Это была «Малагуэна» — сто лет не слышанная песня, олицетворение вселенской тоски, рыдающей печали. Душещипательное признание отчаянно влюбленного юноши, который хотел бы вечно глядеть в глаза своей волшебнице, прекрасной, как невинная роза. Под эту песню он танцевал с Ольгой на асиенде Куэстро-дель-Камире — а потом, когда все было давно и бесповоротно кончено, эта рыдающая мелодия наяву достала его в Москве...
Прошлое нахлынуло на него, накрыло, как те огромные волны, что с незапамятных времен разбиваются о берега Гавайских островов. Все ожило в памяти, абсолютно все. Он увидел лица живых и мертвых так ясно, словно они стояли рядом, и мертвые ничуть не постарели, потому что они всегда остаются молодыми. И только для них кончается война — а для живых она продолжается долгие годы... И самым пронзительно ясным было одно лицо в ореоле пронизанных солнцем золотистых волос...
Он держался отлично — его хорошо учили, и эта выучка не раз спасала жизнь. И все же Белль, когда они вернулись за столик, взглянула, на него определенно пытливо:
— Вам что-то вспомнилось, сеньор адмирал? Когда заиграли «Малагуэну», вы непристойно вздрогнули...
— Непроизвольно, — поправил Мазур, как давно уже привык с ней.
— Да, простите, непроизвольно... Как будто что-то вспомнили. Вы тут же взяли себя в руки, но я почувствовала ваши очучения...
— Ощущения, — машинально поправил Мазур.
— Да, простите. Никак не дается эта ужасная буква... Песня вам явно что-то напомнила... Или мне это не полагается знать?
— Ничего особенного, Белль, — сказал Мазур, искренне надеясь, что его улыбка не выглядит вымученной. — Одна забавная история, о которой, я думал, давно забыл. Вы, наверное, знаете: иногда с веселыми мелодиями связаны очень печальные истории, а с печальными — как раз веселые...
— Да, я понимаю, — судя по ее глазам, она верила. — Я вам чуточку завидую, сеньор адмирал. У вас в жизни наверняка было столько приключений, и печальных, и веселых...
Мазур усмехнулся:
— Белль, вы еще слишком молоды. А в мои годы начинаешь желать, чтобы приключений в жизни было как можно меньше, иногда жалеешь, что они были, пусть даже речь идет о веселых...
— И все равно, — упрямо сказала Белль с азартом молодости. — У вас в жизни было столько приключений... И у нас в стране тоже. Мне ни о чем не полагается спрашивать, но смутные слухи кружат. Не зря же вам дали «Санта-Росу» с мечами, и не зря вы опять зачем-то у нас понадобились. Так просто это не бывает...
Многое вставало у него перед глазами, и он постарался все отогнать. Решился наконец. Достал блокнот, авторучку, в правом верхнем углу написал две буквы три цифры и непонятное ему испанское слово, быть может, ничего и не означавшее (Лаврик постарался). Пониже — имя и фамилию. Спросил:
— Белль, вы можете оказать мне небольшую услугу? — Конечно, все, что в моих скромных силах.
Мазур пододвинул к ней листок:
— Найдите мне этого человека. И очень хотелось бы — побыстрее. Посмотрите, может, я неправильно написал фамилию, а по вашей грамматике она пишется как-то иначе...
Она негромко прочла вслух:
— Рамон Эчеверриа... Все правильно?
— Да, — сказал Мазур. — Он, правда, служил не на флоте, но все равно ничто вам не мешает сделать запрос. Даю вам ниточку: двадцать лет назад он был командиром батальона «тигрерос», служил в ДНГ. Вы знаете, что означает то и другое? Молодые иногда не помнят старых дел.
— Я знаю, — сказала Белль. — То есть знаю, что это означает, — она, чуточку хмельная, открыто взглянула ему в глаза. — Некоторые у нас, у молодежи... Словом, эти службы в глазах некоторых овеяны некоей романтикой...
Мазур вспомнил Ольгины выстрелы с борта «О'Хиггинса» и навсегда исчезающие под водой головы плывущих. Вспомнил красавицу Викторию Барриос,
оседающую с пулей в голове. Да многое вспомнилось из казавшегося прочно забытым — из-за «Малагуэны».
