Я пока не знаю, что мне делать со всем этим богатством. С миллионом, правда, все понятно. Можно полегоньку его тратить, что я уже и начал делать, это не вызовет подозрений ни у сослуживцев, ни у соседей, ни у Корытникова. Всем известно, что мой суммарный доход, после того как меня назначили главным редактором, вырос в разы. А вот что касается Сурбарана, то эту проблему еще предстояло решать.

После полноценного английского завтрака, состоящего из яичницы с грудинкой и фасолью, поджаренного хлеба и сладкого чая с молоком, я, чтобы не терять форму, делаю на велосипеде три круга по дачному поселку. Однажды, нарезая моционные круги, я очутился на березовой аллее, тянущейся вдоль заброшенного колхозного поля, которое дальней своей стороной соседствовало со столетним смешанным лесом.

Это поле я помню еще с тех пор, когда соседний колхоз засевал его пшеницей. Юношей я подолгу стаивал на его краю, дивясь, как поле, словно сказочное озеро, наполненное жидким янтарем, под порывами знойного августовского ветра бушует и переливается всеми пятьюдесятью оттенками золотого цвета, и мечтал.

Я тогда был по-настоящему счастлив. Осознал я это значительно позже. Сейчас-то я знаю, что счастье неуловимо, в руки оно не дается. Оно никогда не идет рядом, оно всегда либо впереди, либо за спиной. Не верьте тем, кто, выиграв миллионный приз или покорив некую метафизическую вершину, утверждает, что безмерно счастлив. Мнимого счастливца всегда гложет подозрение, что что-то идет не по плану. И самое главное свойство счастья — оно всегда мимолетно. Все суета. Суета сует.

Теперь поле выглядит отвратительно, обнажилась бесприютная кочковатая земля, поросшая бурьяном. На противоположном конце его ржавеет остов трактора, похожий на скелет циклопа. Ландшафт производит удручающее впечатление: не хватает только виселицы.

Иногда ты так погружаешься в воспоминания, в прошлое, что для настоящего не остается места. О будущем и говорить нечего. И тогда погружение в прошлое становится настолько глубоким, что оживают «лица, давно позабытые». И возникает пленительная картина: прошлое возвращается, оно захватывает тебя целиком, и тебе снова пятнадцать лет. Тебя вновь окружают люди, имена которых помнишь только ты. И нет ни разочарований, ни потерь дорогих тебе людей, нет измен, любовных увлечений, похожих на болезнь, нет страшных ночей, когда не знаешь, наступит ли для тебя утро или ночь будет длиться, пока ты не похолодеешь. Иногда верится, что прошлое никуда не ушло, оно просто спряталось, найдя приют в подсознании. Спряталось, чтобы, когда придет время, снова заявить свои права на реальность. И не понадобится никакой машины времени.

Я закрываю глаза и вспоминаю, как много лет назад я вот так же стоял на этом же самом месте. Воздух был густ и жарок. Упоительно пахло солнечным медовым настоем, перегретым хлебом и полевыми цветами. Гудели пчелы, звенели травяные сверчки. Я запрокинул голову. Неслыханной красоты бездонный небосвод нависал надо мной, как перевернутый необозримый океан. Я едва устоял на ногах: так силен был небесный свет.

Сверкающий небосклон звенел в ушах, как колокол, и позолоченная синева ласкала глаз, и в тот же миг время всосало меня в себя. Я стал настолько легок, что меня мог унести порыв ветра. И тогда я впервые понял, что небо, солнце, земля, воздух, свет, вода и все люди, населявшие и населяющие ее, неразрывно связаны друг с другом. Я ощутил себя непреложным звеном бессмертной цепи, имеющей прописку в вечности. Смутное и радостное предчувствие частичного бессмертия завладело мною. Я был уверен, что меня ждет нескончаемо долгая жизнь, наполненная радостными событиями, встречами с удивительными людьми, необыкновенными любовными приключениями и увенчанная славой.

…В прошлом году я неожиданно выиграл в лотерею порядочную сумму. И не нашел ничего лучше, как потратить ее на очаровательную девушку, с которой провел во Флоренции три незабываемых дня.

Флоренция создана для того, чтобы губить нежные, доверчивые души. Если верить слухам, по количеству романтических историй на душу населения она превосходит Верону. Принято считать, что Флоренция опасней Венеции. Страшный город. В нем можно раствориться, как растворяется сахар в стакане с кипятком. Раствориться и стать его частью.

