– Она любит вас.

– …но странною любовью…

– Она всегда любила только вас.

– Я сыт по горло её любовью.

– Неужели вы ничего не поняли? Это всё от отчаяния. От желания доказать…

– Что?

– Такое не передать словами. Это можно выразить лишь… музыкой.

– Только музыки мне и не хватает, – скривился он. – Что вам нужно?

Женщина виновато улыбнулась.

– Скелет. Настоящий скелет. Она живёт лишь на уколах.

Он молчал.

– Врач сказал, что можно ожидать с минуты на минуту.

Он молчал.

– Вы верите в бога?

– Причём здесь бог?

– Это жестоко, – тихо сказала она. – Вы будете жалеть.

Он молчал.

Женщина развернулась и стала медленно спускаться вниз по бетонным ступенькам.

“…Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…”

Стукачок

– Долго это будет продолжаться?

Голос начальника цеха был сух и недоброжелателен. В глазах – откровенное презрение.

Мы с Серёгой быстро переглянулись.

– Ты о чём, Фед…Фёдор Иванович? – невинно поинтересовался Серёга.

Я тихонько хихикнул. Здорово Серёга отбрил Федяя. Давно ли числился у Серёги в учениках, бегал с ведром по цеху, искал компрессию (то-то смеху было), а теперь туда же: начальник, гонор показывает.

Федяй скривился, словно лимон проглотил, отвернулся от меня и уставился на Серёгу.

– Почему пьёте на рабочем месте?

– Ты что, Фёдор?! – непритворно обиделся Серёга; бедняга аж затрясся от возмущения. – Если начальником заделался, так и людей можешь оскорблять?

– Верно, – поддержал я Серёгу. – Чем рабочих обнюхивать лучше бы вовремя зарплату платил. Забыли, как деньги выглядят. На что пить-то? Задаром никто не нальёт. А ты что молчишь? – пристыдил я Бориса, нашего мастера. – Твоих лучших рабочих оскорбляют, а ты – как партизан на допросе.

Борис никак не отреагировал на нелицеприятную критику и угрюмо молчал, вертя в руках потрёпанный блокнот.

Меня взбесил его конформизм. Правильно говорят: бойся равнодушных! Это с их молчаливого согласия происходят все преступления в мире. Я открыл рот, собираясь высказать Борису всё, что думал о нём, но осёкся под тяжёлым взглядом Федяя.

– Хорошо, – тихо, с угрожающим напором произнёс он. – Идёмте в медпункт, и если аппарат ничего не покажет, то я, – Федяй повысил голос, – публично извинюсь перед вами. Но если окажется, что вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения, то… немедленно вылетите за ворота. По тридцать третьей. И я лично прослежу в отделе кадров, чтобы в трудовые книжки была занесена именно эта статья.

Мы с Серёгой опять переглянулись.

– Ты что, Фёдор Иванович? – Серёга примирительно вклинился между мной и начальником. – Ну, выпили… немного… вчера… после работы. Конечно, аппарат покажет. Но мы же работаем. Или, ты думаешь, бригада держится на молодых? Вспомни, кто тебя учил работать?

– Хватит мне лапшу на уши вешать, – жёстко отрубил Федяй. Я тоже вчера перед ужином принял сто пятьдесят и тоже дыхну. Покажет, ваша правда. Я сниму своё обвинение.

– Ну, опохмелились маленько, – забормотал Серёга. – Какая работа с больной головой?

– Не нужна мне пьяная работа. Садитесь, пишите объяснительные. Лишаю вас премии на сто процентов. Ещё одна такая… опохмелка, и вы автоматически оказываетесь за воротами.

Мы молча сели за стол, написали объяснительные и тихонько вышли из кабинета.

– Круто, – сказал Серёга.

– Куда уж круче. – Я согласно кивнул головой. – Откуда узнал? Не иначе, заложил кто. Может мастер?

– Нет, – поморщился Серёга. – Какой ему резон? Себе хуже. Это кто-то из своих.

– Кто?..

В курилке мы поимённо перебрали всю бригаду, но так ни на ком и не остановились.

– Из молодых, наверное, – сказал я Серёге.

– Пожалуй, – согласился он.

Я глянул на часы. Обед ещё не скоро. Пошарил в карманах, хотя отлично знал, что там ничего нет. А вот у Сергея нашлась пятёрка.

– Мало, – сказал он, задумчиво разглядывая бумажку.

