Она сидела на самом краешке и неотрывно смотрела прямо перед собой. Ноги плотно сдвинуты, губы упрямо сжаты. А руки так вцепились в деревянную рейку, что тонюсенькие пальчики побелели от напряжения.

Мне почему-то стало жаль девчушку. Женись я как все нормальные люди, у меня сейчас была бы такая внучка…

Я опять уткнулся в книгу, но не мог связать и двух букв. Девчушка не выходила из головы.

Я скосил глаза в её сторону. В ней произошла какая-то перемена. Я не сразу сообразил какая.

Она улыбалась. Едва заметно, кончиками губ. Шарик отыскал где-то старую тряпку и уморительно – забавно возился с ней, то рыча, то испуганно отскакивая в сторону.

Мне и то занятно, а что говорить про молодёжь.

Но вот девчушкины брови сомкнулись, улыбка исчезла с лица. Девчушка встала и решительно направилась к выходу.

А вскоре настала пора и мне с Шариком отправляться домой.

Прошёл ещё месяц. Был жаркий июньский день, и я, по обыкновению, находился в сквере.

Я сразу узнал давешнюю соседку. Она задумчиво шла по дорожке, направляясь к “моей” скамье. На ней было просторное летнее платье, под которым явственно обозначался живот. Я не специалист по этой части, но, по-моему, ей вот-вот предстояло родить. Она тяжело опустилась на скамью и, откинувшись на спинку сиденья, уставилась на молодой кудрявый клён, росший напротив.

Роды, конечно, нелёгкое дело. Да для такой молоденькой, такой худенькой. Совсем ведь ребёнок. И как разрешают таким выходить замуж?

Отсидев безмолвно два часа, соседка тихонько удалилась. На другой день она пришла опять, и на третий… Ходила так две недели, исключая два дождливых дня.

Затем несколько дней её не было, и, вдруг, она появилась вновь, но не одна, а с тёмно-розовой коляской. Стала она совсем худая, просто тощая. И ни тени улыбки, не говоря о какой-либо радости на лице.

Неужели такая бесчувственная? Как бы ни было тяжело, но ведь человек родился! Привали мне этакое счастье, я бы месяц на ушах ходил. Но куда мне старому дураку… Всё, что мне светит – отправиться в бессрочную командировку к Ивану Лопатину.

А дни шли и шли.

Шарик привык к нашей соседке, и, когда она не появлялась в обычное время, недоумённо крутился вокруг скамейки, сосредоточенно обнюхивая траву и недоумённо поглядывая на меня. Я, молча, пожимал плечами в ответ.

Как-то незаметно мы стали здороваться. Её колясочку я запомнил до мельчайших подробностей и отличил бы от тысячи других. Иногда, когда соседка не приходила на своё обычное место, я замечал с этой коляской пожилую женщину, в которой без труда можно было определить девчушкину мать.

Но никого другого с коляской я не встречал. Где же отец ребёнка?..

Давно я приглядывался к чёрным ремням, служившим в коляске амортизаторами. Не нравились они мне, очень уж был у них изношенный вид.

Я набрался храбрости и обратился к соседке:

– Извините, пожалуйста, не моё это дело, но у вашей коляски ремни держатся на честном слове. В любой момент могут лопнуть. А правый задний, по-моему, уже оборвался.

Она заглянула под коляску и всплеснула руками.

– Ой, и вправду оборвался. Что же мне делать? И как я проглядела?

– Не вам, а мужу надо смотреть за такими вещами,– заметил я хмуро.

– У меня нет мужа,– тихо ответила она.

Я почувствовал как “зажглись” мои уши. Дернула меня нелёгкая.

– Отец-то есть?

– Папа умер четыре года назад. Мы втроём: мама, Маша, – она кивнула на коляску,– и я.

Но как они живут? Много ли мать зарабатывает? Может её, как и меня, выставили за ворота новые хозяева?

Но чем я, нищий пенсионер, могу помочь им?..

Разве починить ремешок.

– Давайте я сниму ремешок, сбегаю домой и к этой пряжке приделаю новый, а вечером остальные починю. Не возражаете?

– Большое вам спасибо. Конечно, не возражаю. Не знаю как вас и отблагодарить. Я ведь вас хорошо знаю. Вы всегда здесь гуляете с пёсиком. С вами так спокойно сидеть рядом.

