А семенами отец засеял двор. Весь, кроме дорожки от забора к дому. Мартин, борясь с подступающей от бешенства дурнотой, разглядывал пустые мятые пачки. Его надежды чем-то засеять огород рухнули в один миг.

Это была трава.

Спустя две недели, когда двор зазеленел, Анатолий стал пускать свиней на выпас. Прямо на участок. Вик не придал этому никакого значения.

И сейчас Мартину нужно было сказать мальчику, что его отец неправ. Что он его не защитит. Не вырастит. И не воспитает. Что придет осень, и Вик, голодавший все лето, начнет болеть. Что Мартин трижды проверил, какие щели в оконных рамах он заклеит, а какие — не сможет. Что по дому ходят сквозняки и что…

Все слова были не те.

«Я хочу сделать так, чтобы тебе было хорошо», — сократил тираду до конечной цели Мартин.

— Ладно. Зачем мне тетка с садом? — примирительно сказал Вик.

Он почувствовал, что друг волнуется. Это было необычно. Мартин ведь, наверное, его любит. Правда Вику было бы достаточно той любви, которая становилась светящейся рыбкой в темноте. Другой он не понимал. Была, правда, еще мать. Но ее любовь была какой-то животной, на грани одержимости, и этим отталкивала. А Мартин… заботился. И мир правда становился лучше. Вик твердо решил, что сегодня ночью он Мартину все расскажет. И он поймет его. И не станет сердиться. Или расстраиваться, как сейчас.

«Мы попросим у нее помощи. И посмотрим, как там все устроено», — туманно ответил Мартин.

— Пойдем завтра. Мартин?.. Там в ведре три картошки видел, ты с ними умеешь что-то делать?

«Разберемся», — вздохнул он.

Разговор оставил тягостный осадок намечающегося противоречия. Мартин тоскливо думал о том, что ему хотелось бы дать Вику ту ласку, что он не получал от отца. Что он плохо умеет умещать тепло в слова, но научится. Обязательно. А пока он сделает так, чтобы мальчик нормально питался.

А Вик думал, как же это несправедливо, что Мартин не любит отца. Что в этом мире все неправильно, отец почему-то не хочет любить мать, Мартин отца, а мать не любила Леру. Лера любила только его. А он любил их всех. Но почему-то они никак не хотели мириться.

«Вик? Тебе легче, когда ты плачешь?» — осторожно спросил Мартин.

— Нет, — прошептал он, вытирая предательские слезы.

«Врешь. Не надо плакать. Прости, я… я хорошо отношусь к твоему папе. Правда. И ты, я уверен, скоро увидишься со своей сестрой. И когда-нибудь у тебя будет хорошая, дружная и любящая семья, я обещаю», — через силу соврал Мартин, впрочем, не выдав себя.

— Но не сейчас, да?..

«Наверное… но не из-за меня. Правда. Ты мне веришь?»

— Верю.

Мартину нельзя было не верить.

Даже когда он врал.

…

— Мартин? Мартин, ты меня слышишь?

«Да. Что случилось?»

— Ты видел мою сестру?

«Я… тоже ее помню. Она красивая и добрая девочка. Я уверен, она скоро тебе напишет», — ответил Мартин.

На самом деле воспоминания о Лере горчили и тянули тоской. Но не потому, что Мартин чувствовал к ней хоть тень любви Вика и от этого скучал по незнакомому ребенку.

Он вспоминал ее похожей на мокрого воробья. Она была маленькая. Худая, лохматая, большеглазая и действительно красивая. Но в памяти Вика она осталась с неподходящей, слишком взрослой, печатью обреченности на лице. Такой Вик запомнил ее, уезжая.

— Я… я по ней скучаю. Мне ничего не хочется. Все… противно. И неправильно. Ты не думай, что я трус. Я там, дома, темноты тоже боялся. Но я был старший, должен был ее защищать. А теперь мы оба боимся, она там, я здесь и… все неправильно.

Вик подавился тирадой, уткнулся носом в острые колени и заплакал.

Мартин медленно досчитал до десяти, давая себе время подобрать слова. Что он, значит, повел себя, как все окружающие мальчика взрослые? Отец ведь тоже думает, что заботится о нем на свой манер.