– Мало, – вздохнул я.

Для очистки совести мы обошли всех «кредиторов», но ни одного не удалось расколоть. Удивляться нечему – всем должны.

– Пойдём к Людке, – подмигнул я Серёге.

Людка – наш последний шанс. Все надежды на неё.

Мы зашли в кладовую.

– Какие деньги?! – набросилась Людка на Серёгу. – У самой двадцатка осталась. Дома жрать нечего, а у вас одно на уме.

Серёга молча запустил руку в карман Людкиного халата, вытащил бумажник, отсчитал пятнадцать тысяч и засунул бумажник обратно.

– Перебьёшься, – пробасил Серёга, поглаживая широченной ладонью Людкину задницу. – Хлеба с картохой пожуёшь.

Он дал мне деньги, и я опрометью бросился в гараж к знакомому слесарю, который торговал «бензухой». Взял бутылку и, не спеша, направился в наш любимый уголок. Куда торопиться? Бутылка в кармане, а Серёга когда ещё управится.

Но Серёга был на месте.

– Чего с ней рассусоливать, – отмахнулся он. – В кладовую так и ломятся: это им надо, то подай. Помешались на работе. Никакого удовольствия. Зато и не люблю ходить к ней. Вечно всё на скоростях.

– Да уж, – я раскупорил бутылку, морщась от едкого запаха не то бензина, не то керосина, – в таких делах спешить – хуже некуда.

Серёга взял бутылку, провёл ногтем черту, приложился к горлышку и за один заход ополовинил содержимое. Ровно по черте. Шумно вздохнул и густо срыгнул керосином.

– Зажевать есть что-нибудь?

Я нашарил в кармане заветный сухарик, отломил половину. Серёга сел на корточки и, прислонясь спиной к батарее, активно заработал челюстями. Я выпил свою долю и, посасывая сухарик, примостился рядом с другом.

– Да, – задумчиво проговорил Серёга, – высоко Федяй взлетел. Давно ли в цех пришёл? Маленький, тощенький.

– Зато теперь жопа шире плеч. Года нет, как стал начальником, а уже джип купил, коттедж строит.

– Сосут гады рабочую кровь, – мотнул головой Серёга. – Но кто нас всё-таки заложил?

Мы вновь перебрали всех ребят и опять ни на ком не остановились.

– Узнать бы падлу, – Серёга сжал кулак, – всю бы морду разворотил.

– Морду, – хмыкнул я. – Таких убивать надо. Сколько в тридцать седьмом из-за таких вот стукачей народу полегло.

– Много, – согласился Серёга.

– Сорок миллионов! Или сто сорок?

– На войне меньше погибло.

– Какое меньше! – Всем хорош Серёга, но туповат. – В два раза больше!

– А мы ещё чего-то хотим, – вздохнул Серёга. – Эй! – вдруг встрепенулся он. – Ты чего здесь делаешь?

Я привстал, вглядываясь, кому это кричит Серёга.

Молодой. Из нашей бригады.

– Так обед же, – оправдывался молодой.

– Рано ты заговорил про обед, – поддержал я Серёгу. – Сначала повкалывай с наше, а потом думай про обеды.

Молодой исчез…

Меня как будто током дёрнуло. Я открыл глаза и глянул на часы. Ого – уже три. Через полчаса начнут давать пропуска, а мы ещё не мылись.

Я растолкал Серёгу, и мы потащились в раздевалку. По дороге зашли на участок. Ребята помаленьку закруглялись.

– Рановато кончаете, – заметил Серёга бригадиру.

Тот буркнул в ответ что-то невнятное, но Серёга не слушал его.

– В бригаде стукачок завёлся, – сказал Серёга, оглядывая столпившихся ребят.

– Не может быть, – побледнел бригадир.

– А откуда Федяй узнал, что мы с Андрюхой накатили? Не успели закусить, как ему всё известно. Факт, кто-то настучал.

– Может чужой кто? – засомневался бригадир.

– Кроме наших никто не знал. Не Борька же?

– Мастеровой не станет. А что Федяй?

– Премии лишил. На сто процентов.

– Ишь ты, – вздохнул бригадир. – Придётся ваши деньги раскидать по бригаде. Оставим самую малость.

– Только на меня не вздумай закрывать, – высунулся Титок.

– Это почему? – удивился бригадир.

– Надоело.

– Что значит: «Надоело»? Надо ребят выручать.

– А я не желаю их выручать.