Я снял ремешок и помчался домой.

Скверная история

Николай получил в табельной пропуск и «корешок» на выдачу зарплаты, отошёл в сторону и развернул сложенный вчетверо лист бумаги. Сумма, значившаяся там, почти вдвое перекрывала самые смелые предположения. Николай присвистнул от удивления. Впервые в жизни мастер сдержал своё обещание. Что это на него нашло? Никак смерть почуял. Хотя, куда ему. Молодой да ранний. Молоко на губах не обсохло, а хапать научился не хуже стариков, помастеривших не один десяток лет.

Николай дождался, когда «корешки» получат ребята из бригады. Сверили. Ничего не поняли. У них вышло гораздо меньше, чем ожидали. Впрочем, этому как раз никто не удивился. Но откуда у него такие деньги?

Серёга предложил сходить в расчётный отдел и там всё выяснить, но остальные не поддержали его. Не забылся случай, когда в аналогичной ситуации расчётчица просто-напросто срезала лишнюю сумму.

Николай осторожно «подъехал» к мастеру: как закрывались наряды? Тот распетушился, раскричался, что он закрыл всё правильно, и знать ничего не знает. Но если он не знает, то кто? И куда исчезли деньги, обещанные бригаде за то, что они оставались две недели подряд и работали два выходных?

Но драть горло не имело смысла. Не те времена. Живо окажешься за воротами. И бригадир, не мудрствуя лукаво, решил разделить излишек на всех поровну.

Так и сделали. Сумма получилась не шибко большая. Отдавая деньги жене, Николай выкинул «корешок», чтобы она не разорялась из-за несоответствия с полученной суммой. Жена поворчала немного и успокоилась, так как Николай принёс денег больше чем в предыдущем месяце, и, следовательно, «выступать» не имело смысла.

На том всё и заглохло. Начали поговаривать о следующей зарплате…

Николай убирал рабочее место, когда подошёл мастер.

– На тебя Хабибулин деньги закрывал. Гони бабки!

– Какие деньги? – удивился Николай.

– Ты мне глаза не заливай, – окрысился мастер. – Которые ты пропил с ребятами. На четверых с участка были закрыты.

Вот оно что. Это Хабибулин, оказывается, закрыл на него лишние деньги. В самом факте не было ничего нового и необычного. Начальник участка закрывает на нескольких рабочих деньги, которые затем отдаются ему. Так делают во всех цехах. Да и как иначе? На что бы они машины покупали, коттеджи строили, по Канарам разъезжали? С голого оклада не больно разбежишься.

Нельзя сказать, что подобная практика – изобретение новейшего времени. Сколько Николай отработал в цехе, столько так и было. Правда, раньше всё совершалось в строжайшей тайне, деньги закрывались на «самых-самых» надёжных, в которых были уверены как в самих себе и с которыми честно делились. И, не дай бог, обидеть рабочего: он живо сбегает в партком, тогда держись. Вмиг полетишь с работы, а то и пойдёшь под суд.

Сейчас всё делается открыто. Словно так и надо. Все помалкивают в тряпочку, да ещё попробуй зажать хоть копеечку.

– А где ты раньше был?! – раздражённо закричал на мастера Николай. – Почему не предупредил? Вот и собирай со всех.

– Ничего не знаю, – отрезал мастер. – Закрыто на тебя, ты и отдавай. Я сам только узнал. Хабибулин перед зарплатой умотал на больничный и никого не предупредил. Лишь сегодня объявился. Так что ищи денежки.

– Да нет их у меня. Понимаешь ты, нету.

– Не понимаю и понимать не хочу.

С тем и ушёл.

А ну его. Где сейчас возьмёшь деньги? Нашли крайнего. Сами проворонили, а Николай расхлёбывай.

Несколько дней прошли спокойно. Мастер больше не приставал с хабибулинскими деньгами, лишь многозначительно поглядывал на Николая. Николай молча отворачивался.

В субботу Николай поехал на рыбалку и простудился. Не так, чтобы сильно, температуры, во всяком случае, не было, но осип основательно и чувствовал себя соответственно. Работа не шла на ум.

Мастер оказался тут как тут.

– А ну дыхни.

– Отстань, ради бога. Не до тебя.

– Не хочешь? – зловеще прошипел мастер. – Отстраняю от работы. Пошли в здравпункт.