День ото дня ее борьба ослабевала, удары наносились все мягче и мягче, пока однажды они не нашли ее свернувшейся калачиком в углу камеры, со склоненной головой и сцепленными руками. Они насмехались, и она терпела их властные прикосновения, как будто они владели ею.

Они и не подозревали, что все это было частью ее плана.

Она молчала, пока они тащили ее наверх, наручники натирали запястья, разрывая плоть. Линн позволила своей голове слегка опуститься, а ногам безвольно волочиться по полу.

– Будь прокляты боги, бесполезная кемейранка, – прорычал Исьяс, таща ее за собой. – Вставай, черт тебя дери, не встанешь?

Она проигнорировала их.

– Мы казним ее через неделю, – сказал Василий Исьясу, и, несмотря ни на что, Линн вздрогнула от бессердечия его слов. Он говорил о ее смерти с куда меньшим волнением, чем о потере домашнего скота. – Мы не должны прикасаться к ней после сегодняшнего дня, они хотят, чтобы она была здоровой и живой перед тем, как встретится с топором.

Они тащили ее мимо камер, а затем вверх по винтовой лестнице, на которой воздух становился все менее плотным, темноту начинал рассеивать мерцающий свет. Свежий, пахнущий снегом ветерок коснулся ее щек, легкий, как перышко, и все же она обнаружила, что ее чувства пробуждаются, как цветок на солнце. Божевосх, пробежавший по ее крови, блокировал любую реакцию ее силы родства, и все же прохладные ветры шевелились в ее груди, вдыхая в нее жизнь. Жизнь и надежду.

Пока они поднимались по каменным ступеням, она поняла, что что-то изменилось. Обычно они проходили мимо первого ряда дверей из черного камня в коридор с комнатами для допросов. Сегодня они продолжали идти: вверх, вверх.

Словно почувствовав ее беспокойство, Василий ухмыльнулся ей через плечо.

– Тебя ждет кое-что особенное, – сказал он, и чистое ликование в его голосе заставило ее вздрогнуть. – Мы поглядим, не выдашь ли ты сегодня все свои грязные секреты, кемейранка.

Она споткнулась на одной из ступенек, и ее лодыжки ударились о грубый камень. Исьяс разочарованно застонал, и вместе с Василием они потащили ее вверх по последним нескольким ступенькам – мимо ряда дверей из черного камня, за которыми последовал ряд железнорудных дверей.

Ее босые ноги коснулись чистого холодного мрамора. На девственно белых стенах появились гобелены с изображениями белых тигров, богов и различных кирилийских символов.

Ее сопровождающие провели ее по нескольким развилкам и поворотам, и она обратила внимание на элегантность полированных дубовых дверей, латунные ручки с тигровой головой, бдительность охранников. Это было место для высокопоставленных гостей, часто посещающих эту тюрьму. Линн мало что знала о кирилийских тюрьмах и еще меньше о Стенающих скалах, кроме того факта, что тюрьма находилась высоко. Вся она представляла башню без окон и с единственным тщательно охраняемым входом, который обещал быструю смерть, если кто-то попытается сбежать.

Это был риск, на который ей придется пойти в конце концов.

Исьяс отпер одну из тяжелых дубовых дверей. Линн проследила за его руками, когда он повесил ключ обратно на пояс и застегнул металлическую пряжку с надежным щелчком. Дверь распахнулась, и, прежде чем она успела хотя бы мельком взглянуть на комнату, Василий втолкнул ее внутрь.

– Приятного вам последнего допроса, деимхов, – усмехнулся он, и дверь захлопнулась.

Она лежала на полу. И все же медленно ее чувства пришли в движение, когда она поняла, что ее лицо было теплым от знакомого, восхитительного ощущения, похожего на материнский поцелуй.

Солнечный свет.

В одно мгновение Линн оказалась на ногах, цепи на ее запястьях и лодыжках ощущались легче воздуха, когда она пересекла комнату в два шага. Окно было плотно закрыто и зарешечено снаружи толстыми железными прутьями, которые разбивали солнечный свет на блоки.

Линн прижала руку к прохладному стеклу, и от ее дыхания оно запотело, так что заснеженный пейзаж за окном казался туманным белым пятном. Под ней раскинулась северная тайга, из-под корки снега выглядывали темно-зеленые пятна, а небо сверкало вечной синевой.