«Послушай. Послушай меня. Я про этот мир еще мало знаю. Но понял, что он несправедлив. Но это не значит, что он жестокий и плохой. Он очень красивый, только… не всегда правильный. Но я правда стараюсь сделать его для тебя лучше. Не могу вернуть тебе сестру. Но я верю, что вы друг друга не забудете. И будете очень-очень любить. И встретитесь скоро… Вот, смотри».

На этот раз Мартин не был уверен, что у него получится. Но у Вика хорошее воображение. Он видел дракона в небе, а значит…

Лера сидела на краешке кровати, кутаясь в плед. Ее лицо светилось тысячей синих огоньков. Они смотрели друг на друга, и монстр с тысячей глаз, притаившийся в коридоре, лопнул, как мыльный пузырь, не оставив темного, липкого следа на стенах и полу.

Мартин чувствовал нарастающую, морозную дрожь, но упрямо заставлял себя вспоминать этот чужой образ, заставив его двигаться, протянуть руку и коснуться кончиками пальцев протянутой ладони Вика.

В ту же секунду образ погас.

— Мартин?

«Прости, я не смог дальше».

— Спасибо, — серьезно сказал Вик, закрывая глаза.

Действие 4

Правила игры

— Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь… Там ты хоть человеком станешь.

— А сейчас я кто? — спрашивал Генка.

— Сейчас ты так… так просто, — отвечал отец без улыбки.

Даже серые светлые глаза не улыбались.

И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже. В. Крапивин.

Утро началось с грохота.

Мартин проснулся первым. Поднялся с кровати, накинул рубашку и медленно открыл окно.

«Мартин, не надо, вдруг папе там плохо?..» — раздался испуганный голос.

Впрочем, вернуть себе контроль над ситуацией Вик не попытался.

— Да нет, Вик, ему там очень хорошо. Только нам с тобой там лучше сейчас не появляться, — процедил Мартин, быстро шнуруя ботинки.

«Что с ним?..»

С кухни раздалась нечленораздельная брань и частые, гулкие удары. Мартин поморщился — судя по звуку, Анатолий колотил по стене кастрюлей.

Мелькнула мысль о том, чтобы спуститься и посмотреть. Показать Вику отца в самом неприглядном свете. Разбить его авторитет. Потому что сама мысль о том, что Вик слушается и едва ли не боготворит помешанного алкоголика ужасала.

Но Мартин не стал. Вик любит отца, и еще не способен оценивать опасность или мыслить категориями «собственное достоинство», «честь», «благородство». Он просто бросится к отцу, и, скорее всего, пострадает. Вместо этого Мартин вытащил из-под кровати сумку, собранную как раз на такой случай, и закинул на плечо.

Объяснять Вику что такое «белая горячка» он не собирался. Но ждал этого с тем самых пор, как Анатолий неделю назад разбил самогонный аппарат в подвале.

— Твой папа очень пьян и не понимает, что делает. Может тебя обидеть и не понять, — выбрал он самую нейтральную версию.

«А себя он… не обидит?» — обеспокоенно поинтересовался мальчик.

Мартин про себя выругал некстати появившуюся сострадательность, но потом осекся. Ребенок должен сопереживать. Даже тем, кто не заслуживает этого.

— Это ты виноват, сучонок! — раздался торжествующий рев с кухни.

— Не думаю, — проворчал Мартин, закрывая дверь на защелку.

Не дожидаясь, пока отец выломает дверь, он выпрыгнул из окна, боком протиснулся в щель в заборе и бросился к лесу.

Во дворе скулили собаки. Когда Мартин почти достиг опушки, за спиной раздался грохот и звон битого стекла.

Отец все-таки выломал дверь и разбил окно в комнате.

«Проклятье…» — тоскливо подумал Мартин, сворачивая с тропы.

А ведь скоро осень. И Вик непременно заболеет. Потому что окно, как есть, придется заколачивать фанерой — не ждать же от Анатолия, что он догадается его застеклить.

…

«Мартин, ну куда ты?..» — растерянно спросил Вик, давно потерявший направление.

— Не переживай, мы недалеко от дома. Сейчас лесом подойдем к деревне и пойдем искать женщину с огородом, заодно, надеюсь, она тебя покормит.

«А как же папа?..»