Этот город притягивает. Уже на второй день мне захотелось поселиться в нем навечно. И если бы не жара, которая царит здесь чуть ли не шесть месяцев в году, и не скудость средств, я, возможно, прикупил бы в предместьях Флоренции квартирку или домик.

Окна моего гостиничного номера смотрели на площадь Республики. По утрам я выходил на балкон и, попыхивая трубкой, с благосклонной улыбкой озирал окрестности. Пусть на краткий миг, но что-то в этом мире принадлежало и мне.

Слева, над крышей гостиницы «Савой», парил в серебристом мареве похожий на крышку гигантской масленки купол собора Санта Мария дель Фьоре. Справа, метрах в трехстах, высилась башня Арнольфо, будто высеченная из единого куска камня. Я любовался всей этой прелестью, курил и ждал, когда проснется моя очаровательная подруга — моя преходящая любовь, купленная на последние деньги.

Я не противился чувству. Вернее, его искусному суррогату. Суррогату счастья. Похожему на рекламу шоколадных конфет.

Девушка (язык не поворачивается назвать ее «проституткой») была чиста, как утренняя заря, и свежа, как дочь Гипериона и Фейи. Казалось, она провела ночь не с клиентом, а с возлюбленным — прекрасным Титоном.

…Внизу, в ресторане, мы пили утренний кофе с пирожными. Потом до полуночи бродили по городу. Все было, как в сусальном кино про любовь. Казалось, мы по уши погружены в незамутненные воды неореализма.

Вечером на площади Синьории произошло то, что уже несколько раз происходило со мной и прежде — в других местах. Вдруг странное чувство вошло в меня. Я остановился и замер. Огляделся. Увидел знаменитые статуи. Копии и оригиналы. Меня окружали сделанные из бронзы и мрамора фигуры богов и героев. Они очень походили на реальных людей. Только боги и герои были красивей и значительней.

Попирая подошвами древние камни, по площади толпами, группами и в одиночку сновали туристы со всех концов света.

Так было вчера и двести лет назад. И так будет завтра, и послезавтра, и через сто лет…

Я стоял и пытался разобраться в себе.

Во мне зарождалось удивительное ощущение. Это был коктейль из сладкой грусти, любви ко всему, что окружало меня, и короткого, как удар молнии, прорыва ко всем временам разом — в прошлое, настоящее и будущее.

На мгновение я потерял способность воспринимать себя как индивидуума. Я как бы разлился в пространстве, просочившись во все закоулки и потаенные места волшебного города.

Я вдруг почувствовал с трагической ясностью, что сюда, на эту площадь со стертой и выбитой брусчаткой, моя нога уже никогда не ступит, что это мгновение никогда не повторится, что это мое прощание с этим местом, что это не только прощание с этим местом, но это и мое постепенное и неизбежное прощание с миром живых людей, что это прощание уже началось, и это прощание мне дорого. И опять сладостное и горькое предчувствие частичного бессмертия охватило меня. Это можно сравнить с тем, что испытывает пылающий страстью рогоносец во время завершения любовного акта с любимой женщиной. Он уже знает, что очень скоро возлюбленная будет ласкать другого. Его охватывает томительное ощущение безвозвратной потери, сопоставимое с болезненно-сосущим чувством голода, когда у страждущего отбирают последний кусок, от которого зависит жизнь. Но сейчас любимая принадлежит ему и ласкает его, и он готов пойти на что угодно, даже на убийство — только бы продлить это сладостно-болезненное мгновение

Постояв некоторое время на одном месте и выжав из чувства грусти все до капли, я бросил взгляд на свою подругу. Ее глаза лучились счастьем — я не мог ошибиться.

Утром следующего дня я никак не мог разлепить глаза. Спал и спал. Я продолжал бы дрыхнуть, наверно, до вечера, если бы меня не разбудили странные звуки: словно ветер теребил шелковую ткань. Я открыл глаза. И увидел свою спутницу, застывшую посреди комнате в странной позе. На миг замерев с поднятыми руками и согнутыми в коленях ногами, она, не мигая, глядела прямо перед собой. Вряд ли она заметила, что я слежу за ней. Затем сделала движение, которое трудно передать словами. Я чуть с катушек не съехал. Было что-то завораживающе сексуальное в этих невероятных движениях, позах и частом дыхании. Это можно было сравнить с полетом амура, вооруженного стрелами и презервативом; если амуры существуют, то перемещаться в пространстве они должны именно так. Движения девушки были полны неги. Я лежал и наслаждался зрелищем. Как следствие, у меня возникла эрекция.