Она была загипнотизирована открывшимся видом и не услышала звука тихо открывшейся двери и бесшумных, как тени, шагов.

Линн обернулась, когда дверь с щелчком закрылась.

Она не была уверена, что – или кого – она ожидала увидеть, но вместе с шоком пришло осознание, затягивающееся вокруг нее запутанными нитями, что это судьба. Действие и противодействие.

– Ты, – прошептала она.

Он был еще более ярким и живым, чем она представляла в своих воспоминаниях о залитой лунным светом башне. Когда он вышел на солнечный свет, каждая линия его мускулов казалась вырезанной из кости, каждое его лезвие было отточено до смертоносной точности воина.

Сапоги егеря застучали по полу, когда он шагнул вперед, двигаясь неторопливо, как тигр, кружащий вокруг своей добычи. Он был одет в доспехи, но она заметила, что это уже не та сверкающая серая ливрея, которую он носил в Сальскове. Его новое облачение состояло из более гладкого серебристо-белого металла, который блестел на солнце, а белоснежный плащ, который он когда-то носил с гордостью, исчез.

Это заставляло его выглядеть потерянным.

– Я не думал, что мы встретимся снова так скоро, – в его словах скрывался намек на веселье.

Линн ощетинилась. Он грубил ей, еще не начав жестокий допрос.

«Молчи, – подумала она, настороженно глядя на него. – Выясни, почему он здесь».

Но она не смогла удержаться, чтобы не съязвить в ответ:

– Вполне ожидаемо, что ты так не думал, ведь я вполне очевидно намекнула, что больше не хочу тебя видеть, когда бросилась с той башни.

– И вот теперь ты здесь. Похоже, они подрезали тебе крылья, птичка.

У нее перехватило дыхание. Птичка. Бескрылая птица.

Она сохраняла такое же безмятежное выражение лица, как и у него, но от его слов ее сердце забилось барабанной дробью. Это была та же мысль, которую он пробудил в ней той ночью на сторожевой башне Сальскова, прежде чем она прыгнула.

«Он знает», – вспомнила она во внезапном приступе паники. Егерь был единственным человеком, который видел ее в непосредственной близости той ночью во дворце. Единственный человек, который знал о ее союзе с Аной.

«Что ему нужно?» – Линн снова задумалась. Его глаза впились в нее, и у девушки возникло странное чувство, что он может заглянуть в ее прошлое, в самую ее душу.

– Я удивлен, что ты еще не попыталась вырваться, – сказал он. – Охранники сообщили, что в первые несколько дней ты была непослушной и воинственной, а теперь послушная, покорная и слабая. – Он сделал паузу, как будто ожидая, что она заговорит.

Линн держала рот на замке. Она чувствовала, как его глаза блуждают по ней, отмечая легкий наклон ее позы, замечая здоровую лодыжку и то, как ее плечи сгорбились, а голова склонилась. Она, должно быть, выглядела жалко, ее волосы были растрепаны, одежда порвана, покрыта грязью, сажей и экскрементами, накопившимися в ее камере за две недели.

«Хорошо, – подумала она, еще ниже опустив голову. – Пусть он так думает».

Егерь продолжил:

– Ты совсем не похожа на воительницу, которую я встретил в Сальскове. А это значит… – Он внезапно остановился и повернулся к ней, его глаза пронзили ее, как два кинжала. – Ты что-то замышляешь.

Линн изо всех сил старалась сохранить невозмутимое выражение лица, но в ее голове с нарастающим отчаянием зазвенели пронзительные колокольчики. «Скажи что-нибудь, – подумала она, и в то же время: – Молчи».

– Помоги мне, – сказала она вместо этого, и надлом в ее голосе был реальным. Лгать и умолять было против кемейранских правил чести, но годы принудительного рабства научили Линн, что выжить не менее важно. И не имело значения, как другие воспринимали ее, пока она знала, что в глубине души еще оставалась такой же сильной и гордой, как юная кемейранская Мастер ветра, которая стояла на краю скалы и летала.

«Но так ли это?» – прошептал тихий голос внутри.