— Вполне возможно, его нет в живых, — сказал Мазур. — Он служил не в самых мирных подразделениях. Если все же жив, выясните адрес, если женат — имя жены...
И мысленно выругал себя: после его последних слов глаза Белль стали мечтательными, затуманенными. Ручаться можно, у нее уже складывалась в голове история двух кабальеро, бравых офицеров, двадцать один год назад сражавшихся за сердце некоей красотки, ну и пусть себе тешится романтическими фантазиями. Необходимо было узнать все заранее. В конце концов, разве не могла Ольга выйти замуж за капитана, в свое время долго и безуспешно ее осаждавшего с самыми серьезными намерениями? Чего только в жизни не случается, подобие лечится подобным. Если окажется, что так и произошло, если Эчеверриа жив, набиваться к нему в гости не стоит — он не хотел видеть сегодняшнюю Ольгу. Со старыми воспоминаниями бывает по-разному: иногда они умиляют, иногда, возникнув вновь во плоти, только сердят и злят. И наконец, он, как бы там ни было, хотел помнить ее прежней и никакой другой...
Белль сказала чуть растерянно:
— Мне по положению не полагается делать такие запросы... Мне просто не ответят, сообщат начальству, и я получу проволочку...
— Вот это — шифр, — сказал Мазур, указывая концом авторучки на правый верхний угол. — Не самой высшей степени секретности, но вряд ли она в данном случае требуется. Отдадите этот листок своему начальнику и скажете, что это требуется мне, причем срочно. Он обязан оказывать мне всяческое содействие, так что проблем не будет.
Он не сомневался, что так и случится. Уж если начальник так рвался проявить максимум гостеприимства, что бесцеремонно загонял к нему в постель девушку, которой это поручение было совсем не по вкусу, то нужную справку представит. Вряд ли Эчеверриа достиг таких высот, что железно засекречен...
— Это совсем другое дело, — сказала повеселевшая Белль. — Как только я покажу ему шифр и скажу, что это нужно вам... Он невероятный службист, исполнителен по-крайнему...
...Когда машина около полуночи остановилась у крыльца гостинички, сидевший справа Мазур вылез и придержал дверцу — с некоторым намеком, какой легко могла бы понять и гораздо более молоденькая девица. Белль тоже вылезла, остановилась перед ним, отводя глаза, сказала:
— Благодарю вас за прекрасный вечер, сеньор адмирал. Но... Я не буду подниматься к вам в номер. Быть может, это будет неблагодарно с моей стороны...
— Белль, — сказал Мазур. — Слово офицера, в жизни не требовал от женщин благодарности... вы прекрасно понимаете, о чем я. Я рад, что вы хорошо провели время... И только. И ничем вы мне не обязаны. Если хотите, мы можем потом поехать еще в какой-нибудь ресторан — у меня пока что масса свободного времени, а значит, и у вас. Нужно же вас как-нибудь развлекать после скучного сидения за бумагами...
— С превеликим удовольствием. — Белль посмотрела ему в глаза. — Бы настоящий кабальеро, сеньор адмирал, этим выгодно отличаетесь от... некоторых...
Мазур подумал, что обитатели его личного кладбища с таким определением вряд ли согласились бы. И сказал:
— Вот только не придумывайте меня, Белль, ладно? Я всего-навсего старый морской волк с кучей грехов на душе.
— И все равно, вы меня не переубедите, — сказала Белль. Глядя ему в глаза с хмельным лукавством, тихонько пропела что-то короткое, судя по всему, отрывок из какой-то песенки.
— Переведите, — сказал Мазур, почуяв в песенке легкую игривость.
Белль улыбнулась.
— Это наша старая крестьянская песенка, — сказала она, уже неотрывно глядя Мазуру в глаза. — Точнее, припев. Девушка не сказала «да», но и не сказала «нет»... Можно, я что-то предложу, сеньор адмирал?
— Конечно, — сказал Мазур.
— Если вы все же захотите... несмотря на мое поведение... куда-нибудь меня пригласить еще раз, выберите другой ресторан. Не столь роскошный. У нас немало хороших ресторанов, пусть и не таких респектабельных. В этом я себя все время чувствовала Сандрильоной... Золушкой. Я читала ваши сказки для практики в языке...
— В таком случае выберите сами, — сказал Мазур. — Полагаюсь на ваш вкус.
