даже не важна мне самой. Так я пришла к тому, что не живу.

1
{"b":"746795","o":1}