За окном уже заметно посерело, и я на глазок определил, что времени около девяти часов утра. Рано встают люди, а тут приоткрылась дверь и молодой человек просунул в комнату светловолосую голову и спросил:

– К вам можно, Иннокентий Петрович?

– Заходите, заходите, Николай Иванович, – приветливо сказал доктор, – по вам можно часы проверять. Приходите вовремя, как курьерский поезд.

– Ну, вы уж сравните, Иннокентий Петрович, – зарокотал смехом человек в военном мундире с узкими серебряными офицерскими погонами с одним оранжевым просветом и двумя золотыми звездочками вдоль просвета, пожимая руку доктора. – Как чувствует наш таинственный больной? – задал он общий вопрос.

– Идет на поправку, дня через два будет на ногах, если только что-то вспомнит, – сказал доктор. – Амнезия-с, это штука серьезная. Как контузия артиллерийская. К нам привозили увечных воинов с Маньчжурского фронта, у которых память отшибло, но у тех документы при себе были, да и амнезия со временем проходила, когда приезжали родные и восстанавливалась ассоциативная память.

– Ладно, – сказал военный, – начнем процедуру. Сударь, – обратился он ко мне, – я помощник участкового пристава губернский секретарь Иванов-третий. Сейчас мы с вами заполним запросный лист и, возможно, во время его заполнения вы что-то сможете вспомнить, да и Иннокентий Петрович нам поможет в этом деле.

Он открыл папку, достал два листа бумаги и перьевую ручку. Пузырек с чернилами он достал из кармана. Пузырек с достаточно широким горлом, заткнутый пробкой, которая использовалась в качестве приспособления для чистки перьев. Чернила фиолетовые, самые распространенные во всех канцеляриях, да и я в детстве писал перьевой ручкой в начальной школе. Особенно нас мучило чистописание. Зато потом почерк был понятный и сравнительно красивый. Трудно в ученье, легко в бою, – говорил генерал Суворов. Так, а это откуда? От верблюда. На лозунге было написано: тяжело в ученье, легко в бою. Это был лозунг, написанный белилами на красном полотне справа от экрана в клубе нашего училища. Так я же окончил пограничное училище в Алма-Ате. И когда я получил офицерское звание, мне был неполный двадцать один год. И это было четыре года назад. Но не буду же я об этом говорить, что родился в одна тысяча девятьсот шестидесятом году. В 1977 году поступил в пограничное училище и окончил его через четыре года в 1981 году. Служил на границе в Туркмении, приехал поступать в военную академию и оказался здесь в одна тысяча девятьсот седьмом году среди зимы. Как? Каким образом? Да расскажи я им такое, меня тут же скрутят, наширяют антидепрессантов и галоперидолов и наденут смирительную рубашку. Ну что же, амнезия так амнезия.

Как мне потом рассказывала жена, я очнулся утром на третьи сутки. Она как раз пришла в присутствие, а Иннокентий Петрович дежурил. Я выглядел неплохо, потому что перед этим вечером она меня побрила. Короткая прическа делала мою голову аккуратной, а лицо симпатичным. Она быстро принесла кружку горячего и сладкого чая с небольшим количеством спирта и заставила выпить его небольшими глотками, чтобы желудок быстрее заработал.

Когда помощник участкового пристава заполнял свои бумаги, ей показалось, что я отвечаю осмысленно и обдумываю каждый вопрос, что-то вспоминая или подбирая благоприятный ответ. Бдительность у медиков проснулась в девятьсот пятом году, когда полиция к ним приходила и рассказывала, как нужно выявлять японских агентов, которые распространились по всему Дальнему Востоку и Сибири.

Иванов-третий поставил бутылочку с чернилами на табурет, принесенный Марфой Никаноровной, разложил на коленях папку с вынутыми листами бумаги и задал первый вопрос.

– Ваша фамилия?

– Не помню.

– Имя?

– Не помню.

– Имя вашего отца?

– Не помню.

– В каком году вы родились?

– Не помню.

– В какой губернии, в каком уезде, в каком населенном пункте вы родились?

– Не помню.

– Образование?

– Не знаю, не помню.

– Читать умеете?

– Умею.

– Прочитайте текст, – и он дал мне листок с типографским текстом.

Я начал быстро и бойко читать, несмотря на всякие знаки «ять» и буквы «и» латинского типа с одной или двумя точками сверху, как в украинском языке, где i обозначает «и», а п с двумя точками обозначает «йи».

– Его императорским величеством государем императором был издан Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка»:

«Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав.

Установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий, поставленных от Нас властей».

– Дельно, – сказал Иванов-третий. – У нас и профессора так бойко вряд ли прочитают. – Математику знаете?

– Знаю.

– Арифметику?

– Почему арифметику? – оскорбился я. У нас в училище высшее образование давали на основе математики, которая на границе была абсолютно не нужна. – Знаю алгебру, геометрию, тригонометрию, математический анализ.

– Что за математический анализ? – удивленно поднял брови Иванов-третий. Да и Иннокентий Петрович стоял и слушал с открытым ртом.

– Ну, это исследование уравнений и тригонометрических функций, построение графиков, дифференцирование уравнений.

– Вы учились в университете?

– Не помню.

– Какие знаете иностранные языки?

– Немецкий.

– Скажите что-нибудь по-немецки, – предложил мне помощник участкового пристава.

– Drahtzäune sollen gefährliche Bereiche abdecken und das Vordringen des Feindes behindern.

– А что это такое? – спросил Иванов-третий. – Чувствую что-то военное, а вот точно перевести не могу.

Я перевел:

– Проволочные заграждения предназначены для прикрытия опасных направлений и затруднения продвижения противника.

– Откуда вы это знаете?

– Не знаю.

– Еще языки знаете?

– На начальном уровне фарси. Умею писать, читать, немного говорю и перевожу со словарем.

– Ну-ка, скажите что-нибудь на фарси, голубчик, – заинтересовался Иннокентий Петрович.

Я не стал стесняться и сказал:

– Рафиг данэшьяр, горухе забоне фарси баройе дарсе шома хазер аст.

– А это что? – чуть ли не хором спросили все трое.

– Это приветствие учителя перед началом урока. Давайте я вам это запишу на бумаге.

Я взял перо. Руки у меня не дрожали, и я достаточно красиво стал выводить арабские буквы справа налево: эр, алиф, эф, и, гэ, пробел, дэ, эн, ша, и, эр… И так далее.

– Я же говорила, что он из благородного сословия, – воскликнула Марфа Никаноровна. – Вы посмотрите на его руки. Руки нежные, сильные и мозоли только на подушечках, как у людей, которые занимаются гимнастикой. Или у военных.

– Так, запишем, – сказал Иванов-третий, – похоже, и память к вам возвращается. Рост у вас какой?

– Сто семьдесят пять сантиметров.

– Так, это получается два аршина, семь целых и две пятых вершка, – подсчитал полицейский. Намного же проще считать в сантиметрах, чем в вершках, аршинах, пядях, саженях и локтях.

Затем у меня описали тип лица, прическу, разрез глаз, расстояние между зрачками шестьдесят четыре миллиметра, размер и форму ушей, округлость лица, крепкое телосложение.

В графе образование – предположительно высшее. Сословие – предположительно благородное.

Снова спросили про имя и фамилию. Убей бог – не помню. Вероисповедание – не помню.

– Знаете ли молитвы?

– Вроде бы знаю.

– Прочитайте.

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да прийдет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.